А.,чьи уроки английского были самымиважными для меня
«Отливающийбронзой папоротник и листья ежевикипоблескивали в лучах заходящего солнца.Продолжая подъем, мы проехали по узкомукаменному мосту через бурную речку,которая быстро неслась между серымивалунами, обдавая их пеной. И дорога,и речка вились по долине, густо заросшейдубняком и соснами. <…> Плодородныеместа остались позади и ниже нас. Мыоглянулись: лучи заходящего солнцапревращали бегущие ручейки в золотыеленты, горели на поднятой плугом землеи густой чаще кустарника. Дорога,пересекающая рыжевато-оливковые перевалыс огромными валунами, становилась всезапущеннее и суровее. Время от времениперед нами вырастали обнесенные каменнымиоградами коттеджи, скупые очертаниякоторых не были скрашены даже плющом.А потом глазам нашим предстала похожаяна глубокую чашу долина с чахлыми дубамии соснами, искореженными и погнутымиветром, бушующим здесь спокон веков.Над деревьями поднимались две высокиеузкие башни».
Стодесять лет назад в оттиснутых в этомобразце описательной прозы краяхсовершал длительные прогулки человек,сочинявший повесть, частью которойстанет и отливающий бронзой папоротник,и бегущие ручейки, превращенные солнцемв золотые ленты, и лишенные плюща каменныеограды коттеджей. Автор будущегопроизведения, одной из самых известныхкниг XX столетия, в сопровождении приятеляотмахивал пешком по паре десятковкилометров в день, изучал остаткидоисторического периода в этих мрачноватыхместах, а в промежутках сочинял – причем,как обычно, торопился, так как издательуже нервничал и напоминал, что августовскийвыпуск его популярного журнала никакне обойдется без первой порции новойвещи знаменитого писателя. И писательсдержал слово, книга была закончена,журнал вышел, слава и деньги повалилис еще большей интенсивностью, но я сейчасне об этом. Вернемся к пейзажу.
Онописан просто блестяще, точнее даже не«описан», а «создан». Перед нами встаютне просто какие-то там деревья, кустарники,почва, водные потоки и продуктыдеятельности человека. Нет, тутразворачивается драма: Культура,покорившая Природу (дорога, каменныймост, коттеджи, пласты распаханнойземли), постепенно уступает чистойПрироде во всей своей первозданноймрачности и дикости; этот пейзажныйтриллер (чахлые дубы и сосны, искореженныестолетними ветрами) таит в себе зло,точнее, Зло; перед нами владения Диавола,который держит в своей власти обитателейдвух высоких башен, поднимающихся надзловеще переплетенными ветвями. Дажесолнце не проникает сюда, в эти проклятыевладения, оно бросает свои прощальныелучи в спину направляющимся сюда людям.Они оборачиваются, будто пытаются впоследний раз ощутить живительную силу– перед тем, как отважно вступить вовладения Зла. Они готовы к схватке.
Типичныйпродукт романтического литературногосознания, обогащенного всеми достижениямиописательной реалистической прозывторой половины XIX века. Автор многочитал, его повествовательная интонацияпочти безупречна (еще более безупречнаинтонация его русской переводчицы), онмного знает о растениях и почвах, наконец,его воображение богато и живописно.Пейзаж переливается золотыми реками иручейками, он прочерчен причудливымичерными ветками деревьев, мы слышим,как бежит вода под каменным мостом, какпахнет пашня, чувствуем, как вечернийхолод забирается нам за воротник; поездкаописана подробно, но не утомительно.Всего полторы страницы, и читатель –вместе с героями -- добирается до пунктаназначения: «Наш возница показал на нихкнутом. – «Баскервиль-холл», -- сказалон».
Итак,сто десять лет назад Артур Конан Дойльи его приятель журналист Бертрам ФлетчерРобинсон отправились в Дартмур, чтобыпогулять по тамошним трясинам и разведатьобстановку на месте действия будущейкнижки под названием «Собака Баскервилей».Конан Дойль предлагал Робинсону статьсоавтором – ведь именно последнийнарассказывал писателю всяческихдартмурских легенд, в частности – иисторию призрачного пса, в которомместные жители не без резонных основанийвидели исчадие Ада. Конан Дойлю ужеприходилось писать о страшной собаке,точнее – о собакообразном существе,наводившем ужас на окружающих. В рассказе«Король лис» сбежавший из зверинцаогромный «сибирский волк» являетсямолодому сильно пьющему охотнику,которого заботливые врачи предупреждаюто пагубных последствиях для нервовзлоупотребления горячительныминапитками. Но сейчас, в 1901 году, КонанДойль вводит в литературную игру главныйна тот момент свой стратегическийрезерв, Шерлока Холмса, и сочиняетпросто-таки образцовый триллер, полный,впрочем, и юмора, и прелюбопытнейшихпобочных историко-культурных тропинок.
Совершенство этой повести (а онасовершенна -- в своем роде, конечно) естьследствие напряжения между различнымисюжетами: детективным, морально-религиозным(повесть о Зле, которое держит в страхевсю дартмурскую округу уже больше двухс половиной столетий), научно-позитивистским(легенды оказались прикрытием абсолютнопрагматичного преступного замысла,собака Баскервилей – просто большимпсом, пасть которого злодей намазывал,для вящего эффекта, фосфором) исоциокультурным. В последнем смысле«Собака Баскервилей» есть удивительноесобрание самых разнообразных характеровпровинциальной Англии (сельский доктор,удалившийся от дел миллионер-нувориш,который вернулся в пришедшее упадокродовое гнездо, бодрый американскийнаследник, местный сутяга, деревенскаяфам фаталь, прообраз героини фаулзовской«Женщины французского лейтенанта»).Все эти сюжеты растягивают тканьповествования и фабулу, но не рвут их,не разлетаются по своим углам; повестьне становится ни чистым романтическимтриллером, ни выспренной аллегорией,ни викторианским бытописанием; всевместе, но ничто из этого отдельно. Заглавными сюжетами скрываются и маленькие,почти незаметные, оттого еще болеезабавные. К таким можно отнести«историографическую» линию. Действительно,в основе здания «Собаки Баскервилей»лежит некий исторический манускрипт.Во время первого визита доктора Мортимерана Бейкер-стрит по поводу датировкидокумента происходит молниеносныйобмен репликами между посетителем иХолмсом (а Ватсону от снисходительногосыщика перепадает даже тонкое замечаниео написании буквы d, что и дает ключ копределению времени написания текста).Дальнейшее обсуждение манускриптавыясняет две совершенно разные позициив отношении как самой истории (я имею ввиду «область знания», а не семейноепредание Баскервилей), так и тех, кто ееизучает.
История о проклятии родаБаскервилей не производит на Холмсаровным счетом никакого впечатления;более того, он довольно пренебрежительно,позевывая, замечает, что она может бытьинтересна только «собирателямфольклора».Между тем, перед нами совершеннозамечательный документ с точки зренияисторика; написанный в первой половинеXVIII века, он повествует о событиях, судяпо всему, времен Гражданской войнысороковых годов XVII-го. Более того, ужево втором абзаце этого странногорассказа, еще до появления порочногоХьюго и страшной собаки, автор его, тожеХьюго, делает загадочный жест: он нетолько обозначает период, когда происходяттесобытия(во времена «Великого Восстания», какНаталья Волжина переводит на русскийGreat Rebellion), но и советует будущим читателямобратиться за описанием того историческогопериода к труду лорда Кларендона. Подпоследним имеется в виду Эдвард Хайд,первый эрл Кларендон (1609—1674), сподвижникнесчастного Карла I, лорд-канцлерразвеселого Карла II, канцлер Оксфордскогоуниверситета, жестокий и наглый нарушительгражданских прав, в конце концов изгнанныйво Францию, где он и умер. Тот же Хайд --автор классической «Истории возмущенияи гражданских войн в Англии» (в отличиеот Волжиной, переведу Rebellionболее старомодно), которую и рекомендуетк прочтению Хьюго Баскервиль-младший.
Двумяисториками-любителями (лордом Кларендономи младшим Хьюго) сюжет «Собаки Баскревилей»не исчерпывается. Доктор Мортимер –представитель самой распространеннойнекогда в Британии разновидностиаматерского изучения прошлого; КонанДойль изображает его типичным«антикварием»:локальным историком, любителемархеологических раскопок, антропологом,даже кельтологом. Эта беззаветная любовьв старым вещам (от черепов до манускриптов)и вызывает насмешку Холмса, которыйнамеренно обижает своего гостя, назвав«собирателем фольклора». Антикварий(надо сказать, фигура антикварная к 1889году, когда, судя по всему, происходитдействие повести) барочной и классическихэпох сильно отличается от «собирателянародного творчества» романтическихвремен роста национализма. В этомконтексте ирония Холмса понятна: самон стоит на несокрушимых научно-позитивистскихпозициях, с которых и антикварии, илюбители всего народного выглядятнелепо.
Такихпаутинныхсюжетов в «Собаке Баскервилей» немало-- как и почти во всей шерлокиане (развечто «Долину страха» можно назвать грубойпоп-поделкой). Конан-Дойль, безусловно,был выдающимся прозаиком, чье истинноезначение замаскировано его ушедшейславой, породившей потом множествоинтерпретаций, толкований и пародий.Конечно, Конан-Дойля можно упрекнуть втом, что он слишком много написал; норазве чудовищная работоспособностьЧестертона или Стивенсона мешает намсчитать шедеврами «Человека, которыйбыл Четвергом» или «Остров сокровищ»?Неполное собрание сочинений Томаса деКуинси насчитывает 12 пухлых томовэссеистики на самые разнообразные темы(от «истории одного татарского племени»до политэкономии), но это никак несказывается на том, что его «Исповедьедока опиума» и «Убийство как одно изизящных искусств» читают и перечитываютпоследние полтора века.
Вбиографии Артура Конан Дойля,написанной американским детективщикомДжоном Диксоном Карром, есть оченьпроницательное наблюдение по поводуатмосферы исступления и страха, котораяцарит в «Собаке Баскервилей»: «Весьмасдержанного в начале, Холмса под конецлихорадит не меньше самого ГенриБаскервиля. Когда Селден, беглыйпреступник, с душераздирающим воплемразбивается насмерть среди скал, Холмсхохочет и пританцовывает над трупом(“У него борода!”), а издали ужеприближается огонек сигары Стэплтона.Это, наверное, лучшая сцена в книге,высвеченная тусклым пламенем спичек,соткана из того же сырья, что и осенняяблеклость неба, и одинокие фигуры наего фоне, и собачий лай, разносящийсянад болотами». Получается, что проклятиевсе-таки существует -- пусть не в видестрашного пса; сам воздух в этом уголкеДартмура злокознен, приводит в исступление,наводит порчу.
И здесь почему-товспоминается сюжет, связанный со смертьютого самого Бертрама Флетчера Робинсона,знаменитого журналиста рубежа XIX и XXвеков, и несостоявшегося соавтора«Собаки». Этот пышущий здоровьем человекскоротечно умер от перитонита на 37 годужизни; ходили слухи, что он стал жертвойпроклятия так называемой «мумиинесчастий». Речь на самом деле идет нео мумии, а о крышке древнеегипетскогогроба, в котором в X веке до н. э. былапохоронена знатная женщина. В 1889 году(том самом, когда происходит действие«Собаки Баскервилей»!) некий мистерУорвик Хант подарил реликвию Британскомумузею и с 1890-го она выставлена в египетскомзале, где и находится по сей день. В 1904году Робинсон напечатал в «ДейлиЭкспресс» серию статей о ней, гдеутверждал, что этот экспонат Британскогомузея приносит несчастье. Умер он черезтри года.
Этот сюжет имел очень странноепродолжение. Одной из самых фантастическихверсий гибели «Титаника» в 1912 году былаистория о том, как журналист ВильямТомас Стид купил некую мумию у Британскогомузея и – чтобы избежать ненужныхвопросов – решил вывезти ее в багажникесобственного автомобиля, погрузив егона злополучный лайнер. Молва утверждала,что накануне рокового столкновения сайсбергом Стид поведал пассажирам освоем грузе. Между тем, кроме гробовойкрышки, никакой мумиив музей в 1889 году не поступало, так чтовсе слухи о египетском проклятии,потопившем «Титаник», необоснованы.Что же до экспоната, называемого «мумиейнесчастий», то сегодня его можно увидетьв 62-м зале Британского музея.
ВильямТомас Стид,погибший на «Титанике», был известнымамериканским репортером, одним из отцовтак называемой «расследовательскойжурналистики». Стид неоднократноутверждал, что в конце концов его либолинчуют, либо он утонет. В 1886 году оннапечатал статью под названием «Какпароходный лайнер пошел ко дну посредиАтлантики. Рассказ уцелевшего». В немописывается столкновение двух пароходови трагедия тех, кому не хватило местана слишком малочисленных спасательныхшлюпках. В 1892 году Стид опубликовалрассказ о лайнере, столкнувшемся сайсбергом. Во время катастрофы «Титаника»63-летний журналист вел себя геройски,помогая женщинам и детям занять местав шлюпках. Потом, по словам очевидцев,он отправился в курительную первогокласса, уселся в кресло и принялся читатькнигу. Другие уцелевшие при гибели«Титаника» утверждают, что видели, какСтид вместе со знаменитым миллионеромДжоном Джейкобом Астором IV цеплялисьза плавающий в воде плот. Вильям ТомасСтид направлялся в Америку для участияв пацифистском конгрессе, которыйсозывался в нью-йоркском Карнеги-холлпо инициативе президента США Тафта.Помимо пацифизма, Стид был энтузиастомэксперанто -- и спиритом. Он считалсяодним из самых известных пропагандистовспиритизма – как и англичане ДжорджБернард Шоу и Артур Конан Дойль.
Послегибели «Титаника» Шоу обрушился напреувеличненно-джентльменский дух,погубивший, по его мнению, многих людейна несчастном судне, а также на пошлуюсентиментальность прессы, плодящуюистории об оркестре, игравшем «до конца»и проч. По его мнению, музыканты наяривалирэгтаймы для того, чтобы пассажирытретьего класса не поняли масштабовбеды и не устроили паники. В защитукоманды, капитана Смита и патриотическойбританской журналистики выступил КонанДойль, обвинив статью Шоу во лжи.Драматург, в свою очередь, ответилпрозаику, а последний завершил дискуссиюкратким письмом, предположив, что егооппонент не обладает «чертой характера,… которая не дает человеку бессмысленнообижать чувства других людей». КонанДойль назвал эту черту «хорошим вкусом».
