К движению по Днепру временно примкнул Александр Кабаков – пожалуй, самая яркая звезда русской литературы из посетивших нас по ходу экспедиции (пока что, по крайней мере).
Пароход пароходом, но ночевали мы на берегу, в «Астории». Готель (звучит весьма по-европейски, не так самобытно и регионально, как, допустим, «гостиница» или там «мокроступ»), располагающийся на все еще непереименованном пр. К.Маркса – интересен тем, что в 1919 тут размещался штаб Махно. Вот ведь была же демократия на наших просторах! Народовластие, понимаешь! А что с названиями? Я все-таки с большим удовольствием жил бы на проспекте им. Нестора Махно, чем на руинах совковых идей…
Сперва я, правда, заехал на дебаты насчет журналистики, на так называемый мастер-класс. Где вместе с российскими коллегами Виталием Лейбиным («Русский репортер») и Виктором Лошаком («Огонек»), а также украинским журналистом Юрием Володарским - обозревателем журнала с элегантным названием «Шо» - отвечал за все ремесло.
Игорь Свинаренко, Виктор Лошак, Виталий Лейбин, Юрий Володарский.
Аудиторией были молодые местные журналистки; в новое время, когда вольно заниматься, чем угодно – ну что мужику бумажки перекладывать и записывать за жирными котами? Лейбин, кстати, тоже не мальчик, не вчера поступил в СМИ, небезосновательно похвастался: журналу пять лет, инвестор не лезет в дела и не душит из-за денег, более того, дает их настолько щедрой рукой, что 2 000 евро на высокохудожественный фоторепортаж не кажутся неподъемной суммой. И еще такой штрих: цензуры нету. Ну что же, это message вполне себе международного уровня. Может, так оно и есть!
Лошак рассказал что «Огонек» (туда же и «Вокруг света») – старейший русский журнал. Что тоже чистая правда. А вот про украинские газеты Володарский сообщил, что читать их нет смысла, и всякий легко угадает почему.
- Как же так?! – посетовал я. — А мы-то думали, что молодая украинская демократия, свежая красавица, свободна и безупречна, после известных счастливых восторгов помаранчевого Майдана!
Мое волеизъявление зал встретил молчанием. Кажется, моей легкой шутки никто не оценил.
Девушки из зала стали задавать вопросы.
- А что будет с бумажной прессой? – например.
Лейбин сообщил, что бумага никуда не денется, потому что из Интернета – как он ни хорош – не вытащить денег, для этого рекламодателю и издателю необходима бумага. Спорить тут тяжело, но на правах участника дебатов вставил реплику:
- Чтоб олигархи получали прибыль от газет – это не есть главная задача цивилизации. Богатый издатель может легко вылететь из бизнеса, например, за борт своей яхты ни с того, ни с сего. Да и что нам бумага - ах, жить без нее никак нельзя! – когда вон в Сиэтле, тоже промышленный город, небось, не хуже Днепропетровска – уже лет пять как закрылась последняя бумажная газета?! Да и New York Times готовится к закрытию бумажной версии со дня на день…
Ребята поскучнели, а я это все говорил с легкостью и беспечностью, и даже некоторым злорадством, будучи сотрудником журнала «Медведь», который уж год как обходится без бумаги и ни в чем себе не отказывает. И автором «Полит.ру», которое вообще не понимает, зачем современному издателю бумага – чтоб лесопромышленную мафию кормить?
Хотя конечно рано еще хоронить бумагу, мы таки не Сиэтл пока что.
В то же самое время, что мы вещали перед прессой, Кабакову внимали местные писатели. Некоторым казалось, что это встреча с читателями - ан нет! В миллионном-с-лишним городе оказалось служителей музы столько, что хватило заполнить серьезный зал.
Жаль, я не успел к началу, когда Кабаков пытался рассуждать о крахе культуры. Интересно было бы посмотреть на реакцию аудитории. Я подоспел к той части встречи, когда местные призывали Кабакова к ответу:
- Вот великие писатели прошлого писали бескорыстно, а вы гонорары получаете!
- Кто – бескорыстно? Да, приведите пример! Хоть один!
Но местные не смущались и несли Кабакову свои книги в подарок.
Он брал и вежливо благодарил.
- А что ж вы не подписываете? Это нехорошо, - сделал я замечание дарителям.
Они как будто ждали этих слов и повытаскивали из карманов заранее заготовленные шариковые ручки. И начали писать на титульных листах что-то длинное и, судя по лицам, страшно серьезное.
Я люблю наблюдать такие сцены, из них лезет наружу какая-то невыразимая словами правда. Когда ты видишь, как тяжело бремя славы, как у всех участников мизансцены драматически, до неузнаваемости, меняются лица, какие страсти начинают на них играть – и как велика надежда подпольных писателей на чудо: вот классик пролистает подаренную книгу, вызовет к себе на ковер издателя и, топнув ногой, прикажет тиснуть огромным, фантастическим тиражом - тыщи этак три экземпляров! Ну, а что, вот только что Игорь Клех сообщил собравшимся, что бывают современные украинские поэты уровня Бродского; беда в том, что раньше их нельзя было печатать, а теперь некому… Да и Максим Амелин, отвечая на заданный вопрос, рассказал о том, что наш «Новый мир» и прочие толстые журналы дают и обзоры, и переводы украинских текстов, welcome!
И тут же мысленным взором наблюдаешь русского какого-нибудь модного автора, у которого загораются глаза при виде иностранного издателя, могущего тиснуть рукопись аж в самой Америке!!! В которой – замкнем круг – какой-нибудь Чарльз Буковски ваяет (ваял) нетленку в свободное от службы на почте время. На почте! Таская коробки с, грубо говоря, дерьмом. А нобелевский лауреат, уровнем которого, правда, трудно удивить Украину, как мы знаем, тоже не мог расслабиться, будто он какой днепропетровский аматор, и вынужден был преподавать в провинциальных американских университетах, ну, грубо говоря, в ПТУ – вы б заплакали, посмотрев на те университеты.
Завершив все положенные выступления, писатель Кабаков, который лет 10 прожил в Днепропетровске, пошел ностальгически осматривать город своей юности. Мы проезжали на такси дома, в которых жили его куда-то пропавшие друзья молодости и девушки, которые, насколько можно было судить по их молчанию в эфире, успели поумирать в окружении внуков и правнучек. Наконец мы выехали на Ильича, пытаясь найти дом, в котором когда-то жил юноша Саша, мечтавший стать писателем. Ну вот и стал, давно причем, но дома мы не нашли и поехали в другую, более известную точку, связанную с его молодостью – в ресторан гостиницы «Украина».
- Все осталось как было! (Если не считать сортира, который при совецкой власти никогда не был таким чистым и таким богатым) – воскликнул писатель. – Вот, все тот рояль в углу и ровно тот же столик, за которым я сиживал в юности!
- А почему ты сидел за роялем?
- На нем тут играл мой друг.
Что-то же остается от молодости. Мы неплохо пообедали в этом пафосном месте, вдвоем, с графином водки – на 100 долларов, если кому интересно.
Рассиживаться было особо некогда – Кабакова ждали в другом месте, в некоем Арт-заведении, где собрались местные. Тема была все та же: воспоминания о Днепропетровске. Кабаков был в ударе, ностальгия размягчила его и свалила в лирику, ну а как же – раз его тут помнят и любят, и смотрят снизу вверх, с восторгом. Тут же отыскались телефоны кого-то из друзей его молодости, ему передали записку от поклонницы его таланта еще с тех времен, когда в него верила только она одна! Не считая, конечно, самого автора.
Внезапно из боковой комнаты вынесли четверть самогона, как в кино про махновцев, только напиток был не мутный, а чистый, как слеза комсомолки, и поднос с салом и огурцами. Мы полюбили друг друга, мы снова были как прежде братья, которые жили в одной стране. Ее уж нет, как нет и молодости Александра Абрамовича. Конечно, не обошлось без рассказа великолепной истории о том, почему Сашиного отца, полковника, вытолкали в оставку, не дав заслуженного очередного звания: «Не хватало еще в Совецкой Армии генерала Абрама Кабакова!».
Нету ни страны, ни молодости, но из памяти о них выплавляется иногда крепкая литература.
Александр Кабаков. Фото Александры Стреловой
