"Полит.ру" в очередной раз возвращается к вопросу о месте истории и ее преподавания в формировании общественного сознания и построении гражданской идентичности. Сегодня мы публикуем реакцию двух представителей историко-просветительского общества "Мемориал", историков - члена правления общества "Мемориал" Александра Даниэля и руководителя образовательных программ общества Ирины Щербаковой на публикацию интервью с Алексеем Миллером "Мы не уникальны..."
15 декабря на сайте “Полит.ру” была опубликована беседа Булата Нуреева с историком Алексеем Миллером. Тема беседы обозначена как “место преподавания истории в построении общества и задаче воспроизводства гражданина”.
Эта тема – одна из ключевых и для общества “Мемориал”. Именно поэтому интервью Алексея Миллера было прочитано нами со вниманием и интересом. Ставится вопрос: как преподавать историю после Освенцима, Хиросимы и Колымы, как помочь будущим гражданам страны не просто узнать, а осмыслить (в точном этимологическом значении этого слова — о-смысл-ить, наполнить смыслами) такой исторический опыт, который, может быть, вообще нельзя, невозможно понять до конца, с которым, строго говоря, невозможно совладать. Эта постановка вопроса нам близка и понятна; и мы не можем не солидаризоваться с тем пафосом, с которым А.Миллер настаивает на том, что эта проблема — ключевая внутри данной темы.
Однако А.Миллер не ограничивается одной постановкой вопроса. Он пытается ее разрешить. Каковы же его рецепты или, по крайней мере, те пути, на которых он предлагает искать решение проблемы?
Трудно не согласиться с Миллером, когда он говорит, что уроки истории в школе — “ это не только сообщение какого-то объема сведений, /…/ это инструмент формирования определенной идентичности, это трансляция того или иного исторического мифа”, — если, конечно, понимать термин “миф” не в обывательском значении этого слова (“вранье, выдумки, сконструированная реальность”), а в культурологическом: как целостную и нерасчленимую концепцию коллективного переживания прошлого в его единстве с настоящим и будущим. По существу, речь идет о национальном проекте, опрокинутом назад, в историю.
Мы надеемся, что правильно поняли автора. Но вот вопрос: до конца ли правильно он понял сам себя?
Некоторые моменты в интервью А.Миллера заставляют опасаться, что время от времени он сбивается на то самое упрощенное и уплощенное понимание “национального мифа” (вероятно, следует оговориться, что сам А.Миллер избегает термина “национальный”, вероятно, из-за того, что в русской публицистике этот термин ассоциируется не столько с концепцией гражданской нации, сколько с этничностью), о котором было сказано выше. Это сказывается, прежде всего, в попытке предложить в качестве предмета преподавания некое “конструируемое прошлое” или, по меньшей мере, некую систему оценок и подходов, определяемую задачами “построения общества”, — т.е. заданную извне, а не вырастающую из самого прошлого, из коллективного со-переживания этого прошлого. Единственный пример такого со-переживания он находит в совсем уж недавнем прошлом и относится к нему определенно плохо:
“У нас был период, когда общество интересовалось историей, но это был период открытия ранее незнакомой информации, разоблачительства. Сейчас общество устало от исторических разговоров, среди прочего устало потому, что элемент демократической шизофрении был в этом разговоре. Вот к чему апеллировал Путин, призывая к сбалансированности (по крайней мере, мне хочется так думать)”.
Каждому, конечно, вольно относиться к тому периоду, когда “общество интересовалось историей” (т.е. к годам перестройки) так, как он считает правильным. Но естественно ли для историка солидаризоваться с политическим лидером, который, по его же, историка, собственным словам, апеллирует к усталости общества от “исторических разговоров”?
Для А.Миллера это естественно. Естественно по одной причине: он полагает, что если существует прошлое, с которым в принципе невозможно справиться, то нужно что-то сделать с самим этим прошлым. Или, по крайней мере, с преподаванием его в школе.
“В принципе, во второй половине XX века во всех странах происходила борьба с тем, что по-английски называется “unmanageable past” , т.е. такое прошлое, с которым, если его осмыслить до конца, жить просто нельзя”, — говорит А.Миллер в интервью. Слово “борьба” употреблено здесь отнюдь не фигурально: дальше говорится о попытках “сделать такое прошлое, с которым можно жить”. А еще дальше — конкретный пример того, как именно следует “делать” такое прошлое:
“…рассказывать об успехах социалистического строительства тоже можно, но под тем соусом, что в условиях совершенно неэффективной организации люди достигали ошеломляющих результатов, и эти фигуры положительны, потому что они заряжены созидательностью: эти инженеры, которые ночевали на стройке, эти рабочие, которые таскали бетон, но не смогли освоить конвейер. Историю советских строек нужно рассказывать так, чтобы у ученика не возникало ощущения, что он хочет повеситься или уехать из страны и забыть о том, что он здесь родился”.
Вообще-то можно ведь и поспорить с тем, насколько естественным и нравственным является для человека, узнавшего о тяжком грузе беды, которую до сих пор несет на своих плечах его страна, начать делать выбор между “уехать и забыть” и “повеситься” (т.е., тоже по-своему дезертировать). Но основная ошибка А.Миллера, на наш взгляд, не в этом, а в самой идее конструирования для школьников “приемлемого” прошлого.
Миллер совершенно правильно относит опыт советского террора к разряду тех исторических событий, с которыми человеческое сознание никогда не сумеет справиться до конца. Но, с нашей точки зрения, это означает только одно: многим поколениям людей (не только в России, но и во всем мире — но страны с советским прошлым не могут не быть первопроходцами в этом деле) предстоит снова и снова обращаться к этому опыту, снова и снова осмыслять его, снова и снова принимать его на свои плечи. Именно это происходит — уже в четвертом поколении — с опытом нацистского террора на родине нацизма. Здесь не место подробно останавливаться на истории дискуссий о нацизме в послевоенной Германии; отметим лишь, что каждое новое поколение продуцирует новую волну дискуссий о прошлом, опираясь на опыт предыдущих дискуссий, отталкиваясь от них и внося новые и новые измерения в разговор о нацистском двенадцатилетии. Только бесстрашная общественная рефлексия, не смущающаяся принципиальной невозможностью постичь Освенцим до конца, позволила хоть как-то его постичь и хоть как-то преодолеть. Не побоимся сказать, что именно эта рефлексия в огромной степени создала и по сей день поддерживает национальную идентичность послевоенной Германии.
Нам все еще не хватает мужества последовать этому примеру. Вместо этого нам предлагают поразмышлять: а нельзя ли как-то облегчить эту задачу, упростить вызов, брошенный нам историей, превратить неразрешимую (но и, как сам Миллер признает в другом месте, социально продуктивную в плане воспитания гражданственности) историко-нравственную проблему в арифметическую задачку для шестого класса: вот бассейн, от него отходят две трубы, в одну вливается положительный исторический опыт, из другой выливается отрицательный. Спрашивается: осталась ли в бассейне вода, и не очень ли она мутная?
Ответ известен заранее.
Вслед за Путиным, Миллер полагает, что прошлое можно и должно “сбалансировать”. Из чего нетрудно сделать вывод, что наш уважаемый оппонент уверен: история (ну ладно, пусть даже только ее преподавание в школе) в принципе поддается этой инженерно-технической операции.
Заметим, сбалансировать историю Миллер предлагает только “для народа”, или, по обтекаемому выражению Миллера, для “массового сознания”, которое, по его мнению, не в состоянии справиться с экзистенциальным шаламовским отчаянием. Последнее — удел “интеллектуалов”. Ну да, в нашем узком кругу мы можем позволить себе быть кем угодно: хоть демократами, хоть экзистенциалистами — но “простому человеку” с этим “не справиться”. Поэтому… что же поэтому? Будем “транслировать” в “массовое сознание” “сглаженный”, “сбалансированный” опыт Колымы?
Разумеется, Миллер так далеко в своих выводах не идет. Более того, он торопится тут же оговориться: “…приходится признать, что какая-то манипуляция по сглаживанию невозможна” и предлагает (и мы с ним совершенно согласны) ввести прозу Шаламова в качестве обязательного чтения в школах. И чем же он предлагает “сбалансировать” “Колымские рассказы”? “Историей советских строек”, по-своему не менее трагической, чем история советских лагерей и, как ему прекрасно известно, теснейшим образом переплетенной с последней? И вот начинают исподволь всплывать до боли знакомые речевые обороты: “воспитывать гордость за свою страну” (этот штамп употребил, правда, Путин, а не Миллер; последний лишь, слегка стесняясь, повторил первого; но следует ли серьезному историку повторять всякие пошлости вслед за политиками?), “положительный заряд” и тому подобное.
***
Как мотивирует А.Миллер необходимость, по его собственному выражению, “нормализации российской истории”? Оказывается, все дело в том, что это необходимо для спасения общественного сознания от неизбежной в противном случае шизофрении. Вообще, боязнь шизофрении не оставляет историка ни на минуту: само название этой душевной болезни повторено в коротком тексте интервью трижды (один раз с эпитетом “демократическая”); а слово “норма”, “нормальный”, “нормализация”, — видимо, как противоположность “шизофрении”, — возникает в этом же тексте 15 (!) раз.
Итак, ради благого дела, ради того, чтобы спасти народ от коллективной шизофрении, историк готов прибегнуть даже к конструированию для него “сбалансированного” (т.е. искусственного) прошлого. Оставаясь в рамках медицинской терминологии — к частичной амнезии.
Невозможность для “простого человека”, особенно для подростка, справиться с советским прошлым, неизбежное возникновение шизофрении, раздвоенности сознания, иллюстрируется примером, в котором мы с удивлением опознали заметно окарикатуренный фрагмент одной из наших собственных молодежных программ.
“Мы уже говорили, — заявляет А.Миллер, — о таком опыте заигравшихся активистов, кажется, из "Мемориала", которые устроили модель концентрационного лагеря в одном из летних лагерей. Думали воспитать способность к отпору, а воспитали способность к доносу…”.
Похоже, речь идет о летнем лагере, устроенном в 2002 году “Мемориалом” совместно с другой общественной организацией, Конфедерацией обществ потребителей, для лауреатов всероссийских конкурсов для старшеклассников, проводящихся ежегодно обеими организациями. Мемориальский конкурс называется “Человек в истории. Россия, ХХ век”, и школьники участвуют в нем как авторы самостоятельных исследовательских работ, причем предмет исследования они также выбирают сами. Почти десять тысяч таких работ, присланных на конкурс “Мемориала” за последние четыре года из самых разных точек страны, дают неплохой социологический срез сегодняшней коллективной памяти молодежи. Однако исследователь, который пожелал бы по этому массиву работ выяснить сравнительные доли “позитива” и “негатива” в этой коллективной памяти, непременно зашел бы в тупик. Ибо в подавляющем своем большинстве эти 14-17-летние молодые люди, едва начав заниматься прошлым (легко догадаться, что чаще всего это прошлое их собственных семейств), совершенно интуитивно, безо всяких подсказок с нашей стороны или со стороны школы, поняли, что прошлое не делится на “черное” и “белое” и потому, стало быть, попытки что-то в этом прошлом “сбалансировать” — бессмысленны. Да, очень часто перед этими ребятами вставали тяжелые нравственные задачи, тяжелые даже для взрослых. Заметим, мы не подсовывали им подобные сюжеты — школьники сами неизбежно на них натыкались. Но мы не припомним случаев, когда встреча с трагическим сюжетом приводила бы нашего конкурсанта к попытке увильнуть от проблемы, “сбалансировать” ее чем-то более или менее положительным, чем-то, чем, по мнению взрослых историков и политиков, должно “гордиться”. И уж во всяком случае, никто из них не отрекся от прошлого, не повернулся к нему спиной, не ощутил в себе желания “повеситься или уехать из страны и забыть о том, что он здесь родился”. В этих работах есть все, чем пугает нас А.Миллер: боль — да, страдание — да, трагизм — да. Нет двух вещей: гражданского равнодушия и чувства безнадежности.
Вот так прошлое воспитывает гражданина, само воспитывает, даже без учительской, родительской или “мемориальской” подсказки. Воспитывает безо всяких системных обобщений, на обычном родовом, локальном, повседневном историческом опыте. Стоит лишь повернуться к этому опыту лицом. Кажется даже, что переживание трагического в истории через личное, родовое сильнее, резче стимулирует и выявляет в школьниках гражданское чувство, чем победы, успехи, достижения. Дети ведь вообще, как правило, честнее и мужественнее взрослых относятся к тому, что дано им в наследство.
Что же до летнего лагеря, то, действительно, одной из компонент этого лагеря является довольно обычная для подобных лагерей коллективная игра в Остров, со своей историей, экономикой, социальной структурой, политическим устройством. И, действительно, в прошлом году становление “государственности” Острова мы решили начать со “вводной ситуации”, которую можно было бы описать как модель административно-командной системы управления (никакого не концентрационного лагеря, разумеется). Модель, конечно же, игровая; и, конечно же, мы с самого начала старались прошить ее иронией и сделать эту иронию доступной и операционной для самих играющих (надо ли объяснять историку Миллеру, что ирония — одна из классических форм личностной реакции на тоталитаризм?). Дети охотно приняли игру и с огромным удовольствием (заметим, самостоятельно) превратили ее в пародию; в этом же пародийном ключе они (самостоятельно, вполне самостоятельно) отрабатывали способы сопротивления “тоталитарному насилию”. А когда ребятам — уже на второй день! — наскучила игра в пусть пародийную, но все же командно-административную систему, они с легкостью (и опять же, совершенно самостоятельно) “свергли режим несвободы” и установили у себя демократию.
Этот опыт не имеет решительно ничего общего с теми ужасами, которые описывает А.Миллер. Уж скорее этот опыт близок к другому способу освоения истории, упомянутому им с одобрением, — итальянской трагикомедии о концлагере “Жизнь прекрасна!”, а также множестве подобных же французских и польских кинолент, посвященных Второй мировой войне и обозначенных в свое время кинокритиками собирательным термином “война вприпрыжку”.
Почему же историк Миллер столь неадекватно излагает сюжет, дошедший до него, очевидно, в устной передаче, и даже не считает нужным уточнить факты перед тем, как опубликовать (судя по словам “мы уже говорили” — не в первый раз) свою интерпретацию этого сюжета? Проверить ведь несложно: “Мемориал” — давний партнер “Полит.Ру”.
Похоже, что проверка не понадобилась просто потому, что автор интерпретации априори уверен: всякое слишком близкое и тесное соприкосновение с трагизмом истории вызывает общественную шизофрению.
Мы с этим категорически не можем согласиться.
Общественную шизофрению, раздвоение общественной памяти вызывают как раз попытки искусственно разделить прошлое на “положительное” и “отрицательное”, а потом столь же искусственно стараться сбалансировать эти интеллектуально-пропагандистские фикции.
Достаточно дискуссионным остается и вопрос, способствует ли общественному выздоровлению походя одобренный А.Миллером жанр, который можно было бы назвать “история вприпрыжку”. Впрочем, об этом можно спорить.
***
Хотелось бы закончить эту заметку не только на полемической ноте.
Хотелось бы, чтобы Алексей Миллер рассматривал этот, иногда довольно резкий по тональности критический отклик на его интервью еще и как признание, что и спорить, и соглашаться — есть с чем.
Александр Даниэль
Интервью с Алексеем Миллером (опубликованное на “Полит.ру” 15.12. 2003) посвящено одной из самых горячих тем сегодняшнего дня – преподаванию советской истории.
И хотя “нарратив”, пользуясь терминологией самого Миллера, местами довольно-таки путаный (чего стоит, например, фраза о том, что "система корежит человека любого: и палача, и того, кто жертва”, и что Германия десять лет проходила путь “от уникальности к нормативности”, и т.п.
Cказано вроде бы довольно много такого, с чем трудно не согласиться. И о том, что школьники обязательно должны изучать Шаламова, чтобы понять, что такое лагерный опыт, и голод на Украине в 30-е годы, и историю массовых доносов, и что школьная история не должна превратиться в “кастрированный лубок”…
Многое вроде правильно, да вот во рту все равно кисло.
Потому что, несмотря на все эти заявления, цель Алексея Миллера, к сожалению, довольно-таки очевидна: он стремится перевести идеологический посыл нашей власти на “язык родных осин”, создать современную, как он и сам говорит “упаковку” для предложенной президентом старой, из брежневской эпохи формулы: было много в нашей истории трагичного, но было и очень много позитивного. И сшить из этого новый миф о единстве, который всех бы устроил и который предлагается транслировать и в обществе, и на уроках истории.
В интервью это звучит совершенно отчетливо: “Путин подчеркивает, что нельзя жить в состоянии шизофрении, что надо принять все этапы пути в рамках национального мифа. Но если ты их принял: если флаг у тебя имперский, герб – московский, гимн у тебя переделанный, но советский, красное знамя у российской армии, - тогда ты должен принять и осмыслить весь трагизм этого опыта, ты должен транслировать это обществу, помочь переработать этот трагизм в позитивный посыл”.
Алексей Миллер совершенно не скрывает, что для формирования определенной идентичности и необходима трансляция этого исторического национального мифа. То есть для того, чтобы воспитать в наших детях гражданственность, нам все-таки без мифов не обойтись. А мы-то думали, что мифов у нас было достаточно, и главная задача – воспитать людей думающих и критически и трезво оценивающих и прошлое, и настоящее.
Но если бы все было так просто и банально, то и возражать не имело бы никакого смысла. Нет, тут с нами хитрят, и путают следы достаточно ловко.
Потому что суть мифа, который автор предлагает нам транслировать, заключена в слове нормальный. Оно в интервью ключевое и употребляется чаще всего. И исторический путь у нас был нормальный, потому что у других народов тоже были свои гадости в прошлом, и нормально то, что наши прекрасные люди голыми руками рыли очень эффективно котлованы великих строек, и этим можно гордиться. То есть задача историков состоит в том, чтобы объяснить, что наше прошлое не хуже, чем у других, и так мы воспитаем нормального гражданина, у которого все в порядке с идентичностью.
То есть рецепт как бы прост - победить болезнь с помощью самой болезни. Нам предлагается признать, что предложенная выше формула национального мифа, где флаг имперский, а гимн советский, - нормальная, потому что в ней все есть, потому что все мы сделаны из этого компота, и его надо объявить нашей нормой (кстати, Миллер, апеллируя к знаменитому спору немецких историков, происходившему в 80-е, выступает как раз на стороне Нольте - который тоже “нормализировал” немецкое прошлое, и именно ссылаясь на опыт ГУЛАГа).
Но ведь вот какой вопрос: какой нормой и какого гражданина? Слово "демократия" в интервью употребляется в основном в виде эпитета к слову "шизофрения". А вот слово "империя" - много раз.
Потому что рамку Алексей Миллер предлагает именно такую - нормальную империю в прошлом и, что самое главное, в будущем.
В этом варианте национального мифа, объясняет Миллер, не должно быть такой истории, с которой было бы “жутко жить”, детям ее транслировать можно только “сбалансированно”, а баланс этот должен осуществлять учитель, который “осознал трагизм этого опыта”!? А если мы этот трагизм не сбалансируем, "нашим детям захочется повеситься или уехать из страны и забыть о том, что здесь родился”.
И вот тут-то снова лукавство - никто никогда не удирает и не накладывает на себя руки из-за прошлого, только если настоящее так омерзительно, что жить не хочется. При всем бунте поколения 68-го года в Германии (на опыт которой так любит ссылаться Миллер) против нацистского прошлого их отцов - что-то не было массового исхода из страны, пережившей экономическое чудо.
И еще одно - каким бы страшным не представало наше прошлое - все-таки ужасы сталинской эпохи отстоят от нынешних школьников достаточно далеко для того, чтобы они стали накладывать на себя руки. И наоборот - то, что им транслируется сейчас старшим поколением, - это миф о благополучной брежневской эпохе. И это никакие не ужасы, а наоборот, ностальгия по мнимому советскому благополучию. И нынешняя власть эту ностальгию поддерживает.
Как опять же любят говорить немцы, дьявол - в деталях. И в данном случае - в тех опасностях, от которых предостерегает нас Алексей Миллер.
Почему-то ничего не говорится в интервью о том, что явно наметился, мягко говоря, перекос в сторону гордости и позитивности, что начались начальственные пляски вокруг учебников истории, что доступ в архивы становится все труднее, что вся страны празднует юбилеи комсомола и КГБ. Что не видать государственных музеев истории репрессий или коллективизации, что план празднования 60-летия Победы выглядит так, как будто мы собираемся отмечать его в 1975, а не тридцать лет спустя, что по телевизору без конца без всяких пояснений транслируются третьесортные советские фильмы и т.п. И таких примеров множество.
А отрицательных примеров, как не надо учить детей истории, Миллер приводит два, и в одном случае правду искажает, а в другом просто пишет неправду.
Один такой пример про обязательное посещение всеми школьниками Израиля лагерей смерти. Миллер уверяет, что есть опасность, что “ в борьбе против второго Освенцима можно устроить Освенцим кому-нибудь еще”. Ну тут, допустим, подтасовка, потому что такие поездки действительно устраиваются - в Польшу и в Литву, но, конечно, не в обязательном порядке. И, к тому же, если следовать логике Алексея Миллера, то это немцам надо закрыть все свои мемориалы – и в Бухенвальде, и в Заксенхаузене, потому что немецким школьникам их посещать очень вредно - захочется кому-нибудь устраивать новые лагеря.
А уж что касается второго отрицательного примера - “опыта заигравшихся активистов из Мемориала, которые устроили модель концентрационного лагеря в одном из летних лагерей и воспитали способность к доносу”, то тут вообще ни одного слова правды нет. Не было ни модели концентрационных лагерей, ни доносов. Были школьники со всей страны, победившие в историческом конкурсе “Человек в истории. Россия, XX век”, который “Мемориал” проводит уже в течение 5 лет. Эти школьники, когда писали свои работы, как раз изучали “жуткое” прошлое своих собственных семей. Но в отчаяние не пришли, даже поняв, как советское государство относилось к их прабабушкам и прадедушкам. На примере своих семей, выживших несмотря ни на что, они и пришли к тому позитиву, которого так добивается Миллер. Вот им в летнем лагере и предложили пройти путь от условной командно-бюрократической системы к демократии. И школьники эту систему уже к концу второго дня сами сбросили, провели референдум и проголосовали за демократическую республику.
Почему то, кажется, что и этот пример “Мемориала” приведен неслучайно - слишком много трагизма и мало позитива, вероятно, на взгляд Миллера, в том, чем “Мемориал” занимается, а это неприятно.
Мы вступили, кажется, в лукавую эпоху, где нам предлагают примириться с тем, что “было плохо и будет плохо”, с одной стороны, но чтобы при этом никакой истерики, а плохое надо переводить в позитив.
Но за этой сбалансированностью, с “переработанным трагизмом”, “к которой призывает нас Миллер - не скрывается ли новая, но от этого не менее опасная инструментализация нашего прошлого?
Ирина Щербакова
