Появление любой новой книги Милана Кундеры уже само по себе становится событием. С его романом «Неведение» это уже случилось – книга вышла в переводах раньше, чем во французском оригинале.
Судьбу бестселлера этой яркой книге обеспечили не собственно художественные качества, ради которых и стоит ее читать, но маловнятное словосочетание: «статусный писатель». К Кундере это определение относят с большой охотой. Бедствующий и даже опальный в Чехословакии, не слишком известный в первое десятилетие своей эмиграции во Франции, Кундера становится одним из самых популярных авторов в середине 1980-х годов - после выхода романа «Невыносимая легкость бытия», успех которому во многом обеспечил одноименный фильм Филиппа Кауфмана. Для России Кундеру «открыла» переводчица Нина Шульгина. В ее блистательной трансляции теперь можно прочитать и новый роман писателя.
Написанное вслед за «Бессмертием», «Неспешностью» и «Подлинностью», «Неведение» продолжает «словарь абстрактных понятий Кундеры». И центральную тему книги искать недолго - стараясь определить смысл слова «ностальгия», Кундера пишет: «В этимологическом освящении ностальгия предстает как страдание от неведения. Ты далеко, и я не знаю, что с тобой. Моя страна далеко, и я не знаю, что там происходит». Приведенная фраза – конспект всего романа, в центре которого история двух возвращений. После революции в Чехии в 1989 году Ирена и Йозеф, прожившие десятилетия в эмиграции (она – во Франции, он – в Швеции), возвращаются на родину. Но возвращаются с тем, чтобы вдруг каждый из них, «сквозь прощальные слезы» среди мнимых обретений и «смешных любовей» увидел себя новым Одиссеем: «Вернувшись, он с удивлением обнаружил, что его жизнь, сама суть его жизни, ее сердцевина, ее сокровище, находились за пределами Итаки, в том двадцатилетии его скитаний. И это сокровище от утратил».
Конечно, эта книга – о трагедии эмигранта, жизнь которого «не там и не здесь», жизнь которого остается в прошлом. И как всегда у Кундеры, нити повествования сходятся и расходятся, чтобы «словарные статьи» («неведение», «ностальгия», «возвращение», «память»…) были как можно более полными. Так, мимоходом он раскрывает понятие эмигрантского сна – «одного из самых странных феноменов второй половины XX столетия». Так, мимоходом, на двух страницах, он рассказывает историю Чехии XX века и предлагает смысл этой истории: «Чехи любили свое отечество не потому, что оно было прославленным, а потому что было безвестным; не потому, что оно было большим, а потому, что было маленьким и в постоянной опасности. Их патриотизм был, по сути дела, безграничным состраданием своей стране».
На обложку книги издатели выносят слова Массимо Ридзанте: ««Неведение» разоблачает сентименталистский и романтический миф о Великом Возвращении, который каждый эмигрант несет в себе со времен Одиссея». Но миф этот, показывая его «изнанку», Кундера «разоблачает» еще прежде (например, в «Невыносимой легкости бытия»: «в мире вечного возвращения на всяком поступке лежит тяжесть невыносимой ответственности…»). Теперь же он словно отвечает на вопрос: что чувствует человек, узнав, что в одну реку нельзя войти дважды? Что чувствует Одиссей, узнав что Великое Возвращение отменили? Тоску и одиночество.
Герой Кундеры одинок – он один на один с тесным кругом своих личных знаков и примет, близких вещей, множества деталей и подробностей, смысл которых понятен лишь ему одному: как для Ирены старая пепельница из пражского бара, двадцать лет напоминавшая ей о давней встрече с Йозефом; как для Йозефа дневник, вдруг воскресившей события его юности. Этот мир «личного багажа» крайне уязвим и, кроме того, чужд соседним «мирам», и этим «мирам» не сойтись так, как это удается молочнице и спичкам в сказках Андерсена. Кундера, перебирая эти вещи, жесткой и уверенной рукой раздает их своим героям, почти не давая шанса на выход из замкнутого круга одинокого существования: «Два неба разделили ее жизнь на две части: голубое небо, черное небо. Под тем, вторым небом предстояло ей идти к своей смерти, своей настоящей смерти, далекой и тривиальной смерти от старости». Подобное всевластье и математическая жесткость автора, давшего при этом своей книге названье «Неведение», могли бы раздражать, если б не два важных обстоятельства. Первое – эта книга крайне автобиографична. И это поймет каждый, знающий биографию автора. Второе обстоятельство – совсем иного рода. Оно заключается в том, что для писателя Милана Кундеры совмещение жесткого расчета реальности с признанием чуда - подлинная авторская проблема и задача: «Как можно скрупулезно анализировать мир и одновременно быть безответственно свободным в играх-мечтах?» - спрашивает он в своей книге литературных эссе «Нарушенные завещания». И это центральное противоречие разрешается одним легким движением - признанием реальности этого чуда: «Умерший человек, которого я люблю, для меня никогда не умрет. Я даже не могу сказать: я его любил; нет, я его люблю». Это же решение есть и в «Неведении»: Кундера вновь возвращает литературе живой пафос. А мертвые слова вроде «статусности» теряют всякий смысл.
