Все люди на свете – избранные. Других не существует.
Рано или поздно всех осудят и приговорят.
На рубеже тридцатых и сороковых годов двадцатисемилетний Альбер Камю сочинял роман "Посторонний", который позже прославит его. Главный герой книги, Мерсо, убивает на пляже араба; как и положено библии французского экзистенциализма, перед нами – абсурдный акт свободной воли, максимального отчуждения (еще один вариант русского названия романа – "Чужой"). Мерсо последовательно отказывается от участия в таких комедиях общества, как "суд", "семья", он отвергает утешения, даруемые религией; впрочем, он обрывает нити любой антропологической солидарности вообще. Этот абсурдный бунт заканчивается смертным приговором – однако Мерсо столь же равнодушен к собственной смерти, как и к смерти других. Во все учебники по "экзистенциалистскому отчуждению" вошли первые две фразы романа: "Сегодня умерла мама. Или, может, вчера, не знаю". Кстати говоря, эти немудреные предложения попали и в пособия по английскому переводу - ведь существует целых три классические версии зачина "Постороннего":
1. Перевод 1946 года, выполненный Стюартом Джилбертом: "Mother died today. Or, maybe, yesterday; I can't be sure".
2. Перевод Джозефа Ларедо (1982): "Mother died today. Or maybe yesterday, I don't know".
3. Американизированное переложение Мэтью Уорда (1988): "Maman died today. Or yesterday maybe, I don't know".
Но нас здесь интересует вовсе не история переводов классического романа Камю, а другой сюжет, связанный с этой книгой. Ключевая сцена "Постороннего" - убийство араба; пляж, слепящее средиземноморское солнце, отраженное клинком ножа, которым угрожают Мерсо, журчание родника за скалой, все это сгущается в бессмысленный акт уничтожения, совершить который совсем не сложно, даже смехотворно легко – достаточно нажать на спусковой крючок револьвера. Передаю слова Камю (в переложении Норы Галь): "Этот жгучий клинок рассекал мне ресницы, вонзался в измученные, воспаленные глаза. И тогда все закачалось. Море испустило жаркий, тяжелый вздох. Мне почудилось – небо разверзлось во всю ширь и хлынул огненный дождь. Все во мне напряглось, пальцы стиснули револьвер. Выпуклость рукоятки была гладкая, отполированная, спусковой крючок поддался – и тут-то, сухим, но оглушительным треском, все и началось. Я стряхнул с себя пот и солнце. Я понял, что нарушил равновесие дня, необычайную тишину песчаного берега, где мне совсем недавно было так хорошо. Тогда я еще четыре раза выстрелил в распростертое тело, пули уходили в него, не оставляя следа".
В этом чистом беспримесном акте экзистенциалистской свободы можно углядеть многое – и умышленный богоборческий жест Кириллова (которому Камю посвятил немало место в "Бунтующем человеке"), и идеальный акт искусства, как его видели сюрреалисты ("Выйти на улицу и открыть стрельбу по прохожим"), и, конечно же, влияние старшего соратника Сартра (до "Постороннего" идеальным экзистенциалистским романом была "Тошнота"). Чего отсюда уж точно нельзя вычитать, так это национального, расового вопроса, или, скажем, колониалистского (либо антиколониалистского) пафоса. В философском контексте "Постороннего" эти вещи просто не предусмотрены; вместо араба мог быть русский или американец, неважно. Сам Альбер Камю был родом из Алжира; соответственно, обстановка для его первого опубликованного романа взята оттуда – вместе с тамошними жителями, арабами и местными французами. Речь в "Постороннем" идет об абсурдности человеческого удела вообще и этот универсалистский пафос не размывается посторонними вещами, вроде цвета кожи или принадлежности к той или иной культуре. Любопытно, что свое философское знамя Альбер Камю нес до самого конца; окончательный разрыв с Сартром и его левым окружением произошел в пятидесятые годы именно из-за Алжира. В годы антиколониалистской войны Сартр сотоварищи были, естественно, на стороне повстанцев; уход из Алжира представлялся им наиболее справедливым решением. Камю же интересовала здесь не политика, а то, что мы сегодня назвали бы "гуманитарными проблемами"; среди этих проблем были не только жестокости французских военных в отношении алжирцев, но и жестокости алжирцев в отношении местных французов. В результате социальный философ Сартр разошелся с моралистом Камю; "злоба дня" несовместима с анализом Зла.
Через тридцать шесть лет после публикации "Постороннего" 19-летний англичанин Роберт Смит сочиняет песню под названием "Killing an Arab". Смит неоднократно признавался, что Мерсо был кумиром его тинейджерских лет; с тех пор "Посторонний" входит в список обязательного чтения для наиболее культурных из разочарованных в жизни юных созданий, красящих волосы в радикально черный цвет, предпочитающих столь же радикально черные одеяния, проводящих время жизни за прослушиванием альбомов группы "The Cure". Певец отчуждения, точки и депрессии, Смит не мог не сочинить сокращенной версии процитированного выше отрывка из "Постороннего":
Standing on the beach
With a gun in my hand
Staring at the sea
Staring at the sand
Staring down the barrel
At the arab on the ground
I can see his open mouth
But I hear no sound
I'm alive
I'm dead
I'm the stranger
Killing an arab.
Думаю, в силу лексического минимализма этого поэтического произведения, перевод на русский не требуется.
"Killing an Arab" стала первым хитом Смита, его заявкой на последующую всемирную славу, на знакомый теперь миллионам имидж фрика со всклокоченными волосами, жирно подведенными глазами и намалеванным ртом. Между тем, на официальных альбомах и сборниках The Cure эту песню найти сложно. В мире, в котором мы живем, универсалистский пафос и отчуждение экзистенциалиста смешивают с помоями национальной ненависти; общий упадок культуры и всепроникающее слабоумие увидело в невинной тинейджеровской рок-песенке чуть ли не призывы к массовым убийствам на национальной почве. Компиляцию хитов The Cure "Standing on a Beach" (1986) (обратим внимание, что в качестве названия диска использована строчка из нашей песни!) украшает стикер, предупреждающий о недопустимости использования "Killing an Arab" для разжигания расовой ненависти. Неприятности продолжились в 1991 году – из-за "войны в Заливе" - и сразу после 11 сентября 2001 года (по понятным причинам). Этой песни нет на коллекционном переиздании 2004 года первого альбома The Cure, где на двух дисках собрано практически все, записанное Робертом Смитом, Майклом Демпси и Лолом Толхерстом с 1977 по 1979-й. В 2005 году Смит и вовсе дал слабину: выступая на нескольких фестивалях, The Cure исполняла свой экзистенциалистский хит с припевом "Kissing an Arab". Наконец, три годя спустя, Роберт Смит еще раз переделал несчастную строчку на "Killing Another", что внесло в контекст Камю совершенно посторонний ему сартровский элемент: кто же не помнит хрестоматийное "Ад – это другие". Убивая "другого", ты покушаешься на ад – что-то в этом есть, безусловно, однако такое вот превращение политкорректной нужды в экзистенциалистскую добродетель выглядит довольно сомнительно. Казалось, злоба дня оказалась сильнее размышлений над природой Зла, Сартр одолел Камю.
25 сентября нынешнего года в Праге выступала франко-алжирская группа Speed Caravan. "Скоростной караван" - это такое соединение ритмов и общего звучания индастриал с арабской музыкой, действие монотонное, не очень разнообразное, но зажигательное – пока не надоедает. Впрочем, простоять/протанцевать часок в прокуренном до одурения клубе под шум такого вот каравана вполне можно, что автор этих строк и проделал. Оставаться на бисирование решительно не хотелось, можно было бы вообще уйти и раньше, однако чувство долга и солидарности с музыкантами пересилило желание глотнуть свежего воздуха. Так что я решил строго дождаться последней вещи и исчезнуть. И вот здесь произошло удивительное: заводной мужичок, извлекавший из инструмента с неприличным для русского слуха названием "уд" звуки, достойные Джимми Пейджа, подошел к микрофону и объявил: "А теперь последняя песня. Песня группы The Cure!". Можно было предположить что угодно: Love Cats, Lovesong, Lullaby, Boys Don't Cry, но когда они заиграли знакомый голый бит Killing an Arab, я простил "Скоростному каравану" килограмм никотина, набившийся в легкие. И дело не в том, что это была превосходная кавер-версия (а она была превосходной). И даже не в том, что французы и алжирские арабы разыграли на сцене песню, воспроизводящую сцену из романа алжирского француза, в которой француз убивает араба. Сделав арабскую кавер-версию английской песни, ставшей жертвой общей атмосферы национальной ненависти (и страха этой ненависти), эти люди высмеяли отвратительный контекст, согласно которому убить человека – значит, прежде всего, убить негра, белого, испанца, китайца или русского, мусульманина или атеиста, а потом уже просто "убить" "человека". По версии Speed Caravan, "Убивая араба", значит, "убивая нас, стоящих на сцене и играющих арабскую музыку", нас, а не "другого", как поет сегодня запуганный Роберт Смит. Из чего следует, что проблематика Альбера Камю восстановлена в своих правах: искусство – об абсурдности человеческого удела, а не о том, что одни лучше других.
