Замечательная книга Михаила Маяцкого «Курорт Европа» заставила меня съездить на один из европейских – в старом смысле этого слова – курортов. Благо для жителя Праги добраться и провести несколько дней в Марианских Лазнях, бывшем Мариенбаде, не накладно – это не в Испанию тащится, не в Таиланд лететь, не на круизном лайнере зависать. Поезд идет три часа, точнее – шел, так как из-за тотального ремонта железнодорожных путей на запад от Пльзеня, в месте со сказочным названием Stribro (то есть «Серебро») пришлось сменить вагон на автобус, который еще час пробирался между местным сельским хозяйством и мелким городским предпринимательством. Наконец, миновав городок Ходова Плана, где варят популярное в Судетах пиво «Ходовар», мы прикатили в Марианске Лазни и еще через десять минут я звонил в дверь пансиона, в котором по наводке одного приятеля я останавливаюсь уже лет семь.
Этот текст ни в коей мере не является «путевыми заметками», травелогом, наконец, «очерком» в духе милой сердцу нынешнего интеллигентного россиянина «новой задушевности». Речь пойдет об истории и о том, что стоит за некоторыми словами – и за некоторыми нашими представлениями об этих словах. Книга Маяцкого (очень грубо и неточно говоря) – о том, как в Европе «кончилась история», как континент (точнее, ее часть, которую в России принято по-остапбендеровски называть «Европой») превратился в место, где доживают свои сильно удлинившиеся жизни люди, которые родились перед, во время и сразу после последней большой европейской войны. О том, как Старый Свет окончательно стал «старым». Если бы не тонкость и точность профессионального философа, «Курорт Европа» можно было бы расценить как еще одно упражнение в шпенглерианстве; однако главное в книге Маяцкого – детали. Вот и я, приехав на старый европейский курорт, решил понаблюдать за деталями.
Прежде всего – Мариенбад, Марианске Лазни, не имеют никакого отношения к классическому фильму Алена Рене и Алена Роб-Грие «Прошлым летом в Мариенбаде». Фильм-роман (а иначе жанр этого произведения не назовешь) снимался вовсе не в том месте, где прошлым летом, якобы, что-то произошло (читатель, знакомый с картиной, оценит мою иронию). В гениально геометрически выстроенных кадрах не увидишь ни одной горы, ни одной возвышенности – не говоря уже об источниках, которые, собственно говоря, и создали этот курорт. Мариенбад – spa, «воды» и на эти «воды» начали «ездить» еще почти двести лет тому назад. Одной из первых европейских знаменитостей, украсивших собой Мариенбад, был семидесятидвухлетний Гете, который именно здесь встретил юную Ульрику. Если попыхтеть и залезть на одну из гор над курортным центром, можно обнаружить небольшой обелиск на том месте, где самый известный писатель тогдашней Европы любовался окрестностями. На обелиске выбиты «Горные вершины» на языке оригинала и в чешском переводе. После Гете в Мариенбад потянулись писатели, музыканты и даже изобретатели. Томас Эдисон обожал этот курорт, Гончаров написал здесь большую часть «Обломова», Кафка встречался с бежавшим от русской армии любечским раввином. В колоннаде возле главного источника можно ознакомиться с разнообразной рекламой лечебно-оздоровительных мероприятий; одно из самых заманчивых предложений – принять минеральную ванну в кабинке, где когда-то услаждал свое немаленькое тело английский король Эдуард VII. Стоит эта королевская услуга около пятидесяти долларов – и справедливо: где еще буквально кожей впитаешь дух «старой-доброй Европы» времен «бель эпок»?
Если же говорить серьезно, то «Мариенбад» и «Прошлым летом в Мариенбаде» есть, с культурно-исторической точки зрения, вещи одного порядка. И в фильме, и в городском центре, который состоит из гигантских отелей, санаториев, лечебниц, отгроханных около ста лет назад в стиле «сецессион» или просто в духе эклектики, оттиснута Европа до Первой мировой войны, Европа «нового времени», «Европа цезарей» и Европа буржуа. По мариенбадской колоннаде в одной и той же курортной толпе прохаживался и пражский еврей, и английский король, и русский промышленник с болезненной женой и выводком дочек, и левантийский купец, и прусский офицер, и американский изобретатель. Они были вместе, но не смешивались; мариенбадские курортники являли собой аллегорию хрупкого социального баланса, который был достигнут на континенте сто лет тому назад и который был сметен через несколько лет после того, как Эдуард VII принял последнюю лечебную ванну с мариенбадской водичкой. Это была сословная, не эгалитаристская Европа, однако как в известной аллегории Рая, к этому водопою (и водолечению) подходили разные звери: львы, антилопы, косули – но они не то, чтобы не трогали друг друга, они друг друга без нужды просто не замечали. Я далек от ретроспективной исторической сентиментальности, но это было общество, достигшее своего акмэ. После чего оно погибло.
Именно поэтому курорт стал местом (и темой!) главного европейского романа, постфактум, закрывшего «бель эпок». «Волшебная гора» закончена через десять лет после начала Первой мировой войны, первыми днями которой, в свою очередь, завершается этот роман. Старая Европа представлена здесь как общество туберкулезников, врачей и обслуживающего персонала; почти все они (кроме последних, но их в романе как-то не замечаешь) прекрасно проводят время в беседах, обильных трапезах и интригах, первые умирают, вторые разводят руками. Но, собственно, «время» как раз теряет свою власть над местными обитателями; как в вагнеровском Таннгейзере и в легендах о «гроте Венеры» оно будто бы исчезает и, когда главный герой, наконец, освобождается от чар, оказывается, что прошли годы и годы. Вот и Ганс Касторп очнулся от чар санаторного швейцарского рая только тогда, когда эшелоны немецких солдат отправились на Западный и Восточный фронт. Любопытно, что Швейцария так и осталась символом той, довоенной, Европы – сюда тянуло эстетических диссидентов эпохи модернизма; после успеха «Лолиты» в Швейцарию навсегда перебрался Набоков, в нее же приехал умирать Борхес. В Швейцарии же заканчивает хождения по кругам сегодняшнего германского ада герой лучшего романа Кристиана Крахта «Фазерлэнд». Там, где располагался главный санаторий Европы «бель эпок», теперь - место упокоения и успокоения. Курортом стала вся Европа.
Но Марианске Лазни – дело другое. Для того, чтобы понять это, достаточно прогуляться по променадам бывшего Мариенбада. В восемь часов вечера здесь слышна почти исключительно русская и немецкая речь: в пропорции три к двум перемешаны жители бывшего СССР и бывшей ГДР. Накинув по случаю прохладного ветерка кофточки, неторопливо прохаживаются дамы – по двое, по трое, медленно обмахиваясь от мошкары, пересказывая долгие семейные саги. А за ними плетутся мужья, нехотя, поглядывая по сторонам, будто норовя ускользнуть, пропустить рюмочку-другую, освежиться кружечкой превосходного пивка… Но тщетно, пиво будет в другом месте, в другое время. А навстречу им хромают немецкие старички и старушки с тщательно выбеленными волосами, молча, задерживая внимание только на цветочных клумбах и на ценниках бессмысленных курортных магазинов. Здесь, в декорациях Эдуарда VII и Франца Кафки, заканчивается совсем другая эпоха, век Гойко Митича, Эдиты Пьехи, Владимира Высоцкого, балета «Фридрихштатпалас», румынских стенок, макулатурных книг, век, когда Брежнев поцеловал Хонеккера. В той, «большой» Европе обсуждают экологию, конституцию ЕС, играют в футбол, тянут кокаиновые дорожки, сражаются с газопутиным, а здесь ничего этого нет. Это не «курорт Европа», это – «курорт в Центральной Европе»; собственно говоря, сегодняшняя Центральная Европа в чистом виде. Реализованная гегелевская абсолютная идея «развитого социализма с человеческим лицом».
Перед отъездом я разговорился с хозяйкой пансиона. Речь пошла о религиях: на входе в виллу, на лестнице, в нишах в правой и левой стене стоит по одной фигурке. Слева – Пресвятая Дева Мария, справа – Будда. Я спросил пани, не буддистка ли она? Оказалось, что да, или почти да. Провела три месяца в Бирме, в монастыре. Училась медитации. Обсудили Тхераваду и ее отличие от махаянских школ. Хозяйка вдруг расчувствовалась. «Знаете, - сказала она, - самое главное в буддизме это то, что там нет Бога». Я кивнул. «А ведь чехи – самый атеистический народ в Европе. Мы никто не верим в Бога, никто. Но надо же во что-то верить… Всем нам хочется верить во что-то, что больше нас. Вы же видите: всех интересуют деньги, деньги, консюмеризм и деньги». Я встрял в этот становящийся малоинтересным монолог и спросил, сколько должен за постой. Хозяйка спохватилась, посчитала, я расплатился, взял сумку и пошел на выход. У двери остановился и спросил-таки: «Хорошо, с Буддой понятно. А почему здесь Богородица?». «Ну так ведь Дева Мария – покровительница наших вод. И город называется в ее честь. Если бы не она, ничего бы не было – ни Лазней, ни этой виллы, ни вас здесь». Это был уже ответ из другой Европы, из нынешней, без ушедших на пенсию строителей социализма. «Ничего, - подумал я, - у них еще кое-что есть». Чуть было даже не пробормотал: «Они еще повоюют».
