- Зачем вы это берёте? Положи, зачем тебе, да за такие деньги!
- Натта, как я откажу себе, пожалею что ли, 500 рублей? Это же, по существу, первый твой альбом!
Посетители презентации альбома известного живописца Натты Конышевой ("Натта Конышева. Живопись", М.:Арткодекс,2007) не скупились, набирая по три или пять экземпляров. Кто-то пошутил, что цена книги сравнима с ценой Наттиных картин, вернее, с той ценой, за которую она готова их продавать. Предыдущим-то был только черно-белый каталог (300 экз.) персональной выставки на Беговой в 1988 году. Да и этот, новый, представляет каплю в море картин созданных этой, наверное, самой известной (и самой плодовитой!) портретисткой Москвы. Но все-таки – альбом, событие.
Мастерская Натты в Серебряническом переулке несколько дней спустя. Натта на улице, у входа в дом. В неизменной бейсболке и тренировочных штанах, подбирает мусор – скоро приедут фотографы. А до этого пилила оргалит – не может видеть рамы пустыми, а ей подарили много рам.
- Никакого творчества, только пилю оргалит, а ещё грунтовать – никакого творчества…
- Скажи, Натта, как тебе альбом? Ведь ты сама по образованию – художник книги, полиграфический закончила.
- Мне не нравится, что они на обложке шрифт пустили прямо по моей картине, да уж хоть бы «Конышеву» убрали, одну «Натту» где-нибудь сбоку оставили б, чтоб живопись не загораживала (действительно, Натту Ивановну Конышеву все знают по имени «Натта». Только некоторые почему-то считают, что это сокращённое от «Наталии». Вот и грамота-диплом Московского союза художников за лучшие картины 2007 года выдана Наталии Конышевой. Она говорит: «Может, это не мне?» – Д.Ш.), потом, тут много фрагментов картин, а я не люблю фрагменты и названия некоторых картин не мои, сами придумали…
- А тебезаранее ни текстов, ни макета не показывали?
- Куда там, Трофименко сказал, раз он платит, значит, будет, как он хочет. Вот, жаль, я не сказала на открытии слова о его маме (памяти Инны Трофименко, коллекционера Натты, посвящена книга). Хорошая баба была. В МГИМО преподавала, у неё муж дипломатом был, они всяких хемингуэев в Лондоне принимали... А здесь, когда путешествовали на машине, меня с собой брали. У неё много моих картин и портретов. И семью её брата я тоже писала. Он полковник. (Тут я вспоминаю картину в альбоме, где один из персонажей в полковничьей шинели). Однажды я нарисовала по памяти полковника, а рядом его жену, голую, так Инна купила эту картину и потом прятала за шкафом, чтоб никто не видел...
Приехали фотографы. Съемка для книги о знаменитых художниках, но нужны не картины, а образ самого творца в своих интерьерах. Начали обходить комнаты мастерской.
- Да тут целый музей, гениальный музей!
Все комнаты завешаны, заставлены, завалены картинами, на холстах и оргалите. Кроме этого, в интерьере много разных вещей: гипсовые бюсты, антиквариат с помоек и блошиных рынков, игрушки, гобелены – одни на окнах, как гардины, другие – под ногами (свой большой гобелен подарила художница Люся Воронова).
- Натта, а почему Дед Мороз здесь стоит?
- Венеры у меня нет, вот, поставила Деда Мороза.
А ещё под ногами попадаются наброски на бумаге. Вдруг я вижу акварельный набросок. Что-то новое, помню серию литографий, ну, ещё, когда-то давно Натта работала в промышленной графике – изобретала этикетки и товарные знаки, но акварель...
- Натта, это ты рисовала? У тебя есть и акварельные краски?
- Есть, только я этой техникой не владею. А это Мексика, вот тут мужик стоит, наклонился меж зубцов стены, вниз смотрит. Тут лестница и кусок улицы.
- А это сидящий человек со спины?
- Да, это нога, а тут задница.
- ?
- Ну, половина задницы, сейчас так ходят. Мода. И в Мексике такая мода.
- У тебя в Мексике холстов не было?
- Не было.
- Но ты обычно карандашом или фломастером рисуешь, а не акварелью.
- Да, карандашом, но вот тут видишь – розовое…
Почти в каждой комнате фотографы находят поразительные интерьеры и хотят снимать Натту. Только беда в том, что в половине комнат можно передвигаться только по ходам – узким тропкам меж завалов картин. На этой тропинке только Натта и фотограф могут поместиться, а лампу освещения уже ставить негде. Эти «ходы» протоптаны многочисленными посетителями мастерской, а вот когда Натта выезжает для «репортажей с элементами чудес» (так она характеризует своё творческое кредо), «ходы» ищет уже она.
Даже групповые портреты Натта пишет за один день. Приезжает к заказчику домой и требует показать «экзотику». Забраковывает одежду: «Не умеешь одеваться – раздевайся». Члены семьи (включая домашних животных), театрально разодетые, перемещаются по квартире. Натта ищет «ходы». «Ход» – символическое или случайное, или абсурдное, зачастую видимое только ею самой взаимодействие внутри картины. Так, висящий на стене колокольчик оказался в ухе отца семейства, вычурный подсвечник, стоящий на шкафу, превратился в рога на чьей-то голове. При этом ходы должны динамично участвовать в композиции – располагаться по какой-то линии, например – диагонали, кругу.
Классический «ходовой» пример – картина Натты, изображающая витрину антикварного магазина (с натуры). Конечно, несколько экспрессивно-незаконченно выписанные экзотические и старинные вещи. Но (!) каждая с деталью, которую «нормальный» художник отбросит, не придав значения или посчитав портящей. Это – квитанции, свёрнутые трубочкой и засунутые (сознательно-садистски?) девушкой-продавщицей в каждое изделие. Африканской маске – в глаз, кому-то в ноздрю, фарфоровой статуэтке – между ног. И так – у всех. Блестящие позолотой, покрытые благородной патиной, поблескивающие камнями вещи, сами по себе дорогие и важные, проткнуты, унижены маленькой бумажкой, свидетельствующей об их незавидной жизни: кто и когда их сюда сдал и во сколько оценил.
Вернёмся к портрету: когда позируешь, нужно держать ухо востро. Натта может схватить, как фотокамерой, секундное выражение лица, не красящее хозяина, не упустит дефекты, которые тот пытается скрыть. Что-либо изменить на полотне она отказывается (не нравится – не бери). И, глядя на её портреты, многие теряют желание быть увековеченными.
Пока Натта работает, люди успевают устать от позирования, отдохнуть, куда-то съездить и вернуться, а Натта всё пишет, заканчивая уже при электрическом свете. Иной может оказаться в одном портрете изображённым дважды. Однажды я видел, как приехавший под вечер человек был с ходу дописан на передний план почти законченного портрета.
Но интересное продолжается и потом:
- Видел твой портрет, поздравляю, вылитый идиот!
- Как ты мог его видеть, если он у меня дома?
- Да нет, он в мастерской у Натты висит.
Действительно, придя к ней в мастерскую, можно увидеть второй, третий и последующие варианты недавнего портрета. Но они разительно отличаются от первого. Не стесненная натурой и присутствием заказчика, во власти своих «ходов», забыв о портретном сходстве, Натта пишет, и все становится гротескным и утрированным. Можно подумать, что это делал другой человек и намеренно, по-дилетантски изготовил пародию и карикатуру на портрет, в котором и без того достаточно карикатуры и пародии. И уже не важно, что могут появляться какие-то новые детали, а то и вовсе персонажи вчерашнего портрета влезают в
Наттины вечно начатые и незаконченные многофигурные полотна.
Эти полотна: пляжи с ковром переплетающихся человеческих тел, фестивальные парады с интернациональной круговертью, толкучки Арбата и Измайлова, птичий рынок, кишащий зооморфными продавцами и антропоморфным товаром... От желания ничего не забыть Натта захлёбывается, многие картины (или их части) так и остаются «условно графическими» (ещё один термин Натты). Но она всё равно не может остановиться. На выставках завешивает стены залов шпалерно-сплошным ковром из картин. Так и в мастерской – где я видел сплошь увешанные полотнами сначала две, потом четыре, потом шесть, потом тринадцать комнат (теперь уж пятнадцать). И при этом постоянные сетования: «Художника из меня не получилось… сейчас нет ни одной картинки на выставку… нет таланта… придумай мне что-нибудь…».
Фотографы просят удлинители для софитов. Натта, которая уж собиралась ставить варить им картошку, роется в поисках удлинителей:
- Может они плохие, могли крысы перегрызть…
- Да, тяжела слава…
- Мне не по плечу…
Натту часто можно увидеть на светских мероприятиях, вот и на презентации альбома одна дама вручила Натте бэджик – VIP-пропуск на показ мод. Натте же интересны не только сами выходы на подиум, а даже больше – закулисье, где суматоха, где готовятся, переодеваются, где эмоции, где все без масок, увлечены, естественны, а сколько «ходов» можно там увидеть! Но, фейс- и дресс-контроль секьюрити Натте трудно проходить… Вот и галерейщиков отсутствие респектабельности у Натты раздражает (зато привлекает наличие символических цен). Когда-то в Вашингтоне устроители выставки привезли её на вернисаж с большим опозданием, а кончилось дело тем, что её стали запирать в квартире, чтоб не сбежала к конкурентам. На выставке в ЦДХ Натту прогнали из зала, когда она взялась… дописывать портрет прямо в экспозиции: «Иди, иди, покупатели могут подумать, что все твои картины не закончены».
Фотографы вызывают Натту на лестничную площадку, чтобы снять на фоне двери в мастерскую. Ей это не нравится, она хочет, чтобы на фото были картины, а они всё мучают её:
- Ну, хорошо, молодец! Не улыбайся, всё серьёзно, понимаешь, это не просто фотография, это драматургия! Вы можете пройти в эту комнату?
- Ой, ну и режиссёры, почему же одни дураки ко мне приходят? Когда же умные начнут приходить! – сетует Натта.
- Натта, а сколько лет ты пишешь и работаешь?
- Мне семьдесят два года, и я никаких дат, кроме 1861 года, не помню…
- А сколько картин, хотя бы примерно, ты написала? – не унимаются фотографы.
- Да откуда я знаю, пусть другие считают, да количеством только бабы берут.
- Ну, не скажите…
- Натт, - встреваю я – в книге Мейланд написал, что ты сказала: «…тысяч тридцать будет…».
- Где?
- Вот, в предисловии написано.
- Никогда об этом не говорили. Мейланд, когда пришёл, сказал, что он не Мейланд, а ЗМЕЙланд. Ну, я его с тремя головами и написала. На открытии он сказал, что, мол, свой портрет не показывает, потому как там я его изобразила «слишком буржуазным». А мне потом сказал, что он «исправил» мою картину! Представляешь, ИСПРАВИЛ!!! Две головы, что ли, замазал?
- Натта, расскажи, как состоялся выход твоей книги?
- Лет шесть назад Филипповский пообещал выпустить каталог, если я за это дам картины, увез на машине девяносто девять картин. Показывал, для примера, мне огромный толстый том другого художника. Если б выпустили такой, то уж не меньше двух тысяч стоил бы, вообще никто б не купил! Потом у Филипповского ничего не получилось, вот он и передал всё Трофименко.
- В прошлом году альбом вышел. Дали мне десять экземпляров, ну и раздарила я их уже…
Фотографы зазывают Натту на улицу – хотят снимать на фоне мастерской. Из соседних дверей выходят любопытные соседи-художники.
Пробираемся к выходу, лавируя между чистыми холстами, оргалитами и начатыми картинами, стопами стоящими в прихожей-коридоре.
- Главное, подписать на обороте, чтоб потом вспомнить можно было, что начала изображать. Этому меня ещё Фаворский в институте научил.
А вот свой альбом, когда подходишь к ней за автографом, Натте проще подписать… твоим портретом. Ручка или фломастер и минутное позирование.
Так что, наверное, скоро число её рисунков вырастет ещё на тысячу – таков тираж книги «Натта Конышева. Живопись».
