Плохо это или хорошо – но литература на сегодняшний день практически утратила идеологическое измерение. Попытки писателя превратиться во властелина дум, в организатора общественного мыслительного процесса воспринимаются с некоторым, в лучшем случае, недоумением. Идеологию приходится протаскивать контрабандой – как поступает, например, Акунин. По большому счету, он ничем не отличается от, допустим, Солженицына – державность, имперское мышление – только с помощью хитроумного камуфляжа умудряется привлекать куда большее внимание. Солженицын давно уже вызывает чувство большой неловкости – Акунин же торжествует (по крайней мере, еще недавно торжествовал) повсеместно. Служить пророком стало сложно.
Жало мудрыя змеи нынче вызывает разве что жалость, а пылающий уголь – срочное желание задвинуть его куда подальше или залить водой.
Впрочем, по крайней мере одного современного пророка мы знаем: Мишель Уэльбек вот уже практически десять лет работает общеевропейским Исайей, живописуя всеобщий распад, гниение и разложение, без устали предрекая тотальную гибель цивилизации, всеобщую катастрофу и господню кару. Российским читателям суть его популярности не очень понятна – романы Уэльбека откровенно однообразны, эсхатологическая мрачность частенько выглядит элементарным занудством, грань между экзистенциальным отчаянием и клинической депрессией (а то и просто злобным нравом) порой незаметна. Впрочем, издается у нас практически все, что он когда-либо написал, – видимо, из общего уважения к пророческому статусу. На этот раз Ad Marginem выпустило сборник эссе Уэльбека "Мир как супермаркет".
Уэльбеку, надо сказать, вообще отлично удается выдумывать редкостной силы слоганы, чем, кстати, в немалой степени и объясняется его успех. Весьма характерно озаглавлена и первая же статья сборника – "Жак Превер – идиот". Вообще-то умственные способности Превера мало волнуют Уэльбека; хрестоматийный автор "Осенних листьев" и "Детей райка" провинился перед ним лишь в одном – он стал олицетворением эпохи 50-х, полной послевоенного оптимизма. Все приметы того времени - бэби-бум, мощное квартирное строительство, общая радостная атмосфера – у Уэльбека вызывают тошноту. В других эссе он с восторгом описывает 68-й год; впрочем, приятны ему воспоминания не о жизнерадостной студенческой революции, а о тогдашнем ощущении полного хаоса. Замершие поезда, обезлюдевшие улицы, распад социальной системы – вот подлинный уэльбековский рай. Он пишет о недостатке в нашей жизни поэзии, о необходимости наладить повсеместный альтруизм, о своей любви к гуманистическому искусству – однако, похоже, это лишь искусное притворство. Пророку Исайе решительно не нравилось будущее, являемое ему в видениях; Уэльбека оно более чем устраивает. Таких альтруистов еще поискать; Уэльбек – никакой не пророк, а человек, придумавший яркое интеллектуальное основание для своей мизантропии, пытающийся распространить свой внутренний мир на всю вселенную.
Подобный же подход развил в себе в последнее время Эдуард Лимонов, тоже пытающийся выступать в роли общественного гуру, властелина колец и повелителя мух. Бывший маргинал по роду занятий давно уже превратился в маргинала профессионального: от создания литературного двойника, несчастного и тщеславного Эдички, Лимонов переключился на конструирование собственного человеческого облика, который теперь старается обратно засунуть в литературу. Его бесконечная сага о собственных тюремных приключениях только что пополнилась еще одной книжкой – "По тюрьмам" (тоже Ad Marginem). Тюремный опыт, конечно, сильно действует на сознание – переварить его, судя по всему, непросто; некоторые (как, например, Варлам Шаламов) выплескивали его в литературу всю жизнь. Лимонов тоже никак не может успокоиться: вот уже в третьей книге он тщательно описывает мрачные постсоветские тюрьмы, камеры, шконки и прочие приметы пенитенциарного быта, излагает невеселые истории сокамерников – с приведением соответствующих статей УК, что есть силы ругает злобных охранников-нелюдей. Однако Лимонов был бы не Лимонов, если бы ограничился фиксацией переполняющего его опыта жизни за решеткой. У него, в отличие от Радионяни, две задачи: 1) преобразовать собственную личность в искомый литературный образ; 2) усмотреть в любой ситуации глобальный подтекст, преимущественно имеющий отношение к судьбам Отечества. В результате получается следующее.
Изображая самого себя в качестве тюремного обитателя, Лимонов тщательно пытается совместить два, мягко говоря, несочетаемых образа – с одной стороны, он мощная личность, сурово противостоящая нечеловеческим испытаниям, вызывающая нечеловеческое уважение у прочих зеков (которые даже хотят его назначить вором в законе– а, может, и начальником департамента). С другой – он "мужичок в пугачевском тулупчике, несомый гнилыми тюремными ветрами" (рефрен всей книги). То есть – простой человек, совершенно весь народный – только чуть лучше прочих. Чуть сильнее, равнее и главнее.
Прочие персонажи книги - бандиты, убийцы, насильники (честно говоря, в массе своей производящие впечатление натуральных упырей) – силой лимоновского таланта преобразуются в соль земли русской, самую живительную силу общества, которое, будучи гниющим болотом, стремится удушить их в узилище и закопать в подземный мрак. А ведь они могли бы стать новыми Ермаками! Осваивать Приамурье, выкорчевывать тайгу! Вступать, наконец, в НБП! Поистине, нет прощения развращенной российской демократии.
Суровый тюремный реализм не в силах прикрыть отчаянную фальшь всего повествования; такое ощущение, что Лимонову совершенно безразлично, где находиться – в тюрьме, в сараевских окопах, в космическом пространстве. У него всюду жизнь, причем вполне однообразная; любое пространство он сможет наполнить собственным идейным содержанием. Лимонов, как и Уэльбек, – настоящий солипсист; книги и того, и другого – торжество абстракции, победа внутренней душевной жизни автора над окружающим миром.
Книги предоставлены магазином ПИРоги на Никольской, 19/21
