Новая книга известного писателя. Попугай – Святой Дух или память одержимого вдовца? Что говорил Платон о созерцании трупов. Выбор британской коммунистки. Филателия и имперские чувства – исторический анализ. О преимуществах игрушечных солдатиков. Новейший Орфей и его добыча.
«Нечего бояться» (Nothing To Be Afraid Of) – так называется книга британского писателя Джулиана Барнса, которая только что вышла в издательстве “Cape”. Барнс, этот щеголь, ославленный критиками как патентованный постмодернист, играет здесь со своим читателям; никакой другой не обнаружит в названии перекличку с другой эссеистической его книгой «Есть, что задекларировать» (Something To Declare - или «Кое-что для декларации», или “Есть, что заявить», или как угодно еще). И верно, бояться нечего, но за- и про-декларировать действительно кое-что найдется – даже на самой строгой таможне «республики словесности». Как обычно, Барнс остроумен, красноречив, культурен, грустен и одержим галломанией, только сейчас он не тратит все эти свои достоинства на описание вымышленных персонажей. Всё правда. Nonfiction.
То, чего не следует бояться – смерть. Барнс одержим смертью; точнее он потрясен тем, что она существует. Отсюда и сюжет лучшего его романа «Попугай Флобера»: протагонист путешествует по местам и временам жизни и творчества нормандского мученика стиля, пытаясь то ли заслонить, то ли объяснить себе совсем иной сюжет – смерть своей собственной жены. Попугай (пародия на Святой Дух во флоберовском «Простом сердце») в барнсовском романе становится жутковатым символом назойливой памяти вдовца и болтливого призвания беллетриста. В сущности, все остальные книги Барнса будто написаны этим самым попугаем Флобера, чучело которого разыскивал герой одноименного романа. А сам Барнс, помешанный на авторе «Саламбо» и «Бювара и Пекюше», - чем он не попугай Флобера? После выхода в свет Nothing To Be Afraid Of оказалось, что у этого попугая были родители, есть брат и страх смерти.
Итак, смерти бояться не следует, но автор боится ее – до дрожи. Смерть эта – современная, нерелигиозная, прохладная – разыгрывается чаще всего в чистенькой палате больницы или хосписа в окружении медперсонала. Родственники редко успевают поприсутствовать при последнем вздохе родного человека, а некоторые даже упускают шанс попрощаться и с его телесной оболочкой. «Когда умерла мать, владелец похоронного бюро из соседней деревни спросил, не хочет ли семья взглянуть на тело. Я сказал да; мой брат – нет. На самом деле, его ответ – когда я позвонил ему – был таким: “Бог ты мой, нет. Здесь я согласен с Платоном”. Я не хранил в голове текста, на который он сослался. “Что сказал Платон?” – поинтересовался я. “Что он не верит в созерцание мертвых тел”». Мать Барнса оказалась мертвее мертвой, но каким-то странным образом похожей на себя живую: «...глаза закрыты, рот слегка приоткрыт, слева чуть шире, чем справа, что было похоже на нее: она обычно держала сигарету в правом углу рта и вот так вела беседу - пока столбик пепла не вырастал до угрожающих размеров». Старший брат Джулиана Барнса - академический философ; критики замечают, что «Нечего бояться» - это диалог младшего брата со старшим, беллетриста с философом. О накале семейной любви повествует рассказанная в книге история о том, как в детстве в течение четырех лет братья должны были вместе ездить в школу на метро. Никогда - заметьте, никогда! - они не садились в один вагон; да что там в вагон! старший всегда специально ждал следующий поезд. Именно с этим истинным философом косвенно связан отчасти философский сюжет, который я хотел бы здесь обсудить.
Бабушка Барнсов была коммунисткой. Коммунизм ее заключался в том, что она выписывала и от корки до корки прочитывала газету Daily Worker, которая, как известно, издавалась на советские деньги. Впрочем, в эпоху, названную Джулианом Барнсом «советско-китайским расколом», бабушке пришлось выбирать между Москвой и Пекином – и она выбрала последний. Daily Worker сменился на China Reconstructs, который приходил с другого конца света в чудесном пухлом конверте. На конверте были наклеены марки, изображающие как раз ту самую волшебную индустриальную реконструкцию бывшей Поднебесной. Братья Барнсы, юные филателисты-энтузиасты, незадолго до великого «советско-китайского раскола» пережили «великий филателистический раскол», поделив область коллекционирования по тому же географическому принципу, по которому Мао и Хрущев поделили влияние на международное коммунистическое движение. Старший собирал марки Британской Империи, младший – «Остального Мира» (Other World). По-русски можно сказать и «Другого мира», что будет не менее точным, но гораздо более символичным. «Дефиниция основывалась исключительно на следующем: это не то, что собирал мой брат. Я не помню, было ли мое решение следствием наступательной тактики, оборонительной или просто прагматичным. Все, о чем я знаю, это ее влияние на загадочные реплики в школьном клубе собирателей марок, которыми обменивались филателисты, только что выросшие из коротких штанишек. “Эй, Барнси, что ты собираешь? Другой мир”».
В расколе филателистического тандема Барнсов на Британскую Империю Старшего Философа и Другой Мир Младшего Писателя есть две стороны – историко-культурная и экзистенциальная, причем, не следует преуменьшать роль первой. Конечно, перед нами имперское мышление времен распада империи и «холодной войны». Для типичного британца мир делился на Империю и остальной мир; после Второй мировой на эту схему наложилась другая: «Первый мир» (Запад) – «Второй Мир» (Советский лагерь) – «Третий мир» (страны получившие независимость в результате распада колониальных империй). Геополитическая шизофрения не замедлила явиться, но наиболее консервативные британские мозги упорно оставались в биполярном мире, в котором на самом деле существовала только Империя, а все остальное было не только «Остальным миром», но просто «Другим миром», почти «иным», где можно было встретить людей с песьими головами - или просто тени умерших. Так что дефиниция юного Барнса-Младшего относилась не только к филателистической геополитике, но и к елисейской топографии. Будущий философ привязал себя к реальным академическим институциям и позитивистским научным традициям Соединенного Королевства; будущий писатель определил область своего интереса, как «Другой мир», мир вымышленных персонажей, мир по ту сторону «реальной жизни». В том мире присутствие смерти ощущаешь как нигде живо, отсюда и острота ужаса, паники, которые накатывают на Джулиана Барнса при мысли о грядущем исчезновении. Отсюда же – цепкий интерес к физической и культурной параферналии смерти, страсть к мумифицированным попугаям, мертвым писателям и надгробным памятникам. И вот здесь вновь всплывает тема коллекционирования.
Скажем банальность, ведь никто не отменял справедливости большинства банальностей. Итак: коллекционирование есть неосознанная попытка отвлечься от страха смерти и почти осознанный паллиатив стремления к власти. В первом случае мы являем частный случай всеобщего паскалевского принципа. Во втором – едва избегаем объятий «венской делегации» и пышноусого философа. То, что командование армиями оловянных солдатиков вполне заменяет командование армиями солдатиков живых – очевидно; столь же очевидно и то, что сравнение между игрушечной армией и настоящей всегда будет в пользу первой. Деловито стреляющих, колющих, рубящих оловянных (пластмассовых) воинов не нужно кормить, одевать, лечить, уговаривать, призывать и проч. Не нужно отчитываться перед гражданскими штафирками в министерствах, перед жуликами-президентами и дураками-монархами. Не нужно вводить чрезвычайных военных налогов, подписывать мирные соглашения, восстанавливать мирную жизнь. Убрал солдатиков в ящик и порядок! Более тонкие (но не менее прочные!) связи есть между стремлением к власти и филателией - или коллекционированием бабочек. Об этом написаны десятки романов разной степени эстетической убедительности, так что более или менее, тут все ясно. Но вот на стыке двух приведенных нами банальностей смутно виднеется третья. Коллекционер вытесняет страх смерти, небытия, собирая материально существующие объекты. Исчезновению он противопоставляет присутствие. Хаосу страха смерти – порядок и каталоги своих коллекций. В этом смысле совершенно неважно, что именно собираешь; безумные вагиновские коллекционеры охотились за срезанными ногтями. Но рано или поздно материальные объекты коллекционирования сменяются все менее материальными. С одной стороны, это происходит объективно, из-за технологического взрыва, превратившего Наш Мир в какой-то уже Совсем Иной Мир. Марок в этом мире становится все меньше и меньше – точно также как бумажных писем. Но это еще не все. Вне зависимости от технологий, многие – самые тонкие и чувствительные – коллекционеры сами перешли от материальных объектов к нематериальным. У того же Вагинова собирают кулинарные рецепты (а не только их, так сказать, носители - книги) и сны. Младший Барнс проделал тот же путь. Сначала он собирал марки «Другого мира», а затем сам поселился в том самом мире, сочиняя и коллекционируя его персонажей. И вот теперь, умирая от страха, он отправился за добычей и вовсе в «Иной мир», вытащил оттуда родных покойников, описал, каталогизировал и гордо заявил, что бояться тут, в общем-то, нечего.
