Центр мирового джаза давно переехал в Европу и прочно обосновался там. Это для поклонников импровизационной музыки не секрет. Однако, возможно, не всем любителям джаза известно другое: европейские тренды этой музыки задаются не одним лишь спокойным течением популярного в определенных кругах рекорд-лейбла ECM. Да, многие артисты, особенно из скандинавских и прибалтийских стран, пытаются плыть по волнам «исиэмовской» меланхолии и легкой грусти, вальсируя на грани собственно джаза и местных народных традиций. Но при чуть более детальном рассмотрении европейский джаз оказывается совершенно разнородным, хотя и объединенным общей нитью.
Германия в этом плане показательна не больше и не меньше, чем, например, Италия — то есть выглядит вполне репрезентативным срезом матушки-Европы. Что и услышали москвичи, посетившие четыре концерта фестиваля «Джаз осенью», прошедшие в рамках Года Германии в России на сцене московского театра «Школа драматического искусства» (25 и 29 октября, 1 и 3 ноября).
Посетителю фестиваля сложно отделаться от мысли: наш отечественный джаз тоже разный, но при этом какой-то одинаковый. Весьма однороден сегодня и джаз американский, и это говорит об определенном культурном застое по ту сторону Атлантики. В Штатах джаз по большей части вернулся к своей изначально развлекательной миссии, как будто не было изломанного пути 70-х с их непростым творческим поиском. Но Европа сейчас гораздо менее консервативна, чем США. И ее джаз уже давно превратился из развлекательной музыки в явление сонористическое, в совершенно отличный от негритянского блюза принцип выражения эмоций посредством музыкальных инструментов.
Секрет этого принципа лежит, по-видимому, не в джазовом и классическом наследии, а, как ни странно, в электронной музыке. Кстати, здесь вспоминается, что немецкая школа этой самой электронной (или, как она называлась отцами-основателями, «космической») музыки на первых порах была направлена вовсе не на разогрев молодых тел на танцплощадках, а на поиск новых форм. Не композиционных и даже не звуковых — в первую очередь, настроенческих. Бессменный лидер легендарного берлинского коллектива Tangerine Dream Эдгар Фрёзе заявлял в этой связи, что синтезаторы позволяют ему передавать чувства, которые невозможно выразить средствами рока и блюза.
Музыкальная «электроника», как известно, на массовую сцену вошла другим путем, танецевальным. Конечно, это тоже акт медитации и связи с духовным миром — но уже в другой форме. Немцы, кстати, преуспели и в ней, но не забыли при этом про интеллектуальные поиски. В конце концов, жители Германии всегда были верны традициям: если уж за что-то берутся, то остановить их бывает сложно.
Немцы — очень романтичный народ. Примеры на поверхности: Бах и Бетховен, Ницше и Шопенгауэр, режиссер Вим Вендерс. Даже Гитлер, мечтавший об изменении мироустройства, когда-то был всего лишь непризнанным австрийским художником (к слову, неплохим, пока не сменил тряпичный холст на ткань реального мира). Формальная и техническая сторона вопроса для немцев очень важны, это факт, но упреки в сухой расчетливости и бюргерском мещанстве исходят от людей, плохо знакомых с этой культурой. Достаточно посмотреть, как немцы себя ведут на многочисленных курортах. Очень непосредственные и по-хорошему диковатые в манерах.
Возвращаясь же к формальности и технике: актуальность любого проекта для немца всегда была во главе угла. Вот в этом-то и проявляется немецкий перфекционизм: идея должна работать. В отношении музыки это означает, что если ретроградство и допустимо, то лишь в той степени, которая потенциально интересна сегодняшним слушателям. Иными словами, мы живем в XXI веке с его новой музыкой, а традиционный джаз — это круто, но откуда-то из архива, с виниловой пластинки в пыльном конверте.
А вот преемственность представленного на московской сцене немецкого джаза по отношению к ранне электронным симфониям очевидна. При этом, правда, собственно электронных инструментов на фестивале не было вообще — хотя в джазе они прижились уже давно и в разных формах. Возможно, такова была воля организаторов, решивших, что синтезаторов достаточно на других концертах, проводимых в рамках Года Германии в России. Но скорее всего, причина в другом: выбор инструментария отражает усталость современных музыкантов, в том числе и джазовых, от насыщенно синтетического звучания 90-х, из которого растут корни и нынешней эстрады. Тоска по живому звуку — сродни и таким модным трендам, как повальное увлечение йогой, крестьянскими традициями и идеями «зеленых». Это усталость современного человека от гремящего мегаполиса, от виртуального мира, от корпоративно-офисного театра. От елозящего по ушам индустриального рыка.
На этом фоне сочетание живого звука с современными музыкальными идеями дает слушателю отрезвляющий глоток свежести. Даже откровенно странный проект Кристины Туоми, вызвавший легкое изумление публики тем, что у вокалистки лучше получается говорить между песнями, чем собственно петь, — и тот звучал на современной и актуальной волне. Джаз Европы - и Германии в том числе - демонстрирует полную противоположность тому, чем является в сознании российских масс — играемый нашими музыкантами преимущественно в кабаках, он воспринимается как фон под водку или абсент. «Джаз осенью» совершенно другой: в нем подчеркнуты отказ от показной театральности, полный уход от гершвиновских традиций, игра на эмоциональных волнах, имитирующих пропущенные сквозь восприятие музыкантов звуки города, ветра, океана... Это музыкальная обнаженность, воспринимаемая у нас не всеми, потому что представлена она не в привычной форме. Наверное, поэтому концерты и проходили на небольшой площадке театра, а не в клубе или концертном зале.
И еще одно наблюдение, подтверждающее актуальность и даже некую мейнстримность нового европейского джаза: на фестивале в «Школе драматического искусства» молодые музыканты звучали более свежо и новаторски, нежели старшие коллеги. Даже заслуженный маэстро Йоаким Кюн — и то на фоне группы [em] Trio показался весьма старомодным, играя в проторенном русле академического авангарда XX века (что, конечно не умаляет глубины его игры, обусловленной недюжинным талантом и многолетним опытом). Молодые же удивили заразительной легкостью настроения даже при порой сложных формах композиции. Уже упомянутые [em] Trio, например, заявляют, что хотят слышать в джазе панк — и это получается, хотя по форме никакого панка там и нет. А аккомпанирующий себе соло на рояле певец Йенс Томас порадовал публику диапазоном вокальной игры в духе если не Бобби МакФеррина, то как минимум своего соотечественника Питера Фесслера, выступавшего в Москве в 2008 году. Кстати, Йенс тоже ищет в джазе бунтарства — но не панка, а рока: он цитирует в своих песнях AC/DC и даже исполняет кавер-версии их композиций.
Казалось бы, в России для джазовой сонористики тоже есть все условия: и мегаполисы, и природа, и унылые обезлюдевшие города, и непростые условия жизни. Тут, кстати, и панк стоит рядом: некоторые отечественные джазовые коллективы признаются в любви к этому стилю. Но получается совсем другое, не как у немцев.
Жить в Германии и заниматься там творчеством, наверное, легче, чем у нас — не приходится думать о дорожных пробках, бандитах и просто выживании. Но делать хорошую музыку мешает нам не тяжелая жизнь. Дело и не в мнимой русской тяге к мелодизму. Если джаз и авангард у нас играют, то потребность в них есть, и это в прах разбивает все аргументы защитников «песенного менталитета». Был же у нас Стравинский, в конце концов, пусть и уехал в эмиграцию.
Очень неплохой саксофонист Алексей Круглов, явный приверженец школы Колтрейна, на заключительном концерте «Джаза осенью» вышел на сцену с Йоакимом Кюном — и прозвучал на фоне маэстро... не то чтобы плохо. Чужеродно. Алексей ставил на технику игры, псевдославянские инструментальные фразы и псевдорусский наряд. А Кюн – на эмоции. Как и Йенс Томас, как и [em] Trio, он вышел на сцену как на свободу, как на отдых. И я не услышал от них пресловутой немецкой выверенности. Но услышал дикую и дико филигранную игру, которая нашим джазменам (при всем уважении ко многим из них) пока не снилось.
Ведь в чем отличие российской музыки от европейской, при явном их родстве? И не только музыки — в этом уклад всей жизни: наши, увлекаясь концепцией, ставят выше всего именно ее. А европейцы — они просто играют, просто делают свое дело хорошо и с любовью. Концепция же попутно приходит сама, от нее все равно никуда не деться. Только вот для такого понимания и жизни, и искусства нам нужно хотя бы лет сорок, как народу Моисея в пустыне, пожить свободными. А учиться в итоге все равно будем у европейцев — об этом говорит вся наша история.
