Неужели и вправду конец представления?

В наше безнадежно унифицированное время, когда калькируется практически все что угодно, особенно если речь идет о компьютерных интерфейсах (sic!) или в целом о языке Интернета, имеет ли смысл задаваться вопросом по поводу простой «репрезентации»? Это слово стало настолько привычным и востребованным на кафедрах столь различных дисциплин, что подходить к нему с критическим мерилом кажется не менее рискованным, чем попытки пассионарного лидера ЛДПР разделаться со всеми иностранными словами. И тем не менее не могу не заметить: чем больше я читаю разных сочинений, тем сильнее укрепляюсь в мысли, что русское слово «представление» ничем не хуже его латинского аналога.

Скажу так: повсеместное засилие «репрезентации» можно объяснить двояко. Это либо проявление всеобщей лингвистической лености, либо стремление к наукообразию, понятное у молодых людей. Замечательные названия научных статей вроде «Внутренняя репрезентация фигуративной сексуальности как основание аутентичного восприятия сексуальной чувственности» или «Репрезентация идеологии потребления в культурных проектах современности»¹ поражают не экзотичностью или вселенским размахом, а каким-то болезненно-тавтологическим разбуханием самой исследуемой материи: репрезентация и фигурация – это, строго говоря, одно и то же, тогда как идеология уже есть система представлений, отражающих, в необходимо искаженном виде, существующее положение вещей.

Я сказала, что «репрезентация» – излюбленный термин молодых. Чтобы не быть голословной, приведу название курсовой работы, а также реферата, который можно свободно скачивать из Интернета: «Языковая репрезентация концептосферы “разрушение” в романе J. Coe “What a Carve Up”» и «Феномен шрамирования и его репрезентация в искусстве как особые интимные отношения с телом»². В мою задачу не входит полемика ни с предполагаемым содержанием упомянутых работ (например, с возможностью «аутентичного» восприятия самого себя, чем бы ни был объект такого восприятия), ни с другими интригующими терминами, которые вспыхивают тусклым огоньком наподобие «концептосферы». Меня по-прежнему интересует «репрезентация», которая, и в этом я вполне убеждена, емко и точно передается русским словом «представление».

Процитирую еще одну научную статью: «…не будет ошибкой, – пишет автор, –если мы назовем репрезентацию представлением, точнее – “представлением одного в другом и посредством другого”»³. Данное определение, принадлежащее американскому теоретику визуальной культуры и медиа Митчеллу, является формулой, охотно воспроизводимой в словарных и прочих статьях⁴. Что ж, очень хорошо. Но разве «представление» не содержит в себе заявленных выше значений?

Начну с того, что это «чувственно-наглядный обобщенный образ предметов и явлений внешнего мира, восстанавливаемый в мозгу при их отсутствии, а также образ, созданный усилиями продуктивного воображения»⁵. Здесь на первый план выходит представительство, а проще – замещение; представление о предмете остается и тогда, когда сам воспринимаемый предмет перестает ощущаться как данный непосредственно, то есть как присутствующий. Это особенно верно в случае зрительных и слуховых представлений: любое виденное нами зрелище или любая мелодия способны воспроизводиться в их отсутствие.

Не так обстоит дело с запахом и вкусом, поскольку это наиболее «приватные» из человеческих чувств. Кант решает эту проблему, прибегая к помощи воображения. Именно оно преобразует отсутствующий объект в разновидность присутствия. Когда объект в определенном смысле овнутрен, я могу воспринимать его, как если бы он давался мне посредством субъективного чувства⁶. Этим, замечу, обеспечивается переход от вкуса как индивидуального и дискретного в своей основе ощущения к суждению вкуса как действию рефлексии, имеющей дело только с представлением.

Итак, замещающая функция представления здесь налицо. Мне может возразить переводчик, озабоченный темой присутствия: а как же передать хитроумное «ре-» из слова «репрезентация», имея в виду «запаздывание», «вторичность» репрезентации по отношению к тому объекту, который она представляет? Я не думаю, что «презентация», которую захочет акцентировать мой пытливый оппонент, вызовет мгновенные ассоциации с «присутствием». «Презентация» для русского уха – увы, очередная разновидность «представления» (представление новой книги, например). С другой стороны, производные от «репрезентации» звучат порой достаточно комично. Чего стоит одно такое разъяснение: «…существует репрезентативный мир, например языковой мир, который каким-то образом отличен от репрезентируемого мира, и существует отношение Р[епрезентации] между ними» (курсив мой. – Е.П.)⁷. «Репрезентативный» – как ни крути, «представительный» (так можно охарактеризовать опрос или, скажем, критерий), и от этого значения тоже трудно отмахнуться.

Иные словари намекают на то, что слово «репрезентация» «осложнено» значением «отображения» или «образного представления», включая христианское отношение первообраза и образа⁸. Не понимаю, почему в этом случае игнорируется такой достойный термин, как «изображение», который к тому же напрочь выпал из контекста современного искусства. Кстати, в старых переводах Канта «представление» и «изображение» фактически взаимозаменимы⁹. Чувственные представления, изображение (неизобразимых) идей, возвышенное изображение, негативное изображение и др. – насколько все это яснее и проще, чем, скажем, репрезентация нерепрезентируемого или негативная репрезентация (имеется в виду изображение бесконечного как что-то предельно отвлеченное).

Конечно, никаким образом «репрезентация» вкупе с «презентацией» не улавливает напряжение между немецкими Vorstellung и Darstellung (оба суть «представление»), во что я не буду вдаваться. Достаточно сказать, что переосмысление проблемы Darstellung, поставленной Кантом, приводит романтиков к созданию своей – а также современной – теории литературы и искусства. Речь идет о чувственном представлении (изображении) идей разума, что и передается термином «Darstellung». Эта проблема остается, в сущности, неразрешимой, поскольку чувственное выражение сверхчувственных идей оказывается частичным, приблизительным, условным: ни схемы, ни символы у Канта, призванные связать чувственность и разум, не могут решить задачу до конца. Романтики как раз и сосредоточивают свое внимание на понятом так изображении: как эстетическое производство и воспитание искусство открывает доступ к Абсолюту, переживаемому напрямую, без всяких опосредований. В интерпретации романтиков искусство потому способно дать нам адекватное изображение идеи, что оно добивается ее чувственной актуализации в сфере эстетического¹⁰.

Darstellung – то, что связано с самим выразительным средством и ему равнообъемно; это нечто зримое и в этом смысле «изображение», «образ» (exhibitio) . Также это и стилистическая манера, способ представления системы в целом (второе значение «Darstellung» у Канта). Феноменология тоже учитывает оппозицию между Darstellung и Vorstellung, имея в виду явление данного, наличного, с одной стороны, и мысленное представление в наиболее общем смысле – с другой. Однако когда сегодня пишутся и защищаются «репрезентативные» диссертации, их авторы редко вдаются в историю указанных понятий. Чаще всего «репрезентация» – синоним «образа», «изображения». Но такие слова могут и не увлечь диссертационный совет. Как и взыскующего сложности читателя современных текстов об арте. Противостоять потоку невозможно. Но можно сохранить вменяемость ему наперекор.

Рисунки Георгия Литичевского

P.S. Статья также публикуется во 2-м номере журнала "Диалог искусств" ("ДИ") за 2013 год. Выражаю свою искреннюю признательность Лии Адашевской, редактору "ДИ", за эту инициативу. - Е.П.

1 http://cyberleninka.ru/article/n/vnutrennyaya-reprezentatsiya-figurativnoy-seksualnosti-kak-osnovanie-autentichnogo-vospriyatiya-seksualnoy-chuvstvennosti#ixzz2JfZDGH7g