26 октября, прямо перед закрытием кинотеатров как минимум на 10 дней, в «Художественном» состоялась премьера «Медеи» — фильма Александра Зельдовича (режиссера «Москвы» по сценарию Владимира Сорокина). «Кто любил, тот поймет», — загадочно предупредил собравшихся автор перед просмотром. Но поняли не все.
Бывают фильмы, после которых в зале светятся расслабленные улыбки людей, благодаря силе искусства снова поверивших, что если не всё, то хотя бы что-то точно будет снова хорошо. И картины, выбивающие почву (или кресла) из-под ног (или чего еще). После них просто не очень понятно, что делать, как реагировать. «Медея» как раз такая.
Даже не ясно, как о ней написать. Пересказать сюжет? Категорически нельзя: неспроста из трейлера догадаться ни о чем не получится. Фильм идет 139 минут, поэтому вынужден удивлять особенно много. По истории разбросаны всякие грабли, о которые герои и зрители будут постоянно спотыкаться и поражаться новым ударам сценария и судьбы в лоб.
Действие происходит в наши дни. В поисках новой жизни главные герои-влюбленные перебираются из России в Израиль. По замыслу режиссера, «тупо делать античную греческую трагедию в современной Греции, потому что тогда будет фильм про современную Грецию. Намного интереснее взять античную трагедию, которая есть такая высшая форма домонотеистического сознания, и разыграть ее на Святой земле, родине любого монотеизма».
Сравнить с исходным древнегреческим мифом? Незачем. Кто в курсе, тот в курсе, а для кого-то это снова будет означать просто спойлер. Хотя про древнюю Грецию сказать надо. Подобно тому театру, актеры часто находятся далеко — и друг от друга, и будто бы даже от зрителя. Поэтому они буквально вынуждены кричать, чтобы попробовать докричаться. Чтобы быть услышанными. Друг другом, зрителем, Богом. Хоть кем-нибудь.
Операторская работа — в эту же сторону. Обилие общих планов, пейзажей, прекрасной дали (будь это пространство под российским мостом или израильские холмы и море) также намекают на физическое отдаление, вечный вид сверху, невозможность близости. Александр Ильховский и за «Москву» был отмечен премией «Золотой Овен» за лучшую операторскую работу, и после «Медеи» без заслуженной премии не останется.
Действие держится на грузинской актрисе и модели Тинатин Далакишвили и Евгении Цыганове. В них — и страсть, и ненависть, и безразличие. И брат главной героини (Евгений Харитонов) чудесное безумие зажравшегося эфэсбэшника изображает, и сутенер (Алексей Вертков) нормальное такое мудачество воплощает, притягательное. И каждая роль — что уличного художника, воющего волком, что столетнего часовщика — сделана подробно, хорошо.
Почему же так сложно говорить о фильме? У Александра Башлачева есть такая строчка: «Баба мстит лишь за то, что не взял, что не принял любовь». Сейчас, через 40 лет после создания этой песни, звучит она грубовато (хотя я далеко не приверженец «новой этики» и всех этих новых забав). Я к тому, что «Медея», несмотря на все перечисленные достоинства, как-то по-нехорошему ошеломляет, как-то стремно ворует весь воздух из легких, не по-доброму грозит кулаком.
У «Медеи»-то жанр — не трагедия, а «Эротическая драма»! А что положено Юпитеру, быку не разрешено. В трагедии — пожалуйста: алогичные боги могут играть судьбами людей как им заблагорассудится, но в драме человек сам отвечает за свое будущее. А в фильме все герои будто заранее обречены на провал. И речь в нем не про любовь, а про какую-то помешанность. Про зацикленность на другом. Про то, что если ты делаешь своим Богом конкретного человека, то обязательно принесешь ему жертву. А принеся жертву, поверишь в то, что он тебе что-то должен. А поверив в такое, будешь требовать невозможного. И закончится всё безумием и трагедией.
Если это так, то при чем здесь вся эта красота кадра? Странные разговоры героев про Бога (арабский террорист, монашка, влюбленная в деньги, молчаливый священник, принимающий исповедь)? Оркестр Теодора Курентзиса? Складывается ощущение, что ни при чем. Что витиеватость мысли, выливающаяся просто в неприличный по современным меркам хронометраж, и пестрота формы, отвлекающая на детали, за которыми не проглядывается никакого целого, любят появляться там, где пустует убедительное содержание. А без него можно, конечно, поболтать об эпатаже, о грехе, трагедии, человеческой глухоте по отношению друг к другу, и много о чем еще — но по существу говорить не о чем. И остается только вернуться домой и пересмотреть там что-нибудь про человека — про его цель, борьбу, конфликт, а не только падение в пропасть.
