Олег Стецюра родился в обыкновенной семье, однако занимается элитарным бизнесом, и более, чем успешно. Заимствовав модель французского аукционного дома, Олег Стецюра создал структуру, которая продает все возможные категории антиквариата (кроме музыкальных инструментов), а в институте при «Гелосе» еще и воспитывает кадры для развития рынка. C главой "Гелоса" беседовала корреспондент "Прагматики культуры" Анна Гилева.
Что происходит сейчас с аукционным рынком в России?
Аукционный рынок у нас как наследие доперестроечного периода не обременен большим количеством предметов искусства. 95% предметов находится во владении музеев. Это особенности XX века со всеми его потрясениями от гражданской войны до Великой Отечественной – многое было утрачено. Частные владельцы предметов искусства были вынуждены с ними расстаться по той или иной причине, а тот, кто не ведал, чем владеет, не стремился сохранить предмет. Были случаи, когда, например, в дорогой и редкий шкафчик, который украсил бы собой любой музей, был вбит ржавый гвоздь, и на нем висел веник, а между тем стоимость этого шкафчика равняется двум «Мерседесам». Мы работаем с тем материалом, который находится на территории России, потому что по закону передвижение предметов искусства за границу чрезвычайно затруднено, и если вывезти еще можно, то приток предметов в Россию сопряжен с огромными трудностями. А поскольку оборачиваемость предметов на рынке количественно ограничена, мы продаем около 50 000 предметов в год на всю Россию. Для сравнения. В России 160 миллионов населения, в Москве где-то в районе 10 миллионов населения. В Лондоне 14 миллионов населения и работают на постоянной основе около 40 аукционных домов. В России зарегистрировано около 450 операторов антикварного рынка: магазины, лавочки, общие мероприятия (выставки, биеннале, ярмарки), а в Лондоне работает 2000 антикварных магазинов, они работают и содержат не только свой бизнес, но и свои семьи.
На Западе другая культура потребления?
Во-первых, рассматривать предметы искусства как экономическую составляющую у нас стали недавно, а в Европе и Америке это одна из капиталоемких сфер. Если вы собираетесь в Америку по приглашению, то обладатель приглашения должен ответить на такие вопросы: есть ли у вас банковский счет? есть ли у вас ценные бумаги? владеете ли вы предметами антиквариата? Это экономическая составляющая, это как дополнительная валюта. Не зря говорят, что те, кто вкладывают в предметы антиквариата осознанно, имеют доход больше, чем те, кто уповает на банковские проценты. Потому что банковские проценты могут быть в среднем от 3 до 7%, а предметы антиквариата, в которые вкладываешь деньги профессионально, с консультациями экспертов или сам разбираешься в этом, приносят не менее 15 процентов на международном рынке. А у нас, в России, есть свои особенности. Сейчас эта планка более-менее стабилизировалась – за последнее десятилетие меньше 20-30% предметы антиквариата не приносили. Через 10 лет ты имеешь в два-два с половиной раза больше.
Но это ведь наверняка касается предметов изначально с высокой стоимостью. Не может же такой доход приносить, скажем, сахарница, найденная у бабушки на чердаке?
Все предметы антиквариата делятся на несколько категорий. Предметы уровня национального достояния, которые может принять и гордиться ведущий музей мира, очень редки. Весь рынок работает как некая просеивающая машина, и эти самородки остаются на поверхности довольно редко. Поэтому они уже давно нашли своего владельца, который не собирается с ними расставаться и передает эти предметы по наследству, а в рамках российской специфики они практически все в музеях. Есть предметы музейного уровня, они естественно появляются почаще, их средняя цена выше потребительской возможности среднего класса – речь идет о десятках и сотнях тысяч долларов, поэтому оперируют ими люди состоявшиеся и кредитоспособные, которые могут не только купить, но и, как ни странно, предложить, потому что предложение от никому неизвестного человека не встретит ответа: у него нет выхода на экспертов, нет своих знаний и нет выхода на конечного покупателя. И, наконец, есть предметы бытового и декоративного назначения до 10-15 тысяч долларов, но планка все время повышается, так как повышается пласт средних покупателей, для которых эта сумма не очень обременительна. Считается, что человек может потратить на антиквариат не более 10-15% своего совокупного капитала, потому что 2-3 ошибки и человек разоряется. Такие предметы наиболее востребованы, но их количество ограничено. На рынке много обыкновенной старины: утюги, плошки, кубки – то, что сопровождало жизнь людей на протяжении последних десятилетий и столетий. Таких предметов может быть много, но предметов искусства среди них, недостаточно. И это в том числе обуславливает развитие аукционного дома в России. Теоретические источники пополнения рынка существуют, например, музей выставляет на постоянную экспозицию в лучшем случае 10% предметов, так как ни площадей, ни ресурсов не хватает. Остальные 90% предметов хранятся в запасниках. И то, что туда попало на рынок не поступает, даже если все хранится в ненадлежащих условиях, пропадает, заливается водой и так далее… Эрмитаж, если не ошибаюсь, выставляет 8%, Государственный исторический музей – 6%.
Это во всем мире так?
Нет, это только у нас в стране. Я думаю, что это некие отголоски предыдущих периодов, которые еще не поправлены законодательством. Возможно, законодательство этого не касается, потому что есть опасение неодобрения со стороны общественного мнения: разбазаривание народного достояния и прочее. Но ведь никто не собирается Репина, Семирадских, Коровина вывозить из музеев. Просто есть произведения третичного уровня, которые вполне могут принадлежать частным лицам, которые будут о них заботиться. Я знаю, в каком состоянии находятся хранилища музеев, особенно на периферии, и как пропадают предметы и как на них воздействует время, и мне кажется, что надо решать этот вопрос. Эти предметы надо продавать легально в частные руки, а деньги направлять на развитие культуры, т.е. необходимо создавать смешанные структуры, не обязательно полностью коммерческие, с контролем, например, со стороны Союза музеев, Росохранкультуры или Общественной палаты, которые взяли бы под свой контроль продажу этих предметов на аукционах.
Другой ход – это открыть границы, чтобы создавать приток с Запада.
Какие сейчас препятствия?
Фактически привозить сюда можно все. Но за счет таможенного сбора в 18% от стоимости предмета поступок лишается экономической целесообразности и получается, что ты покупаешь предмет по цене послезавтрашнего дня. Если ты покупаешь предмет для частных нужд и регистрируешь его при пересечении границы, но тогда не нужно платить 18%, но профессионалу это никак не помогает, потому что он не может привезти предмет с целью продажи тем, кто занят в офисах и не имеет возможности ездить на аукционы и покупать лично. А если ты платишь 18%, то теряешь рентабельность. Поэтому государство все время подталкивает иметь какие-то серые схемы. И таможенный сбор составляет 20-30%, если этим занимается юридическое лицо, а частное лицо не может этим масштабно заниматься, потому что это попадает под признаки незаконного предпринимательства, а это статья, по которой в зависимости от суммы дают серьезные сроки. В результате недостаток материала, недостаток структур, которые им оперируют, недостаток налогообложения этих структур, а следовательно не приходят деньги в бюджет, не пополняется целевое финансирование по поддержке государственных музеев. Я со своей стороны не могу объяснить, почему эта явная статья доходов государства, которые можно направить на улучшение музеев, не работает. Никто на профессиональном рынке не может это объяснить.
Почему проекты других аукционных домов не выжили?
В России с начала перестройки было около 30 проектов организации аукционных домов. Расскажу о самом крупном. Когда Михаил Фридман создавал «Альфа-групп», там было 5 составляющих, в том числе и «Альфа-арт». Этот проект был весьма грамотно подготовлен, имел крепкое финансирование, притягивал к себе большое количество партнеров, владельцев и покупателей, и не смог устоять по трем причинам. Во-первых, начали воровать, а в нашем деле это усугубляется тем, что человек замыкает на себе информацию и о владельце, и о покупателе, не требуется никакой структуры, можно провести сделку напрямую. И у них в результате этих неприятностей сменилось три команды, и не было позитивной преемственности. Во-вторых, их офис находились в здании ЦДХ, и когда в центре Москвы резко повысилась арендная плата, они потеряли свою рентабельность. И в-третьих, мы, понимая конкурентную угрозу с их стороны, повысили свою активность.
Что вы стали делать?
Вы знаете, наверное, что после зимы на поле появляются камни, так и на рынке появляются предметы искусства. Кто-то хочет продать, кто-то хочет купить, и если предоставлять эту возможность системно и масштабно, то ты обслуживаешь весь этот процесс. Мы стали проводить 12 аукционов в год вместе с каталогом и, как оказалось, это был правильный ход. Остальные попытки создания аукционных домов были на энтузиазме, т.е. не были продуманы и выстроены. Судя по всему, цель была снять какие-то пенки и исчезнуть. Иосиф Кобзон собирался в здании бывшего Военторга на Арбате проводить аукционы, но в результате отказался от этой идеи. Сейчас планируется создание кремлевского гостинично-культурного центра, и там предполагается аукционный дом, обдумывается концепция, оператор, откуда будут поступать предметы, как их будут продавать.
Какие зоны риска существуют для тех, кто работают в аукционно-антикварном бизнесе?
Если криминализованный предмет на Западе проходит через аукцион и его по всем правилам покупают, то никто не может забрать его обратно. А если у нас предмет был продан добросовестно и покупатель не ведал ни сном, ни духом, что предмет криминальный, у Вас его все равно заберут. А претензии к тому, кто продал, не аукционному дому, а тому, у кого аукционный дом этот предмет купил - а это звено в цепочке трудно отследить. Таким образом, к вам, как покупателю, может попасться криминализованный предмет. Видите, как сейчас подбрасывают украденные из Эрмитажа предмета? Почему их подбрасывают? Потому что все равно отберут, денег не дадут, плюс тебя поставят на учет: от криминализованных предметов никто не застрахован, а если купишь еще раз случайно такой предмет, то ты уже рецидивист. Вторая опасность – если ты покупаешь фальсификат как подлинник, то можешь очень быстро разориться. Картина очень похожая на картину Шишкина (качественная, с подписью), но не Шишкина, т.е. не атрибутированная, стоит около 3 тысяч долларов. И есть люди, которые покупают такого Шишкина, чтобы сказать: «Смотрите, пацаны, какой у меня Шишкин!» А картина такого же размера, у которой авторство Шишкина подтверждено, стоит уже около 300 тысяч долларов. Конечно, есть стимул ввести покупателя в заблуждение. Даже если тратятся деньги, чтобы засветить эту картины в каталогах, на выставках, организовать заметки и научные исследования по ней. Причем цепочка перепродаж с выходом на конечного покупателя выстраивается таким образом, что обратного хода - в случае, если покупатель впоследствии обнаружит, что у него не подлинник, - по ней нет. Конечно, есть опасность подвергнуться агрессии со стороны проверяющих госструктур, где на зарплату в 200 долларов идут работать люди, твердо уверенные, что у них будет возможность заработать как-то иначе. И конечно, сфера аукционно-антикварного бизнеса привлечет их внимание больше, чем булочная или парикмахерская.
Вы отслеживаете краденные предметы? Какой риск, что они будут проданы
покупателю?
Аукционный дом имеет законные возможности вести себя определенным образом. Если нам принесли предмет, и никто не закричал, что имей в виду, я тебе принес ворованный предмет, то мы смотрим документы и выставляем предмет на аукцион. Конечно, есть список криминализованных предметов, но культура оформления документов на предмет такова, что не везде есть фотография предмета. Это обстоятельство не дает возможности провести стопроцентную идентификацию предмета – кстати, именно с этой проблемой столкнулись сейчас в Эрмитаже: 20 фотографий на 220 предметов. Есть база данных криминализованных предметов, которые были украдены или утрачены в силу каких-то событий, в том числе исторических. Она закрытая, и чтобы проверить предмет, надо подать заявку, на которую ответят не раньше, чем через 2 дня. А в день у нас продается 30 предметов. И сравнить с базой данной все вещи невозможно. Но мы выставляем эти предметы на свой сайт, и специальные службы отсматривают все, что там появляется, и если у нас находят ворованные предметы (а такое бывает 3-4 раза в год), мы притормаживаем процесс, собираемся в трехстороннем порядке: представители аукционного дома «Гелос», владелец предмета и представители структуры, которая обнаружила проблемы, и решаем проблему. Если у владельца все в порядке, то тогда мы отстаиваем его интересы, приглашаем экспертов, сравниваем и т.д.
Вы сами коллекционируете какие-то предметы?
Антиквар не может быть коллекционером, иначе у него загнется бизнес, потому что столько соблазнов! Не успеешь столько заработать. Например, на этот аукцион месяца будет выставляться книга, изданная в анонимной типографии при Иване Грозном, в то время как считается, что книгопечатание появилось при Петре. Во всем мире таких книг 22 экземпляра. Как устоять? Представляете, 5 веков в руках подержать? Через нас проходил «Черный квадрат» Малевича. А это самое известное произведение живописи ХХ века, более известного нет. И если бы этот предмет принадлежал аукционному дому, то репутация бы у этого дома очень сильно поднялась. «Что это организация? – Та, у которой «Черный квадрат» Малевича». Все, и вопросов больше нет. Но в то время Потанин с Пиотровским сработали моментально, потому что Квадрат принадлежал «Инкомбанку», а «Инкомбанк» банкротил Потанин. И за пару дней до торгов картину сняли с торгов. А у нас лежала на нее заявка до 15 миллионов долларов. Возражений, чтобы «Черный квадрат» находился в музее как национальное достояние, у меня нет, но это был такой громадный удар по рынку искусства. Потому что рынок бы выглядел по-другому, и цены на русское искусство росли бы здесь, а не в Англии.
