«Короля Лира» в МХТ поставил Тадаши Сузуки. Живая легенда современного японского театра, один из основателей движения Театральной олимпиады, мэтр прославленного театрального центра в горном местечке Тога. Сначала Сузуки отобрал русских артистов, увез их практиковать свои прославленные тренинги в Тогу, и первая премьера «Лира», говорят, необычайно успешная, состоялась в Японии, а 30 и 31 октября результат показали русскому зрителю.
Перед спектаклями шли прогоны, разок предваряющий их тренинг показали прессе, раздали брошюры с теорией Сузуки, далее прошла пресс-конференция. Отвечая на вопросы, Сузуки-сан обещал соединение своего метода с системой Станиславского, признавая при этом их категорическую несхожесть друг с другом. Быть того не может, закралось в ум сомнение. Не потому, что запад есть запад, а восток есть восток, а им никогда не сойтись. На последнем Чеховском фестивале уже показали потрясающего «Сирано де Бержерака», в котором Сузуки скрестил опыт японского театра с европейским. Но как возможно «жизнь человеческого духа» (Станиславский) соединить с методом, когда в идеально тренированном теле актера разгорается «животная энергия» (Сузуки), уму непостижимо. Эксперимент на смешение стилей русского психологического театра и насквозь условного японского казался заведомо обреченным на неудачу.
Героев «Лира» Сузуки играют только мужчины по старой японской, не говоря уж о староанглийской традиции. И у Чусовой, и у Доннелланна недавно были подобные опыты, однако же при виде очаровательной бородатой Реганы — Дмитрий Куличков, и блистающей очами Гонерильи — Роман Кириллов, в зале порой раздавались смешки. Одетые в парчовые халаты, на самом деле богатые самурайские одежды, с сообщниками герцогом Корнуэльским (Эдуард Чекмазов) и Эдмондом (Сергей Медведев) — они выглядели по-звериному грациозной агрессивной бандой, вершившей свои кровавые расправы, возможно, в величайшей из шекспировских трагедий.
А ведь представляемая пьеса — один из самых загадочных текстов самого загадочного автора в истории человечества. Еще Гете и Толстой указывали на то, что коли речь идет о трагедии отцовского чувства, то в сцене завязки, когда все кругом понимают, что старшие дочери лгут, а любимая младшая говорит правду, поведение Лира противоречит не только психологии любящего отца, а и всякому здравому смыслу. Великий исполнитель Лира на советской сцене Соломон Михоэлс здесь с истинно еврейским юмором спрашивал от имени героя «Что я выжил из ума?». Тадаши Сузуки считает однозначно: да, выжил.
В его спектакле все герои умалишенные. И к ним представлены медсестры, которых действительно играют женщины, всех кроме главной, она же и есть Шут. Роль второго по значимости действующего лица трагедии в МХТ исполняет Олег Тополянский. Такого неожиданного Шута наша сцена не видывала, с увесистым чепцом на голове и в белом халате, обтягивающем дородные формы, нелепый бабец стоит на кривых ногах в белых гольфах и кедах, а в основном сидит, поджав ноги под себя и читает книжку, периодически разражаясь холодным смехом. Шут у Шекспира живая метафора «мудрой глупости», если странный смех читающей Медсестры-Шута тоже попробовать подвергнуть дешифровке, то наверно смеется она над глупостью людей, из века в век повторяющих свои ошибки, забывая весь океан книжной премудрости, вылитый лучшими умами человечества на наши головы.
На ступни актеров натянуты белые носки — таби, ходят они по выверенной траектории завораживающей искусственной походкой, их повороты ног, рук, жесты то нарочито замедленные, то молниеносные производят гипнотическое воздействие, а резкое топанье и неожиданные звуки нагнетают напряжение.
Формат шекспировской трагедии ко всему повергнут жесточайшему режиссерскому усекновению. В итоге спектакль идет час с половиной. Исчезли, к примеру, столь важный персонаж как Кент, верный слуга короля, и, невероятно, но факт — все реплики Шута, а линия Корделии сократилась до двух эпизодов, ее явления и конца в предпоследней холодно прекрасной картине, когда Лир выкатывается на инвалидной коляске, держа ее безжизненно свесившееся тело на своих коленях. И кладет это мертвое тело поверх другого, заколотого Эдмонда. Так, загубленное Добро лежит поверх поверженного Зла, а затем оба встают и сопровождаемые другими актерами расходятся в разные стороны. Мизансцены Сузуки продуманы со столь беспроигрышной театральностью, что поначалу даже не хочется спрашивать, чтобы все это собственно значило. Bсе ж, потолкуем.
Сузуки поставил своего первого «Лира» в Японии лет 20 тому назад, тогда мотив спектакля в доме сумасшедших был еще не столь расхож, ну а театральные средства, выбранные им для воплощения этой темы своеобразны и поныне. Далее режиссер не раз ставил Лира в театрах других стран, прививая свой метод к их традициям. В трагедии же Шекспира тема безумия чрезвычайно важна. В ней вообще полно безумцев.
Для роли старого Лира Тадаши Сузуки выбрал Анатолия Белого, первого героя-любовника московской сцены. И когда режиссера спрашивали, отчего, ответил, что молодого актера легче обучить. А может быть, дело здесь совсем в другом. Лир в спектакле Сузуки не сходит с ума от предательства дочерей. С первой же картины он передвигается на инвалидной коляске, символизирующей его не физическую, а умственную немощь, он и двигает ее, перебирая по полу ногами, порой встает. Затем же к нему, вследствие неправоты своей и мира, приходит страдание.
Прямой недвижный взгляд героя, такой же, как у всех актеров, постепенно начинает преображаться. В глазах поселяется эмоция, сначала гнев, потом обида, затем печаль и боль, и вот, в сцене воображаемого суда над дочерьми перед нами полностью преобразившийся человек. Актера трясет, обливает потом, подозреваю, что каждый спектакль будет грозить ему существенной потерей веса. Внешне все те же четкие движения, взгляд по центру, но к финалу Лир молодого актера Анатолия Белого превращается в старую развалину. Видимо, по Сузуки жизнь прожить значит быть подвергнутым разрушительной буре эмоций.
Выходит, нас не обманули, и с помощью музыки и Анатолия Белого, прожившего на наших глазах жизнь человеческого духа, Сузуки сдержал слово и продемонстрировал слияние двух методов. Подобно тому, как связующей нитью разных культур в «Сирано» был мотив «Травиаты», для московского Лира Сузуки выбрал лучезарно балетную мелодию Чайковского. Вспомнив о балете, зритель принимает за должное искусственную технику существования артистов, а в конце спектакля Сузуки поставил под нее поразительный призрачный танец, сотканный из движений рук актеров. Эффект остранения и даже иллюзорности происходящего, который охватывает зал в этот момент, созвучен финалу сложнейшей трагедии Шекспира, в которой, по выражению Л. Е. Пинского, «достигнута в патетике степень несказанного».
Майя Мамаладзе
СОБЫТИЯ ДНЯ:
