Сразу немедленно и кокетливо сообщаю, что возраст мой лежит ровно между годами Сергея Мелькумова, Елены Яцуры и Федора Бондарчука - двух сопродюсеров и режиссера фильма "9 рота". Жили мы бок о бок, где-то рядом. У Яцуры я в незапамятные времена оппонировала диплом на театроведческом факультете ГИТИСа. Хороший был диплом, что-то про сексуальность и эротику в эстетике 10-20-х годов.
Последний наш с ней разговор касался ее продюсерских инициатив. Яркая она личность, пассионарная. То есть - страстная, чувствующая, как инициировать кинопроцесс, кого и во что вовлечь. Самым принципиальным оказался для нас спор о фильме "Свои" Дмитрия Месхиева, в продюсировании которого она принимала самое деятельное участие. Фильм, исполненный тонких, живых подробностей, точного чувства времени с его цветом и светом, с его объемом и сложностью, весь точно сворачивался, сгорал у меня на глазах в самом финале, когда герой Богдана Ступки, отец солдата, раскулаченный и ненавидящий советскую власть крестьянин, благословляет своего сына на "ратный труд" словами: "Иди!" - "Куда?" - "Родину защищать, сынок". Финальная фальш казалась мне очевидной. Но мои знакомые помоложе только пожимали плечами: "Чувство патриотизма тебе неведомо. Жаль".
А Яцура замечательно прокомментировала: "Это та самая сложность жизни, которую остро чувствуют Валентин Черных и Дима Месхиев".
Видимо, мне и впрямь не дается эта новорусская "сложность" жизни. Мои представления о сложном рождались из другого кино. Эта, новая сложность, представляется мне инициативой толковых продюсеров и идеологов, знающих, как легко меняется цвет времени. "Девятая рота" - феноменальный блокбастер на ту же тему. Легкий сдвиг по фазе, и "последняя правда" об афганской войне предстает всего лишь "новорусским" римейком "Спасти рядового Райана". Ударили торжественно-тревожные звуки оркестра, и кадр поплыл, замирая в удовольствии от собственной эффектности. Клипмейкерство сослужило полезную услугу Федору Бондарчуку. Знаки войны, слепленные по образцам рекламного и клипового сознания, необычайно легко вписываются в культуру супермаркета, предлагающего всевозможные радости за умеренную эмоциональную плату. Поразительно, сколь легко первый художественный фильм об Афгане стал восприниматься как "последняя правда" о нем. Точно не было ни "Проверки на дорогах" Германа, ни множества других лент, где про войну сумели сказать что-то настоящее.
"Девятая рота" - отлично сколоченный action, захватывающее действо с самолетами, взрывами, потрясающими и разнообразными лицами и историями, решительным соединением смешного и трагического, слезными, но не сентиментальными сценами. И все же странное чувство, что вы смотрите фильм на все времена и про все войны, не покидает вас. Это не афганская, а скорее кинематографическая, голливудская война, в которой нет деталей и нет подробностей, нет настоящих историй, но лишь фиктивная реальность, выдающая себя за настоящую.
И эта реальность скроена не столь безобидно, как может показаться с первого взгляда. В ней, конечно, говорится о подлости и мерзости войны, да и сама история с 9-й ротой, полегшей полным составом из-за забывчивости командования, ничего ура-патриотического в себе не таит. И все же ни предательство и цинизм власти, ни кровавый ужас резни по афганским горам, никакие иные подробности и детали той войны не стали для Бондарчука важными. Он решительно сочинял свою Песнь о мальчишеском братстве и скрытой за ним любви к Родине, свою "Судьбу человека". "После первой не закусываю!", - говорил герой Бондарчука-старшего от имени изнемогающего от голода, доведенного до истощения узника концлагеря (о, как издевался над подобными фантазиями Варлам Шаламов!). Герои Федора Бондарчука тоже производят эффектные и не менее фальшивые речевые жесты, но они так старательно утоптаны в стремительную действенную конструкцию фильма, что их почти не замечаешь. "Что ты будешь делать после войны?" - "Пить, пить и опять пить, пока не забуду весь этот ужас!", - отвечает Хохол, герой Бондарчука-младшего, с болью и тоской глядя на своих веселящихся молодых товарищей. Режиссеру до правды жизни, разумеется, дела нет. У него своя правда - художественно-идеологическая. Следуя ей, он сочиняет образ святой проститутки - девочки, которая своим телом благословляет уходящих на войну. Сцена, в которой солдаты поклоняются ей точно в языческом ритуале, близка по духу недавнему и тоже полному фантастического реализма спектаклю "Голая пионерка" Кирилла Серебренникова, где святую проститутку Муху играет Чулпан Хаматова.
Жизнь в руках Бондарчука-младшего (как и многих других деятелей современного искусства) обретает странные и знакомые по советским идеологическим блокбастерам черты. В них творятся новые мифы, исполненные романтического и патетического ореола, в них выстраивается новая матрица "правды".
В середине 30-х годов литературовед Наум Берковский сформулировал этот тип "правды" как государственный реализм. Это тонкое стилистическое смещение в сторону нормативного творчества, в котором патетически-патриотические мифы творятся по особо заданным лекалам, можно при желании не замечать. Ведь цвет времени тоже меняется постепенно, незаметно для глаза. И однажды ты просыпаешься в другой стране, где "героический народ мужественно преодолевает все трудности".
