Семье О.
Радость узнаванья (примажусь к О.М.) и познания выпукла не только потому, что тайное становится явным, хаотичное и аморфное - логичным и структурным, а темное светлеет или приобретает оттенки и переливы, но еще и потому, что процесс этот связан с банальной материальной культурой, которую мы фильтруем за ненадобностью - отбрасываем на задний план или забываем вовсе.
При этом, читая книгу, мы сидим на the стуле, держим в руках the томик с the иллюстрациями художника Имярек. А рассматривая картины, видим выступающие штрихи маслом на грубом холсте или, напротив, размытую акварель на плотной бумаге. И разговоры о Толстом ведем на кухне с мебелью в голубой цветочек. Но все это переваривается в общую картину любви-неприятия-равнодушия к культурным ценностям и проявляется как наш вкус, мировоззрение, взгляды.
Что Толстому медная кофеварка? А все же материальные стороны мира, забытые и ненужные, иногда выходят на первый план.
Вчера я последний раз зашла в квартиру 14 - провожала на ПМЖ в США маму моей подруги. Посидели, попили чаю, поговорили - спокойно, без слез, без нервов, как будто бы банальные посиделки. Сегодня утром она должна была улететь в Бостон (надеюсь благополучно, ибо туман).
Квартира будет сдаваться. Все значимое подруга и ее муж давно забрали в США. Мама увозит подарки, мелочи. Дом не производит впечатления "накануне уборки / переезда" или "после раздела / развода". Добротная мебель (румынская и югославская – кто-то помнит, что это некогда значило); бытовая техника - достаточно современная и работающая; кое-какая старая посуда, домашняя утварь и прочие подобные вещи.
Висят занавески (выстиранные), кровати накрыты пледами (югославскими). Остались книги, которые не уехали на новое место жительства в силу разных причин: года издания, ценности, надобности.
Сначала мы сидели на кухне, а потом перешли в большую комнату. И тут все мои воспоминания намертво обросли материальным. И не просто - "я обрастаю памятью, как лесом обрастает пустошь", а с физическим ощущением шума листвы или колкости иголок.
Оглядывая полки с оставшимися книгами, неполный комплект хрустальных бокалов для вина и прочее, я вспомнила, как именно в окружении этих вещей мы собирались, спорили, разговаривали, готовились к экзаменам и коллоквиумам, справляли дни рождения. И «Антология зарубежной повести» оказалась для меня не просто хорошей книгой, а той, что всегда стояла рядом с керамическим подсвечником, сделанным то ли в стиле минималистской моды 70-х, то ли как подражание африканским деревянным статуэткам. И эта оставленная безделушка вызвала из в глубин моего сознания прямо-таки физическое ощущение, как если бы я и сейчас держала в руках ту коричневую книгу. Кстати, в цвет подсвечнику.
Многотомная история искусства, как голливудская челюсть, белела на полках среди прочих разноперых книг и мемуаров об искусстве. И вчера я опять видела блеск этих обложек на пустых полках.
Когда-то, приходя первой и ожидая других гостей, я садилась в кресло и брала какую-нибудь энциклопедию, которая соседствовала с той полкой в гарнитуре, где среди прочего стояли две керамические вазочки в виде помидоров. И все связанное с компанейскими встречами в этом доме склеилось вдруг с вазочками и оказалось невозможным без присутствия этих вещиц (уже перекочевавших в Бостон).
Я вспомнила, как мы готовились к сдаче какой-то очередной групповой студенческой работы по теории и практике компиляторов. Третий член нашей группы отсутствовал по личным причинам, и мы занимались вдвоем. Год назад в этой связи я бы рассказала о преподавателе, о содержании курса, о том, сколько мы пропахали литературы из-за непонимания одного утверждения и странного (или нет?) нежелания попросить преподавателя нам его объяснить. А поистертые чайные чашки Ломоносовского завода ни разу не пробуждали во мне никаких воспоминаний о тех занятиях - да и мало ли было зачетов, контрольных - обычная текучка…
А вчера, увидев их здесь навсегда оставленными, я вспомнила, что именно из этих больших купечески-трактирных чашек мы в тот день непрестанно пили кофе, потому что устали, а успешно кончили заниматься только часов в 8 вечера. И как я впервые в жизни разбавляла кофе молоком, чтобы не смаковать его, а побыстрее подкрепиться и набраться сил.
И я не знаю, что вчера было бы мне легче увидеть - пустые стены или сохранившийся дом. Иногда проще иметь дело с осколками памяти, не держа в руках уцелевшие осколки сервиза.
Много лет назад, читая Катаева (особенно «Разбитую жизнь, или Волшебный рог Оберона»), я думала, что вещи, описанием которых наполнена катаевская проза, суть всего лишь невинные стилевые изыски, заметки о любимых, но исчезнувших игрушках детства, или тоска по отсутствию достойных бытовых вещей.
Я ошибалась. Это такая же часть памяти, как и события, даты, чувства, знания…
