Не откликайся на "Эй, паря!", будь глух и нем.
Даже если знаешь язык, не говори на нем.
Старайся не выделяться в профиль, анфас - порой
Просто не мой лица. И когда пилой
Режут горло собаке, не морщся. Куря, гаси
Папиросу в плевке. Что до вещей, носи
Серое, цвета земли. В особенности - белье,
Чтобы уменьшить соблазн тебя закопать в нее.Иосиф Бродский. "Назидание"
Сорок лет назад в Ленинграде, по выражению Ахматовой, "делали биографию" Иосифу Бродскому - проще говоря, его осудили, как "тунеядца", и отправили предаваться физическому труду на Север, в деревню Норенская.
Биография получилась. Про Поэта написано столько, что, казалось бы, и добавить уже нечего. Воспоминания о нем оставили те, кто общался с ним и в Ленинграде, и в Нью-Йорке - и те, кого сам он, наверное, и не упомнил бы.
Его поэзией пропитана наша жизнь - даже там, где она об этом не подозревает... Об этом-то может вспомнить едва ли не каждый. В листках слепой машинописи Самиздата, или под гитару, в исполнении Евгения Клячкина и Александра Мирзаяна.
Между строками - и тут же между людьми - проскакивает искра. Эта энергетика способна, например, зажечь искру доверия между тобою и чеченским боевиком с зеленой повязкой. Или, наоборот: усмирить, заворожить выводок пьяных агрессивных панков, как кроликов, как бандерлогов перед удавом. Впрочем, о чем-то подобном мог бы, наверное, вспомнить каждый.
Это личное отношение - как "Мой Пушкин" Марины Цветаевой. Отношение далеко не всегда восторженное. Такой, несомненно, большой поэт, как Давид Самойлов, пришедшего к нему Бродского с порога не то что прогнал - просто-напросто послал: "Он меня своими стихами - как читателя - посылает на @#%. Так что и я имею полное право послать его на @#%!"
Что с ними делать? - поэты...
Однако советская власть по обычаю переводила "стилистические разногласия" (по выражению Андрея Синявского) в иной дискурс. "Совок" вообще ненавидел его люто и инстинктивно, это видно из записи процесса Бродского, сделанной Фридой Вигдоровой. Эта вакхакналия - также пример личного отношения стерегущей свою безликость массы. Тут ведь даже не в политике дело - вспомним замечание поэта, известное со слов Сергея Довлатова: "...Он такой советский!" - "Помилуйте, он антисоветский!" – “Советский, антисоветский - какая разница...”
Пафос Бродского - индивидуальность, личный взгляд - вплоть до исчезновения из общего поля зрения. Вынесенный в эпиграф отрывок из "Назидания" - несомненная полемика с одноименным стихотворением Редъярда Киплинга. Можно вспомнить и другие строки оттуда, можно даже купиться и поверить.
Но личности притягивают друг друга. И сегодня можно сказать о людях, которые были рядом. Каждый из них достоин отдельной статьи.
Стихи Бродского, ходившие в списках, опубликовал в самиздатском журнале "Синтаксис" Александр Ильич Гинзбург - и за это "схлопотал" свой первый срок – два года. Он был неформальным лидером компании поэтической, артистической, богемной молодежи - и кто знает, кем бы стал он без такого пристального внимания Советской Власти? Формально Алика осудили по статье уголовной - он по доброте душевной сдал за кого-то экзамен. Но санкцию на эту "амальгаму" КГБ испрашивал в ЦК КПСС, и там, в сохранившемся в архивах письме, указаны истинные мотивы. По выходе Алик не успокоился и не исправился - он составил "Белую книгу по делу Синявского и Даниэля", и получил пять лет строгого режима. Освободившись с этой ходки, он стал распорядителем Фонда Солженицына, и получил уже десять лет особого режима. Так из него сделали правозащитника и журналиста. Но привить "(анти)советский" ("какая разница!") стиль не могли - паучья серьезность была ему чужда. На попытку обратиться по имени-отчеству - "Александр Ильич" - Алик неизменно откликался: "Ильич! Ильич!"
Судилище над Бродским "предала гласности" Фрида Вигдорова, журналист из "Литературной газеты". Она - журналист советский - прежде всего активно помогала людям, Фрида Абрамовна была тяжело и неизлечимо больна, и эта запись - одно из последних ее добрых дел. Однако этим она по сути заложила канон "записи судебного процесса" как жанра самиздатского текста. Стенограмма, точная, но сделанная, тем не менее, русским языком, обрела смысл едва ли не художественный. Это был 1964-й год. А следующий шаг на этом пути – уже упомянутая "Белая книга по делу Синявского и Даниэля". Это 1966-й, уже после смерти Вигдоровой. Еще через два года началось издание "Хроники текущих событий". Мало кто знает, что другой ключевой текст - выступление Константина Паустовского на обсуждении повести Владимира Дудинцева "Не хлебом единым" 22 октября 1956 года - был записан и пущен в Самиздат той же Фридой Вигдоровой.
А одновременно с Бродским в Москве был осужден еще один "тунеядец" - Андрей Алексеевич Амальрик. Тоже "за слово", за абсурдистские пьесы. Тоже с обвинениями в "порнографии". В качестве таковой служили, например, слова из пьесы "Конформист ли дядя Джек", герой которой, в свою очередь, также зачитывал пьесу: "Действие первое: Цирлин насилует Ципельзона!" - Все: "О!" - "Действие второе: Ципельзон насилует Цирлина!" - Все: "О!" - "Действие третье: Цирлин и Ципельзон насилуют друг друга!" - Все: "О!" - "Действие четвертое: Жопа Иван Иваныча переезжает в новые рабочие кварталы." - за последнее его обвинили в клевете на рабочий класс. Амальрик, вернувшись из "нежеланного путешествия в Сибирь" (так он озаглавил мемуар о ссылке), стал исследовать абсурдную советскую действительность и сделался едва ли не первым политологом Самиздата, написав статью "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?", придумал слово "диссидент" и удостоился не более желанного путешествия в Магадан на шесть лет...
А Бродский остался Поэтом.
То ли пулю в висок, словно в место ошибки - перстом,
То ли дернуть отсюдова по морю новым Христом,
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
Паровоз с кораблем, все равно не сгоришь от стыда.
Как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
Колесо паровоза.
В начале 1960-х он собирался бежать из СССР через южную границу, захватив самолет, но передумал (следы этого видны в стихотворении "Ночной полет"), и в итоге отправился на Север. И вряд ли кто поверит, что "бытие определяет сознание", прочитав, скажем, "Два часа в резервуаре" - стихи, написанные в колхозе, в Архангельской губернии. Его освободили в 1965-м, благодаря заступничеству Маршака, Ахматовой, Шостаковича... и, опосредованно, благодаря Вигдоровой, предавшей гласности этот процесс.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
Чугуна и свинца обалделой тряхнешь головой,
Вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
На болтах и на гайках.
С таким пониманием "времени и места" жить было сложно. Сама "окружающая действительность", похоже, понимала свою несовместимость с поэзией, и в 1972 году Иосифа Бродского вынудили покинуть СССР.
Стихи же его продолжили свое бытование. Первого апреля 1974 года в Ленинграде на обыске у Михаила Хейфеца были изъяты три экземпляра его вступительной статьи к самиздатскому сборнику стихов Бродского. 22 апреля Хейфец был арестован, обвинен по 70-й статье ("антисоветская агитация"), а в сентябре приговорен к четырем годам лагерей строгого режима и двум годам ссылки. Это - за предисловие к неизданной книге! - советская власть по-прежнему высоко ценила поэзию. Впрочем, еще у Хейфеца изъяли письмо в защиту Солженицына, а искали (но не нашли!) статью Амальрика. Вот такие пересечения...
По этому же "делу № 15" допрашивали также и Бориса Стругацкого - следователь КГБ Рябчук даже попросил у него автограф на заранее заготовленной книге. Допрашивали о знакомстве с тем самым злополучным предисловием, и именно эти допросы описал Борис Натанович в книге Сергея Витицкого "Поиски предназначения".
В этой статье упоминаются Гинзбург и Хейфец - те же люди, что и в тексте месячной давности, посвященном тридцатилетию изгнания Солженицына. Наверное, неслучайно, что у этих двух ярко выраженных индивидуалистов круги общения - реального, "текстового", исторического - пересекались.
В 1987 году Бродский получил Нобелевскую премию по литературе.
В конце двадцатого века Солженицын и Бродский - два нобелевских лауреата, две яркие индивидуальности, два очень разных человека представляли русскую культуру народам планеты Земля.
*****
Было бы пошло сводить статью о поэте к сумме общих мест, цитат и ссылок, не сказав ничего нового.
В 1999 году один из стихов Иосифа Бродского был напечатан на полутораста страницах (Бродский И.А. Представление / Художник и фотограф О. Смирнов. - М.: Новое литературное обозрение, 1999). За год до смерти поэт разрешил фоторепортеру Олегу Смирнову, снимавшему, кажется, на всех постсоветских войнах, оформить "Представление". Получилось - по снимку на строчку. Фото - от Афганистана до первой Чечни. И не только - на фото "мирных" семидесятых мы видим Ларису Иосифовну Богораз с семьей на 101-м километре, в Карабанове Владимирской губернии (Входит Вечер в Настоящем, / Дом у черта на куличках, / Скатерть спорит с занавеской / В смысле внешнего убранства).
Эти фотографии удивительным образом "легли" на текст, написанный в 1987-м. В самих же стихах, читавшихся поначалу как постмодернистское хулиганство, со временем стал проступать чуть ли не пророческий смысл. Вот:
Входит Лебедь с отраженьем
В круглом зеркале, в котором
Взвод берез идет вприсядку,
Первой скрипке корча рожи
- кто это? Генерал (а тогда - полковник) Лебедь, под "Лебединое озеро" приведший боевые машины к Белому Дому в Августе 1991-го? Или - спустя десятилетие:
Бурлаки в Североморске
Тянут крейсер бичевой,
Исхудав от лучевой.
- неужели “Курск”?
Между тем, невымышленную связь с реальностью можно проследить даже в этих самых, казалось бы, абсурдных стихах. Мало кто заметил посвящение - "Михаилу Николаеву", - на такие мелочи вообще внимание не обращают. Хотя, казалось бы, какую чудную ироническую виньетку можно было бы сотворить во дни наводнений в Якутии и борьбы за тамошнее губернаторское кресло (Ты смотрел Дерсу Узала? / Я тебе не все сказала! / Раз чичмек, то верит в Будду! / Сукой будешь? Сукой буду!). Между тем, в посвящении нет ни гениального прозрения, лишь совпадение простого русского имени-фамилии.
Считается, что Михаил Иванович Николаев родился в 1926-м. На самом деле, настоящего своего имени он так и не узнал - равно как и дня рождения. Родителей он помнил смутно - что могло запечатлеть сознание малыша, отнятого у родителей при их аресте на рубеже тридцатых? Мишей Николаевым его назвали в детдоме для детей "врагов народа". В начале войны - непосильный труд, потом - добровольцем пошел на фронт. В 1950-м арестован в Свердловске за протест против советской избирательной системы, три года лагерей. В 1955-м снова арестован за протест против казни заключенных в Свердловске. После освобождения организовал из таких же, как он, рабочих подпольную группу "для борьбы за справедливость". Когда группа была раскрыта, пытался бежать из СССР в районе Батуми. Арестован, приговор - смертная казнь, смягчен до десяти лет лагерей. Мордовия, Дубравлаг. В 1978-м вместе с женой Викторией Швейцер покинул СССР, поселился в Штатах, работал уборщиком в университете.
А в 1985-м выпустил книгу воспоминаний "Детдом" (Николаев М. Детдом. Вместе с Викторией Швейцер. - Нью-Йорк: Russica, 1985.- 128 с.) - первую и единственную часть задуманной трилогии. Чтобы воссоздать атмосферу времени, автор перемежает короткие автобиографические новеллы цитатами из советских газет и сообщениями ТАСС.
Книга эта попала в руки Иосифа Бродского, и в 1987-м на свет появилось "Представление". Его финал -
"... Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
Я в потемках напевала?
Это - кошка. Это - мышка.
Это - лагерь. Это - вышка.
Это - время тихой сапой
Убивает маму с папой."
- начало биографии того, кому посвящено стихотворение. Строй же его - сонеты-повествования, перемежаемые четверостишиями цитат - повторяет воспоминания Николаева.
*****
Смысловые кульбиты в "Представлении" заставляют осторожнее отнестись и к вынесенным в эпиграф строкам "Назидания". Ведь финал переворачивает все стихотворение:
Когда ты невольно вздрагиваешь,
Чувствуя, как ты мал, помни:
Помни: пространство, которому, кажется, ничего
Не нужно, нуждается очень во
Взгляде со стороны. В критерии пустоты.
И сослужить эту службу можешь лишь только ты.
