Опасный эксперимент британских журналистов. Знак Зорро на груди любимой. Зловещие предсказания доктора Ван ден Босше. Неприятности с овечьей головой. Ни капли воды – только пиво и вино! Корсет, червивый сыр и охота на лис. Секрет «народной колбаски». Масло масляное – «обед свингеров». Нескромное предложение. Автор впадает в объективный идеализм.
«Когда БиБиСи отправила меня назад во времени, чтобы в разные недели жить и питаться так, как это делали в шести различных исторических эпохах (и наблюдать за тем, как я буду себя чувствовать и как это скажется на мне), все рассчитывали, что, возвращаясь оттуда в XXI век, я буду отчаянно нуждаться в современной диете, пускать слюну при одной только мысли о нынешних вкусностях и мечтать о привычном комфорте. Все оказалось совсем по-иному». Джайлс Корен поведал читателям «Таймс» об эксперименте, который поставило над ним британское телевидение, а еженедельная программа The Supersizers Go, где этого мученика общественного любопытства сажают то на алкогольную диету шекспировских времен, то на мясную диету времен Регентства, то на худой паек времен Второй мировой, уже стартовала на телеэкране. То, что показывают в телевизоре – интересно, но не очень; думаю, если посадить на место Корена Роана Аткинсона, то получилось бы повеселее – нечто вроде нового издания старого шедевра Blackadder. I have a cunning plan, Sir…
Так вот, гораздо интереснее – газетный отчет подопытного телекролика. Джайлс Корен – известный человек в Британии: журналист, ресторанный критик «Таймс», автор романа Winkler, получившего три года тому премию «За худшее описание секса в художественном произведении». Пассаж, который вызвал нездоровый гогот жюри, описывает оральный секс, заканчивающийся азбучным извержением героя на грудь героини – извержением-росписью в виде буквы Z. Последние слова премированного абзаца таковы: «Как Зорро». Очень мило, не правда ли? Тем не менее, Корен – «человек слова, письма, литературы», и это подтверждают не только иные его премии (в частности, в 2005 году он стал лучшим автором, пишущим о кулинарии и вине), но и то, что среди отмеченных строгими критиками худших сексописателей можно найти такие имена, как Джон Апдайк, Бен Элтон, Салман Рушди, Габриель Гарсиа Маркес. Компания неплохая, что там говорить.
Но вернемся к историко-культурно-кулинарным приключениям нашего героя. «Шесть раз за двенадцать недель (каждую вторую неделю я приходил в себя), меня одевали в костюмы соответствующего исторического периода, направляли на осмотр к доктору и затем отвозили – вместе с другим подопытным кроликом, комикессой Сью Перкинс – в дом, построенный, декорированный и меблированный в стиле той эпохи, куда мы «путешествовали». В том же духе нас там и кормили. При ‘быстром погружении’ мы частенько испытывали шок, но в конце каждой недели доктора приходили к удивительным выводам». О выводах докторов – чуть попозже, сейчас же – о «погружении».
«Шекспировская эпоха. Самый ранний период, куда мы занырнули, и самый быстрый шок. Для начала на меня надели большие, толстые обтягивающие чулки до колена, подвязали их гигантскими лентами и все это прикрепили к камзолу – так что я даже не мог сделать пи-пи, не раздевшись совершенно. Впрочем, это была гораздо менее насущная проблема, чем вы можете подумать, так как за всю неделю я не выпил ни чашки чая или кофе – ведь их тогда еще не завезли в Англию. Поначалу это было ужасно. Вставать на заре и тащится на охоту, не имея возможности глотнуть кофе. Результат - чудовищная раздражительность в течение всего дня, не говоря уже о головной боли. В качестве компенсации – много эля и хереса, что постепенно делало меня все менее раздражительным, я даже не особенно заморачивался тем, что все время хочется спать. К пятому дню я уже не скучал о кофе». А вот теперь о врачах, их предсказаниях и о реальности: «Доктор Ван ден Босше, специалист по питанию, взглянув на ожидающую меня диету, предрек, что я буду мучаться от запоров и неизбежно наберу вес. Однако блюда, вроде заливной телячьей ноги, были невыразительны – да и есть их было довольно грустно. Более того, другое блюдо таило в себе 16 живых лягушек, и оно просто разлетелось на куски, когда его содержимое выпрыгнуло на волю; и пока мы целый час охотились за лягушками, подгорели все поросята и лебеди. Наконец, кто сможет прикончить ужин, состоящий из овечьей головы, сваренной с гвоздикой? Или даже приступить к нему? Да, еще были тартинки с маринованной макрелью и селедкой, от которых так хотелось блевать, и, в конце концов, мы со Сью решили заморить червячка, пожевав ‘только что вошедший в моду сахар’, о котором столько говорили вокруг». В результате такой вынужденной скромности, которой мог бы позавидовать любой христианский аскет, вездесущий доктор Ван ден Босше зафиксировал: Корен за неделю потерял не только три килограмма веса, но и кофеиновую зависимость. «Я никогда не чувствовал себя лучше. Я мог бы написать пьесу. Или даже сонет».
То же самое повторялось в иные историко-гастрономические времена. В эпоху Реставрации знатные состоятельные люди вообще не пили воды, так как боялись эпидемий. Зато они пили много пива и вина, что, как утверждает наш отважный герой, через пару дней привело его в наилучшее состояние тела и духа. Как он признается, несколько смущал только вид собственной мочи, которая цветом, консистенцией и запахом напоминала патоку. Были еще небольшие неприятности – например, тяжеленный парик, он превратился в портативную переносную сауну, устроенную специально для пропарки головы. Впрочем, Корен настаивает на том, что мозги, промываемые потоками алкоголя (восемь пинт эля в день!), работали превосходно. Что же до еды, то во времена Сэмюэля Пеписа дело обстояло примерно так же, как и при Шекспире: «десятикилограммовый ‘гробовой пирог’ с дюймовым слоем теста и верхней корочкой... под которой скрывалась начинка из птичьих зобов, овечьих языков, костного мозга, курятины, телятины, голубиных грудок, устриц и мускатного ореха». Бедолагам пришлось есть его всю неделю; под конец эта братская могила съедобных птиц и животных несколько позеленела, но восемь пинт эля и неизвестное количество других алкогольных напитков сделали свое дело. Все остались живы, а доктор с не менее экзотическим, чем Ван ден Босше, именем Дирк Будка зафиксировал потерю четырех-пяти фунтов веса. Эпоха Регентства, воспетая Джейн Остин, затянула Джайлса Корена в корсет и заставила его влить в себя немало портвейна – в эпоху Наполеоновских войн французские вина оказались недоступными, а вот Португалия была довольно быстро отбита у французов доблестным герцогом Веллингтоном. Что же до пищи, то французские повара – в отличие от французских вин – никуда из Англии не исчезали, так что бессмысленно сложные соусы на тяжеленной масляно-сливочной основе без бокала сухого вынести было просто невозможно. Корен и не пытался. Нормальный завтрак в эпоху «Гордости и предубеждения» еще не изобрели, вместо ланча, подали «нанч», состоявший из червивого сыра, а то немногое, что экспериментаторам удавалось отхватить у времен Регентства, быстро сгорало в организмах, которые беспрестанно гонялись по полям и лесам за лисами и браконьерами. Результат – очередное похудание и, увы, опасность подагры. Чем ближе к нашим временам, тем «нормальнее» становилась пища, тем меньше мяса и больше овощей и воды. Наконец, Корен и Перкинс оказались на осажденном Гитлером острове Британия, где рацион, в основном, состоял из «народной буханки» («все, из чего можно печь хлеб, если у вас нет муки») и «народной колбаски» («три процента свинячих субпродуктов – сфинктер, веки, фистулы – и 97 процентов «народной буханки», см. выше). Тут уж от себя заметим, что – по нынешним западным стандартам «здорового питания» – еда сверхполезная, разве что, пожалуй, стоит опустить три процента свинячестей... Думаю, не стоит даже и говорить, как превосходно похудел наш пациент, всего лишь неделю работая на благо Победы.
Но самым удивительным оказалось путешествие в совсем уж недавние времена – в свингующие семидесятые. Джайлс Корен даже не мог себе представить, что придется поглощать такое количество консервов, пресервов, замороженной пищи, фастфуда. Оказывается, западный мир прошел довольно большой путь за последние тридцать лет: «за неделю я не видел ничего свежего или зеленого». Впрочем, ему довелось вкусить и иной, более социокультурно ориентированной еды: скажем, «обед свингеров» по рецептам Фанни Крэддок, где все кусочки мяса, овощей или рыбы, все пудинги и печеньица имеют сильно аппетитные формы пениса или вульвы. «Как в детстве, эта еда пролетала через меня, не задерживаясь. Наверное, так и было в семидесятые».
В общем, затея удалась. Думаю, она потянет за собой немало подобных экспериментов. Скажем, почему бы не устроить такой праздник духа и тела для советских ностальгантов – посадить их на столовские бефстроганов, плавающие в растопленном маргарине? Или почему бы не попотчевать любителей «России, которую мы потеряли» суточными щами, десятью видами кулебяк (многосуточных), мутноватой 28-градусной водочкой? А любителей Перестройки надо порадовать всем ассортиментом народных гастрономических изобретений «эпохи талонов» – самодельным сыром из обезжиренного молока, фальшивой рыбьей соленой икрой из манной каши, сваренной вместе с селедочными головами, пирожным «картошка», слепленным из печенья «Южная ночь»... Если же принять серьезный вид, приосаниться, откашляться и начать говорить, то стоит поблагодарить Господа, что живем мы в наше время, а не в какое-либо иное. Все мы в гораздо большей степени – продукты окружающей нас жизни, чем неких неопределенных «исторических традиций», «национальных культур», каких-нибудь «парадигм» и прочего. Окажись мы в романе «Война и мир», и дня не протянули бы – прежде всего, задохнувшись от нестерпимой вони, исходящей от людей и животных. Но и Платон Каратаев, несмотря на все свое долготерпение и скромность, пал бы от шума на нынешней Тверской – или от стакана «Кока-колы». Но самое удивительное другое. Физически, на уровне чувств, замурованные в своем времени, мы бесконечно свободны, как и сто, и тысячу лет назад. На написанном Аристотелем, Шекспиром, Толстым (или Авлом Геллием, Пеписом и князем Вяземским) жирные пятна кухмистерской исчезают мгновенно. Или почти мгновенно; это «почти» – к вящему удовольствию историков.
