К началу XX века у книги оказалось столько лиц, что вопрос о ее выживании не стоит. Но как изменится форма ее жизни, это любопытно.
Быть может, самая правильная книга – та, которая непрактична. Которую не возьмешь с собою в поездку, не уляжешься с нею на диван, да и в метро открыть ее будет неудобно. Таких книг много показали на выставке «Книжная кунсткамера Эрмитажа», едва ли не лучшей из всей летней программы музея. Можно сказать, вся выставка в Эрмитаже только из таких «неправильностей» и состояла. Страницы, которых не разглядеть без лупы или которые, напротив, при раскладке достигают четырех метров в длину (географические карты), драгоценные камни в оформлении, имена переплетчиков, сохраняемые с тщательностью имен ренессансных живописцев - все это тихий гимн книжной культуре, не исчезающей, но маргинализирующейся на глазах. Содержание здесь порой важно лишь постольку, поскольку объясняет иной раз необычность формы – книга-крест (для записей) или книга в форме советского паспорта (книга-объект легендарного Михаила Карасика). Книга как вечный арт-объект, серийные издания по 200 долларов – реальность, от которой уже никуда не деться.
За этими книгами встает портрет их читателя – когда-то модного, бывшего лицом и сердцем общества. Сегодня же – скорее мечтателя, интроверта и аутсайдера. Слышишь «ботаник» или «лузер» – и кого представляешь в первую очередь? Может, и не в треснувших очках, но уж посреди книг точно (хотя бы книги ему остались).
Говорят, в России сейчас вовсе ничего не читают 38 процентов взрослых. Видимо, они все смотрят продукцию г-на Эрнста. Ведь телевидение– единственное, что не в состоянии обмануть доверчивую душу современника. Книга же постоянно притворяется не тем, что она есть. То сундучки-ларцы (в них в середине 1850-х поместили «Таблицы: рисунков мундирам, знаменам и штандартам Императорских Российских войск»), то что-то обшитое тюленьим мехом (питерское издательство «Редкая книга из Санкт-Петербурга» опубликовало в таком виде в 2004-м «Саги об исландцах» с параллельным текстом на русском и исландском языках), то в ящике для картотеки или даже обуви (японское издание «Полного иллюстрированного описания древних монет», 1886). В обложку может быть вмонтирована настоящая медаль, как на томе Александра Лацинского, посвященном 100-летию Библиотеки Генерального штаба, выпущенном в Петербурге предположительно в 1907 году. Интересно, что профиль Николая II изображен здесь рядом с профилем Александра I, а не с более близким ему по духу и общему уровню тезкой Николаем I. Что делать, именно Александр основал библиотеку (давно ли у нас праздновались подобные юбилеи?). Зато Николай был роднее во всем остальном, и его Крымская война по результатам мало чем отличается от войны с Японией.
А уж сколько вещей притворяется книгами! Здесь и картины, и скульптуры-обманки из Голландии, и русские спичечница, и кошелек в виде миниатюрных томиков, и даже поставец для перьев из Северной Италии XVI века – все когда-то стремилось выглядеть как книга, причем не всегда только ради удовольствия.
Самое неправильное, что может быть связано с книгами – это их цена. Как и вся культура, книги должны быть бесплатны. Захотел – взял (украл, одолжил навеки, запамятовал чье). Потому в «Книжной кунсткамере» почти все экспонаты бесценны. Ну или почти бесценны (это «почти» одних лишь оттеняет бесценность других). Отказ от цены лишает книги столь противоестественного статуса товара, возвращая их в пространство романтического, (ир)реального, томительного в своей беспредельности и итоговой беспредметности.
Книга как фантом, призрак opera в латинском его смысле, становится героем интеллектуальных детективов и массовых экранизаций: без чтения «Клуба Дюма» Переса-Реверте ты уже сегодня вроде и не библиофил, по крайней мере начинающий. В XXI веке книга пытается спрягаться, исчезнуть под песком гуманитарного мусора, притвориться сыроежкой, если не поганкой – лишь бы не достаться профану, непосвященному. Будущее уже наступило: метро и троллейбусы полны людей, читающих книги-планшеты. Что у них внутри, понять невозможно. Это раньше по обложке опознавали своих – клуб любителей женских романов соседствовал на таганско-краснопресненской линии с поклонниками детективов, студенты упирались сонным взглядом в учебник, кухонные философы – в Ортегу-и-Гассета. Сегодня различия стерты до полной анонимности, в спор вступают не обложки, но модели самих планшетов. Продвинутые менее и продвинутые очень, навороченные и без прибамбасов… еще немного, и по планшетам, как по марке автомобиля, начнут определять социальный статус владельца.
Так в языке стратификации обложку художника вытесняет отвязность дизайнера. Книга достигнет состояния глубокой анонимности, и следующей Книжной кунсткамерой окажется выставка самих планшетов, соревнование экранов и кожаных обложек. Единственное, что вряд ли окажется доступным электронным книгам – это имитация прежней жизни. На эрмитажной выставке показали каллиграфический шедевр, выполненный известным в свое время французским мастером, каноником церкви Св. Женевьевы Филиппом-Шарлем Галлондом. Сборник молитв для католической мессы выполнен столь искусно, что его не отличишь от напечатанного. Год создания – 1756, то есть уже много лет спустя после Гутенберга каллиграфия стала имитировать печатную книгу вплоть до полного исчезновения визуальных различий. Конечно, в этом ручном труде больше эстетики, чем вызова прогрессу, да и дамы из высшего общества, которым каноник поставлял свои молитвословы, если и мыслили категориями соперничества, то другого сорта. Но примечательно само стремление показать равноправие времен, идентичность форм. Человеческое по-прежнему остается мерилом жизни, и возможности техники не в силах заставить забыть о силе ремесленника.
Сегодня знанию стыдно, что его много, что оно сложное и такое недемократичное по своей природе. Аристократизм его уже невозможно прятать под навозом масскульта. Книге предстоит исчезнуть, чтобы воцариться окончательно, пережить забвение и физическую смерть, прежде чем обернуться фениксом и ванькой-встанькой.
Операция сродни долговременной потере иммунитета: и что случится с теми, кто сидит на чтении как наркотиках, мысля себя без букв словно без воздуха, кто обнаруживает себя в книгах, как слепой обретает с собакой-поводырем свой компас и ЧОП одновременно? Эйфория от самого процесса визуального заглатывания букв, титулов и обложек, не знает перерывов. Это не гурман, способный пресытиться на третий день пира, и не любовник, истощающийся на заре. Вот он, перпетуум мобиле – читатель, неспособный к измене удовольствию, не знающий слово пауза, не ведающий алексии.
Самый прочувствованный гимн - тот, что звучит тихо. Книга, обретшая звук, выглядит как «Ауди»(о), хотя оказывается все более отдаляющимся от основной семьи родственником. Аудиокниг на выставке как раз не было – и это едва ли не единственный удивленный вопрос, который можно адресовать ее кураторам. Зато есть каталог, выполненный в рамках изящного компромисса между хорошим вкусом и ценовой доступностью.
В конце концов, и разговор о высоком в своей печатной версии должен быть массам доступен.
