Кинообозреватель Полит.ру Кирилл Сафронов посмотрел новую работу Андрея Лошака «Разрыв связи» (она вышла на YouTube-канале «Настоящее Время.Док»*) и написал колонку. Не о ситуации в Украине. О кино.
*(включен Минюстом в реестр СМИ-иноагентов)
Как-то так случилось, что сегодня очень сложно разграничить публикацию в СМИ и заметку в соцсети, документальный фильм и публицистику, публицистику и пропаганду, философию и идеологию. Понятия стерлись, границы смешались — сплошное мотание ленты новостей.
Но если мы хотим как-то работать с входящей информацией — придется разграничивать и разгребать.
Документальное кино — это не когда сидят «говорящие головы», как у Дудя, и рассказывают, как им живется. Это может быть фильм-портрет (скажем, «Мой лучший враг» Вернера Херцога, «Марадона» Эмира Кустурицы, «Горький вкус свободы» Марины Голдовской), историческое кино («Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма) поэтическое кино (вспоминаются работы Виктора Косаковского), какое-то авангардное (как первые эксперименты Александра Расторгуева и Павла Костомарова), актуально-проблемное кино (например, «Антон тут рядом» Любови Аркус — про жизнь мальчика-аутиста, «Высший суд» Герца Франка — про приговоренного к смертной казни человека). Но даже они не выпадают из понятия «кино», не скатываются в публицистику. Хотя и направлены на действие (после своего фильма Любовь Аркус создала одноименный благотворительный фонд, а вскоре после «Высшего суда» в Советском Союзе всерьез заговорили об отмене смертной казни). Они показывают конкретных людей, чураются обобщений, предлагают сопереживать.
Вот как Герц Франк в своей книге «Карта Птолемея: записки документалиста» описывает случай, который открыл ему, как появляется художественный образ:
Я, переходя улицу, заметил на асфальте гвоздику — видимо, кто-то обронил. Уцелеть под колесами она могла только случайно, так мне казалось. Но, подойдя поближе, среди многих следов автомобильных покрышек я отчетливо увидел, что один след гвоздику резко огибал!
Нетрудно было представить себе, как машина мчалась правым колесом прямо на цветок и как в последнюю секунду, на последнем метре, водитель, заметив его, резко свернул. Я почти услышал «крик» тормозов и подумал: «Вот бездушная машина оставила на асфальте "след души" человека…»
<...> Только что передо мной была обыденная картина: кто-то обронил цветок на мостовой. Бывает. И вдруг – этот след! И та же обыденная уличная картинка, тот же простой факт обрели необычайную значимость.
С тех пор огибающий гвоздику след и «крик» тормозов стали для меня, так сказать, зрительно-звуковой формулой «рождения» образа. Фотографируя, участвуя в создании фильмов, я всё чаще стал убеждаться, что и человека, и событие, любой реальный факт, любой предмет, не лишая его будничной достоверности, можно показать образно, если в нем удастся обнаружить и запечатлеть этот «след души».
Он может проявиться как угодно и в чем угодно: в детали, настроении, состоянии природы, неожиданном стыке кадров, сочетании изображения, звука и слова и т. п.
Публицистические, телевизионные (позже — YouTube) фильмы устроены иначе. Можно вспомнить как плохие примеры с бесконечной черно-белой хроникой и плавающими фотографиями, так и хорошие: фильмы Александра Архангельского, Валерия Балаяна, Олега Дормана, Леонида Парфенова… и Андрея Лошака, конечно же! Из цикла «Профессия — репортер» или, скажем, потрясающий сериал «Холивар. История Рунета». Сила публицистики не в образности, а в увлекательности рассказа и доступности содержания. Здесь речь не про след от машины из примера Герца Франка, а о том, как много людей рассказывают на камеру, как этот след видели и что они о нем думают. Одни думают одно, другие — другое. Потому что и публицистика никуда не может уйти от конфликта. Зрителю интересно следить за историей его возникновения, развития и разрешения — так мы устроены.
Как же так получилось, что «Разрыв связи», который поднимает серьезнейшую тему раскола общества на противников и сторонников «военной операции», будто бы еще больше это общество хочет расколоть?
В аннотации же написано интересно:
У каждого из нас есть родственники и близкие люди, с которыми мы после 24 февраля или перестали общаться, или свели общение к минимуму. Родители разрывают отношения с детьми, жены — с мужьями, сестры — с братьями. Никакие аргументы не работают, пропагандистам из телевизора верят больше, чем родным.
Фильм Андрея Лошака «Разрыв связи» посвящен семьям, которые расколола война. Его герои — семь пар близких людей, с каждым из которых автор фильма беседует отдельно, задает те же вопросы. Съемки длились с начала весны: за это время никто из героев не изменил своего мнения. Этот фильм не попытка диалога, а печальное свидетельство обратного. Безжалостный диагноз больному обществу, в котором пропаганда оказывается сильнее родственных связей.
После этого можно подумать, что авторы фильма поделятся своим анализом ситуации. Или намекнут на выход (если он возможен). Если выход, по мнению авторов, невозможен, — что они поделятся своей глубокой идеей о том, почему это так. Ну, хоть что-то новое после почти что двух часов просмотра мы как зрители узнаем. Причем обе стороны (если удерживать тему про раскол общества).
Вместо всего этого что мы видим? Хороших талантливых творческих героев, которые против (художница, скрипачка, психолог), и непутевых их родственников, чьи ответы смонтированы таким образом, что кажутся совершенно идиотскими (вполне вероятно, часто так и есть, но здесь это прямо выпячено наружу). В итоге создается ощущение, что мысль нам пытались донести следующую: хорошие ребята — просто хорошие, а плохие таковы потому, что попали в секту госпропаганды. Точка.
Ну, слушайте!
Ой ли «хорошие» такие хорошие? Они точно так же повторяют чужие мысли. Только — безусловно, слава Богу — не из телевизора, а из YouTube. Правда, в самом фильме об этом речи практически не идет. Если Путин, Соловьёв и Михалков появляются на экране довольно часто, то из «второго лагеря» мелькает только комичный Кац, да и тот — малюсенький, на экране ноутбука, ненадолго совсем.
То есть если мы говорим про воздействие чужих идей, то, может, поговорим про то, почему сознанием одних людей овладевают одни идеи, а других — другие? Или про то, как же так получилось, что на одних госпропаганда действует, а на других — нет? Может, в том и дело, что пропаганда действует на всех (по крайней мере всех представленных на экране героев), только на одних одна, а на других — другая?
Ой ли красиво и прилично использовать манипулятивные приемы убогого российского телевидения? Зачем этих несчастных бабушек-дедушек сажать так, чтобы в кадре у них всегда был телевизор? А еще — чтобы часто он работал? Зрителя совсем за неполноценного надо считать, чтобы так его, как кота в лужу, носом.
Ой ли к лицу стремящемуся к объективности ведущему (которого, кстати, просто никак не стали вводить — вдруг он появляется ни с того ни с сего, когда история прилично уже так по времени прошла) ловить героев, которые «за», на их алогичных ответах, а героям, которые «против», подобных вопросов «с двойным дном» не задавать (хотя их позиции часто так же туманны)?
Ой ли честно под закадровый текст героев параллельно пускать кадры со взрывами в Украине? Естественно, по монтажному закону Кулешова, картинка решает. Тут же вообще неважно, что говорится в звуке, — важна картинка. А почему тогда картинка из Мариуполя 2014 года длится секунд 5 всего? Не интересно, не важно?
В общем, точно так же, как между художественным доком и публицистикой лежит целая пропасть, между публицистикой и пропагандой связи нет никакой. В публицистике есть две стороны, вопрос. В пропаганде всё заранее ясно. Есть «наши», хорошие. Есть чужаки. Хорошо бы, чтобы бы их не было. Хорошо бы нажать на такую кнопку, чтобы все плохие исчезли с лица Земли. Только забывается как-то, что в таком случае первым исчезнет тот, кто на эту кнопку нажмет.
Связи, безусловно, разорваны. Поэтому наша задача сегодня — понять, что привело к такой ситуации, какие неотрефлексированные беды сделали возможным весь ужас, который творится, и попробовать склеить осколки. А снимать пропаганду (даже если тебе кажется, что ты на стороне добра) — дорывать последние связи.
