Можно ли скрестить подлинное литературное качество с стотысячным успехом — таким, чтоб рецензии в глянцевых (и не только) изданиях, интервью на телевидении, отдельные стенды в лучших книжных магазинах страны?.. Но чтоб еще и отдельная глава в вузовском учебнике, завистливые поздравления коллег, слава в чопорной «толстожурнальной» среде и большая передача о творчестве автора на канале «Культура»... Может ли коммерчески состоятельный продукт источать благородное патинированное сияние настоящей, высокой словесности? И главное, можно ли добиться подобного результата осознанно? Споры об этом ведутся со времен Достоевского, оживляясь при каждом новом информационном поводе. 22 февраля в клубе "ЖЗЛ" состоится презентация публикации романа Василия Аксенова "Москва-ква-ква" в журнале "Октябрь", а в первых числах марта роман выйдет книжкой в издательстве "Эксмо".
Книга эта подобна двустволке, один из стволов которой целит прямиком в вечность, а другой — в рыночный успех (прямо скажем, не в обход сериализации, «Русского Букера» и премии «Большая книга»). Обе эти заявки отнюдь не безосновательны и, надо думать, далеки от спонтанности — начиная с «Московской саги» коммерческая составляющая в той или иной форме присутствует практически во всех вещах Аксенова.
Итак, роль первого — высоколитературного — ствола в «Москве-кве-кве» (думаю, именно так правильно склоняется этот диковинный неологизм) отводится следующим факторам: многочисленные самоцитаты, отсылающие к разным (в том числе, недосягаемо прекрасным) периодам аксеновского творчества — раз. Сложное и не до конца прописанное, но все же достаточно интересное и парадоксальное уподобление идеализированного Советского Союза сталинской эпохи платоновскому идеальному государству — два. Вычурный, причудливый язык, нарочито перегруженный советскими речевыми штампами и перекликающийся то с Зощенко, то с Платоновым, а то и вовсе с Сорокиным — три. Фигура непременного аксеновского автобиографического персонажа (на этот раз его зовут Так Таковский), на несколько страниц всплывающего посреди всего этого эстетского благолепия островком уродливой и жестокой реальности, да так и тонущего посреди белых носочков, первомайских транспарантов и белокурых комсомолок, — четыре. И, наконец, мутноватая эзотерическая линия Тезея и Минотавра, первоначально грезящихся одному из главных героев в виде поэтического образа, но постепенно обретающих неприятно-материальные черты — пять.
Список ловушек, расставленных на широкого читателя, более скромен. Собственно, их всего две: жеманно-куртуазная история любви молоденькой комсомолки, отличницы и дочери «очень особых родителей» Глики Новотканной и первого поэта, героя и ловеласа Страны Советов Кирилла Смельчакова (явная аллюзия на Константина Симонова и Ярослава Смелякова) — во-первых, да залихватская шпионская интрига — во-вторых. Однако отработано и то, и другое в высшей степени честно — не подкопаешься.
И все же, не желая выглядеть горевестником, рискну предречь «Москве-кве-кве» неуспех по крайней мере в высоколитературном отношении. И дело не в том, что ее достоинства как-то особо сомнительны — ничуть не в большей степени, чем достоинства тех же «Вольтерьянцев и вольтерьянок», которым просвещенная общественность более или менее единодушно пропела осанну полтора года назад. Просто слишком уж памятен безобразный скандал вокруг последней Букеровской премии, зачинщиком и главным фигурантом которого стал Василий Аксенов, и потому отыскать в интеллектуальной среде людей, искренне желающих выслушивать от человека с такой репутацией глубокомысленные истории о Минотавре, будет непросто. Короче говоря, время для нового аксеновского романа выбрано крайне неудачно, и потому ни программы на канале «Культура», ни главы в учебнике, ни тем более «толстожурнального» признания «Москве-кве-кве», скорее всего, не видать.
Что касается коммерческого итога, то здесь ситуация хоть и в меньшей мере, но тоже сомнительная — правда, по соображениям не столько персонально-конкретным, сколько общим, объективно-рыночным. Установка на успех и сам успех взаимосвязаны далеко не так плотно, как считают сами авторы. Так, например, пафосная и широко разрекламированная мыльная опера по «Московской саге» с большим треском провалилась (равно как и многочисленные допечатки тиража, выпущенные издателями бумажной ее версии в расчете на подогретый сериалом ажиотаж) а вот куда более камерные и скромные «Вольтерьянцы» пользовались популярностью у достаточно широкого читателя. Так что, как говорится, не угадаешь.
Отвлекаясь от собственно Аксенова, приходится признать, что сказанное в полной мере приложимо к любой книге, рискующей бороздить нейтральные воды между высокой прозой и популярным чтивом. Как правило, число факторов, оказывающих влияние на успех или неуспех романа даже в одной конкретной области, настолько велико, что для вычисления всех возможных вариантов потребуются нешуточной глубины познания в математике. Если же автор, как в данном случае, метит сразу в несколько целей, предсказать результат не возьмется и кумская Сивилла.
Какой же вывод следует из сказанного? Что следует отрешиться от всех внешних соображений, писать, «как дышишь», и надеяться на высшую справедливость? Но увы — даже это не является не то что гарантией, но даже обещанием успеха. У третьесортного, в общем-то, писателя Федерико Андахази есть забавный вставной сюжет о библиотечном черве, придумавшем идеальную машину для анализа романов — достойного качества рукописи она рекомендовала к изданию, а вещи, на ее механический взгляд несовершенные, безжалостно отправляла в топку. На основе полученных данных герой скомпоновал свой собственный роман, в точности соответствующий всем образцовым критериям. Как нетрудно догадаться, роман этот был отправлен бездушным анализатором прямиком в топку. Тогда книжный червь решил взяться за дело с душой, забросил работу, два года корпел над книгой, вложил в нее всего себя... Как вы думаете, куда последовал второй роман? Правильно — за первым, в топку.
Словом, как ни крути, а все на свете надежда и случай. И такой матерый автор, как Василий Павлович Аксенов, мог бы это знать лучше других, не унижаясь до откровенной, пусть даже весьма изобретательной и сложной, конъюнктуры.
