Кто в современной России считается «настоящим мужчиной»? Есть ли в стране гегемонная маскулинность? И какова она? Попытаемся ответить на этот вопрос, обратившись к двум заметным романам, получившим литературные премии 2012 года: «Немцы» Александра Терехова (премия «Нацбест») и «Крестьянин и тинейджер» Андрея Дмитриева (премия «Русский букер»).
Для начала проясним, что понимается под термином «гегемонная маскулинность». Социальные исследователи анализируют образцы мужественности, которые транслируются в СМИ, фильмах, литературе, рекламе, т.е. в различных репрезентациях. Всё это позволяет выделить нормативные тиражируемые модели мужественности – представления о настоящем мужчине. Гегемония – это идеологический конструкт, задающий нормативные модели «настоящей мужественности», диктующей и стратегии успеха и его субъективное ощущение некоторых групп мужчин, которые занимают властные позиции и которые способны их поддерживать. Данное понятие, получившее распространение на Западе в 1980-е годы, оказалось востребованным в российском контексте.
В 1990-е годы исследователи описали новые образцы профессионализма, благополучия, экономической состоятельности, потребления, телесности и сексуальных отношений. Такие образцы задают гендерную идеологию – идеологию «настоящего мужчины», и что самое главное – делают ее привлекательной для многих, если не для большинства, мужчин (и женщин).
Успешная маскулинность связывается с экономическими ресурсами, а ресурсы – с профессией. Образцы 1990-х – 2000-х годов – успешный бизнесмен, интеллектуальный программист, мастер своего дела, криминальный авторитет. К ним присоединяется и романтизированный опер, который ловит романтизированного бандита. «Настоящий мужчина» независим и успешен. Он, кроме того, атлетически сложен, образован, сексуально привлекателен, модно одет и имеет соответствующие аксессуары (часы Ролекс, машину BMW, квартиру с евроремонтом, отдых на Канарских островах и пр.) (Кон 2006, Чернова 2003. Мещеркина 2002).
Такой образ настоящего мужчины в определенном смысле выстраивается по контрасту с «несостоявшейся мужественностью (социологи используют также термин «кризис маскулинности») советского времени, когда лишь немногие мужчины обладали реальной властью и могли реально контролировать свою жизнь и уровень благополучия. Номенклатура не могла открыто тиражировать свои ценности и прославлять потребление из закрытых распределителей и подконтрольные выезды за рубеж. Мужчины – под угрозой! – лозунг советского времени (Б. Урланис, «Берегите мужчин!» 1969 год) – они страдают, рано умирают, предаются вредным привычкам, не заботятся о своем здоровье и о своих детях. Они оглядываются в поисках образцов на героев войны, на литературных аристократов и хозяйственных крестьян, на кинематографических ковбоев, не имея главного основания для стабильной власти – частной собственности и либеральных прав человека (Здравомыслова, Темкина 2002).
Формирование новой гегемонной маскулинности предполагает и новые иерархии. Если гегемонная позиция основывается на профессиональном и экономическом успехе, то утрата этих возможностей – это и утрата качеств «настоящего мужчины». Формируются и становятся долгосрочными новые типы несостоявшейся мужественности, признавшей свое поражение и несостоятельность перед лицом нормативной модели мужского успеха. Среди них – безработные и мало зарабатывающие, «смирившиеся неудачники», «несправедливо обиженные», алкоголики и пр. (Тартаковcкая, 2003). Гомосексуальные мужчины, мужчины-мигранты, мужчины «не титульных национальностей», пожилые, больные, наркозависимые – все они представляют модели маскулинности, расположенные в нижних сегментах символической гендерной иерархии.
Гегемонная маскулинность 2010-х годов еще ждет своего исследования. Однако ее проблемность уже обозначена в современных романах, получающих оценку в виде литературных премий и привлекающих внимание читателей. Воспользуемся ими как дискурсивными примерами.
Первый пример – маскулинность высших слоев – успешная, эффективная, рациональная – претендует или могла бы претендовать на гегемонию. Главный герой романа Терехова «Немцы» – экономически состоятельный преуспевающий мужчина среднего возраста, не лишенный обаяния, юмора и чувств. Он может обеспечить себе и своим близким высокий уровень потребления и качества жизни . Он в известном смысле профессионал, по крайней мере, в совершенстве владеет правилами игры своей сферы занятости. Он даже умеет относиться к своим коллегам и начальству с иронией, по крайней мере, поначалу, когда ему еще ничего не угрожает. Он востребован и может многим диктовать свои условия, подчиняя их не столько своей воле, сколько правилам игры. «Добрый. Мастер своего дела. И деликатные вопросы умеет решать» – рекомендует его коллега (с. 104). «Он может всё, что захочет» – считает его вторая жена (с. 444). И ему самому, до определенного времени представляется всё «прозрачным, постижимым и подвластным» (с. 444).
Однако эта власть не является ни культурным, ни легитимным образцом. Она обеспечена физической силой, прямым и косвенным насилием. Она держится на материальных выгодах, на жесткой субординации «начальник – подчиненный». В романе ее проявления доведены до крайности – высшее начальство внушает ужас и одновременно карикатурно в своем хамстве, подчиненные – в своем подобострастии.
Итак, наш герой – чиновник московской префектуры. Вся его жизнь организована вокруг больших денег, которые «пилят» или «заносят начальству». И он весьма эффективен в организации социальных отношений вокруг этих задач. Он также весьма успешен в результатах – его стиль жизни (современный идеал дорогого потребления) реалистично отражает возможности «распила денег». Он – как и многие бы хотели – делает роскошный ремонт, заботится о матери и близких, обеспечивая им все внешние признаки благополучия.
Однако его карьера, благополучие, власть, позиция – основа гегемонной маскулинности – постепенно становятся всё более и более неустойчивыми. Главная цель и забота героя – удержаться на достигнутой позиции, «не выпасть из системы». И это не спорт и не азарт, сопровождающий рискованное поведение кинематографического ковбоя. И уж конечно, не честь и не доблесть аристократических и военных образцов, и не романтизм Робин Гуда. Это положение господина, презирающего «быдло», и испытывающего панический страх перед вполне реальной перспективой утраты своих привилегий и превращения в раба.
Взаимодействия в системе формулируются достаточно жестко: «раса господ выходила к сероштанному миллионному быдлу без палки и в меньшинстве – никто не осмелился даже поднять глаза» (с. 420). Имя герою выбрано немецкое, ибо способы его господства «над быдлом» и образцы его маскулинности вряд ли могли бы открыто претендовать на легитимную гегемонию в российском национальном сообществе и быть привлекательными своим экзистенциальным смыслом.
Если выпадешь из системы – «не будет ничего» (с. 428) – и это ад, который страшнее классического. Это страх потерять основу своей власти – «сейчас окончательно делится народ – кто встроился, пойдет навсегда наверх, остальные навсегда – вниз» (с. 429). Страшная перспектива «низа» – «сдавать квартиру, самим ехать за кольцевую», «скидки ловить», «откладывать на отдых», страшно представить, что будет « если у тебя заболеет мать и потребуется операции» (с. 429-430). Да и нам тоже страшно. И за экономические и символические блага у них битва идет буквально не на жизнь, а на смерть.
Маскулинность, претендующая на гегемонию, подчиняет даже не женщин (женщины всерьез как конкуренты не рассматриваются). Она выстраивается за счет порабощения других мужчин и диктует закон массы «Вы – стадо баранов! Вы не видите, что волки вокруг! Слабых будут резать!» (с. 440).
Позиция «волка» уязвима, он легко может потерять статус, который определяется не им, а системой, которая не поддается индивидуальному контролю и действует по своим жестким правилам, исключая тех, кто не готов подчиняться законам выживания сильнейшего. Не поддается контролю и частная жизнь героя, несмотря на все его административные усилия и силовое давление на бывшую жену.
Контрастные модели маскулинности представлены в романе Дмитриева «Крестьянин и тинейджер». Это крестьянин из далекой деревни и москвич, прячущийся от армии в этой деревне. Данные образы маскулинности выглядят еще более уязвимыми. Крестьянина Панюкова постоянно мучают боли в ногах. Он в одиночку выживает в вымершей деревне, где нет мобильной связи. В его поведении мало романтизма. Чтобы удержать свою невесту, он совершает над ней сексуальное насилие. «Хороший и непьющий мужик» держит корову, иногда незаконно рубит лес, и не из-за денег, а потому, что невозможно отказать «хозяину» (с. 254) – председателю поселковой администрации, от которого зависит вся жизнь.
Вспомним главного персонажа из предыдущего романа. Иерархия выстраивается по одинаковому принципу, хотя и в разных масштабах. За незаконную вырубку Панюков попадает в «барщину» (с. 254) к начальнику милиции. «Были рабы и будем рабами» – объясняет он свое место в обществе и социальной иерархии (с. 255) и отвечает не только своему постояльцу, но и «немцу» из предыдущего романа. Москвич Гера презирает его за такую позицию, но сам вынужден скрываться у него от призыва. Честная жизнь по правилам не годится для выживания в данной системе. И это понимают и высшие, и низшие слои. Но гегемония не у них – она у системы, хотя высшие слои, конечно, гораздо более эффективно оборачивают власть и ресурсы на свою пользу.
Личная жизнь Геры тоже терпит крах. После этого, в конце повествования автор дает своим персонажам шанс совершить поступок, который может восстановить их маскулинность, однако читателю достаточно трудно в это поверить. Иерархия маскулинностей в данной случае – это иерархия бюрократической и в прямом смысле насильственной власти над всеми остальными. Власть хотя бы над своей жизнью и обстоятельствами для всех них проблематична.
А что же женщины? Они и их чувства – это награда, которую ни один из этих персонажей не получает. Жена, расставшись с мужем, требует от него деньги и препятствует общению с дочерью. Дочь – главное страдание персонажа – не хочет видеть отца. Красавица возлюбленная, новая жена, которую он перестал любить, занята ремонтом роскошной квартиры и подготовкой к родам.
Второстепенные персонажи – профессиональные женщины или женщины во власти представлены как сексуализированные хищницы. Потребление и борьба за ресурсы – удел женщин в такой патриархатной системе. Их главный ресурс – близость (в первую очередь интимная) – к сильным мира сего («Немцы»). Ни крестьянину, ни московскому тинейджеру (тинейджер он скорее не по возрасту, а по степени инфантильности) награда также не достается. Саня, невеста Панюкова уходит к другому, спивается и погибает. До гибели она не прекращает заботиться о бывшем женихе. Татьяна, московская подруга и любовь Геры, не прекращает связь и заботу о другом возлюбленном, пожилом человеке с либеральными идеалами начала 1990-х годов. Удел этих женщин из разных социальных слоев парадоксален – они продолжают заботиться о любимых и при этом теряют любовь.
Кризис маскулинности оборачивается не только невозможностью управлять своей жизнью, которую подминает под себя обезличенная власть силовых структур и персонифицированная власть начальства. Она оборачивается разрушением чувств, романтических связей и, в экстремальном варианте, – драматическим крушением самой жизни, и мужчин, и женщин. Для пожилого возлюбленного Татьяны современность – это предательство «мечты о воле, правде и добре» (с. 283) за право «никого не любить, за право всем рвать пасть, а в целом говоря – за похвальбу» (с. 284) Однако утрата идеалов – всего лишь боковая линия повествования.
Парадоксальным образом, и мужчины из высших слоев, и мужчины из низкоресурсных групп воспринимают себя как подчиненных даже не системе, а «господам», обладающим не диффузной, а вполне конкретной и практической властью, которая утверждается с помощью физического и символического насилия. Благополучие – удел волков, господ, избранных, тех мужчин, которые готовы на насилие. Однако их позиции не надежны – господа легко превращаются в рабов. Гегемония оказывается призрачной фикцией, а любые позиции, и высшие, и низшие – уязвимыми. Писатели реагируют на это с социологической точностью.
Какова же в России гегемонная маскулинность? Она должна быть привлекательной, соблазнять, заставлять себе подражать и воспроизводить свои образцы. Я воздержусь от того, чтобы делать выводы на основе всего двух, хотя и заметных, романов. Однако ответ просматривается: нео-номенклатурная система поддерживает идею патриархатной гегемонной маскулинности, которая не имеет под собой реальной частной собственности и личных прав как основы. Блага оказываются эфемерными, а персонажи – беззащитными. Они уничтожают сами себя (и не только себя), устойчиво воспроизводя систему, их порождающую.
Есть только один – но важный позитивный вывод – социально острая художественная литература в России существует. И почва для нее весьма питательна.
Литература:
Терехов А. Немцы. М. Астрель 2012 (премия Нацбест)
Дмитриев А. Крестьянин и тинейджер. М. Время 2012 (премия Русский букер)
***
Кон И. Мужчина в меняющемся мире. 2006
Здравомыслова Е., Тёмкина А. 2002. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе // О муже(N)ственности. Сб. ст. / Сост. С. Ушакин. М.: Новое литературное обозрение. C. 432—451. http://www.eu.spb.ru/research-centers/gender-studies/publications
Мещеркина Е. 2002. Бытие мужского сознания: опыт реконструкции маскулинной идентичности среднего и рабочего класса // о муже(N)ственности. Сборник статей. Под ред. С. Ушакина. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 268-288.http://ecsocman.hse.ru/rubezh/msg/16710964.html
Тартаковская И. 2003. «Несостоявшаяся мужественность» Гендерные отношения в современной России: исследования 1990-х годов: Сборник научных статей/ Под ред. Л.Н. Попковой, И.Н. Тартаковской. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2003.С. 42-70. http://library.gender-ehu.org/hms/attach.php/t__articles.files/id__271/Tartakovskaya.pdf
Чернова Ж.В. 2003 «Мужская работа»: анализ медиа-репрезентаций
Гендерные отношения в современной России: исследования 1990-х годов: Сборник научных статей/ Под ред. Л.Н. Попковой, И.Н. Тартаковской. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2003
