17 июня этого года скончался один из крупнейших польских диссидентов, создателей “Солидарности” и новой Польши Яцек Куронь. Сегодня мы публикуем заметку о нем известного диссидента и поэта Натальи Горбаневской – одной из тех, кто сохранил честь нашей страны, выйдя на Красную площадь в знак протеста против вторжения в Чехословакию в 1968 году.
Когда-то имя Яцека Куроня было для меня легендой. Еще в середине 60-х я услышала по западному радио изложение “Открытого письма к партии” Яцека Куроня и Кароля Модзелевского (позже мне удалось и прочесть его). Письмо, написанное с левокоммунистических позиций, поражало своей крайне резкой критикой режима ПНР и власти Польской объединенной рабочей партии. Ну а левацкие позиции никого не смущали: сколько мы видели и в нашей стране людей, становившихся антисоветчиками через поиски “истинного марксизма” или “неизвращенного ленинизма”. Тогда и Яцек, и Кароль оказались в тюрьме, но к марту 68-го, к тому времени, когда в Польше развернулись бурные студенческие волнения, оба были на свободе, и Яцек стал одним из лидеров студенческих протестов. И снова приговор - три года тюрьмы.
В 75-м году Яцек стал одним из инициаторов открытого письма представителей польской интеллигенции в Сейм — против поправок к польской конституции, вводивших в Основной закон руководящую роль партии и нерушимую дружбу с Советским Союзом. В 76-м, после жестокого подавления рабочих демонстраций в Радоме, Урсусе и других польских городах, Яцек был среди учредителей Комитета защиты рабочих — КОРа, через год, когда большинство арестованных рабочих были выпущены, преобразованного в Комитет общественной самозащиты КОР — тот самый КОС-КОР, которым так долго советская пропаганда запугивала советских читателей.
КОР положил в Польше начало широкому движению за права человека и одновременно польскому самиздату — и в обоих Яцек Куронь принимал самое активное участие. Ему принадлежал знаменитый лозунг: “Не жечь комитеты — учреждать комитеты”, то есть не жечь партийные, а учреждать свои, независимые.
В это время я была уже в эмиграции и перевела и напечатала в “Континенте” первый номер “Информационного бюллетеня” КОРа (целиком) под заголовком “Первый номер польской “Хроники”” — имея в виду, конечно, нашу “Хронику текущих событий”. Со второй половины 70-х мы с Яцеком уже были знакомы, но... только по телефону. В частности, когда возникла идея написать совместное открытое письмо советских и польских правозащитников в защиту арестованных чешских коллег, защищавших политзаключенных, переговоры и редактирование письма велись через Париж — через меня. В Москву я звонила Татьяне Великановой, в Варшаву — Яцеку Куроню.
Пришел 80-й год, славный август, который поляки до сих пор пишут с заглавной буквы. Но до августа был еще июль, когда забастовки перекидывались по всей Польше из города в город, с завода на завод, пока не завершились начавшейся 1 августа забастовкой на Гданьской судоверфи, положившей начало практически всеобщей забастовке страны и победившей: бастующие добились создания независимого профсоюзного объединения “Солидарность”. Яцек Куронь еще с июля был в центре сбора и распространения информации о забастовочном движении, а после победы “Солидарности” стал советником ее руководящего органа — Всепольской комиссии. По общему признанию, он был автором стратегии “Солидарности” — мирной, но неуклонной борьбы за права трудящихся.
Потом были интернирование после 13 декабря 1981 г., арест, обвинение в “умысле на подрыв существующего строя”, суд, приговор, амнистия, подпольная деятельность. Обо всем этом я давала отчет в своей роли обозревателя польских событий в “Русской мысли”.
Увидела я его впервые — и единственный раз — в августе 88-го года. Я приехала тогда, чтобы участвовать в Международной конференции прав человека в Кракове. Но приехала за неделю до конференции, 15 августа. Ровно в этот день вспыхнула забастовка опять-таки на Гданьской судоверфи, а вслед за ней на множестве предприятий по всей стране. “Ты привезла нам забастовки”, — сказал мой друг поэт Виктор Ворошильский. Он же вскоре повел меня к Куроню. Яцек сидел на телефоне, вновь, как в 80-м году, получая и передавая сведения о забастовках. “А, Наташа”, — приветствовал он меня как старую знакомую, быстро пересказал последние новости. Некоторые я уже знала, и он очень ревниво отнесся к тому, что другие — это были Збигнев и Зофья Ромашевские — успели узнать то, что он узнал, по его мнению, первым. Толком поговорить нам, конечно, не удалось: телефон звонил не переставая. Теперь уже и не удастся.
Но это, может быть, и неважно: Куронь был человеком не разговора, а действия. “Действие” или “Деятельность” — так переводится название его книги, в которой он подвел итоги своему жизненному пути. Как человек действия, активной, а не словесной лишь защиты униженных и оскорбленных останется он в памяти не одних только поляков. Он оставался человеком действия до последних дней: и в начале 90-х, когда был министром труда и социальной политики, и потом, когда отыскивал конкретные пути помощи людям, ушибленным социально-экономическими преобразованиями в Польше. На смертном одре он дописал свою книгу “Деятельность” и писал новую — “Речь Посполитая моих внуков” о будущей Польше, какой она виделась ему: процветающей и справедливой.
