Премия «Дебют» существует уже четыре года. За это время она успешно зарекомендовала себя как способ вывести на поверхность литературного процесса не просто молодую, но и весьма радикальную литературу. Трудно сказать, насколько эти два понятия симметричны; впрочем, то, что жюри премии всякий раз составляется из самых разных личностей, а премия всякий раз уходит все более отчаянным культурным головорезам, тоже о чем-то говорит. Идея проекта, например, принадлежит интеллигентному ресторатору Дмитрию Липскерову, для которого, похоже, предел радикальности – Милорад Павич. Глава оргкомитета конкурса – любимица толстых литературных журналов и соответствующих критиков Ольга Славникова. Между тем премию за прошедшие годы успели получить метафизический матершинник Шиш Брянский, принципиальные раздолбаи и магазинные воришки Сакин и Тетерский («Больше Бена»), чувствительный нацбол-недолимонов Сергей Шаргунов (в своем произведении «Ура!» он охарактеризовал себя как «мощную железную личность», которая хочет бросить курить). И вот только что в книжных магазинах наконец-то появился роман Анатолия Рясова «Три ада» - победитель «Дебюта-2003». Чуть раньше было издано творчество других финалистов того же года – Александра Кирильченко («Каникулы military») и Алексея Шепелева («Echo»). По сравнению с этими достижениями российской словесности и Шиш, и Сакин, и Шаргунов – самые что ни на есть замшелые традиционалисты.
«Echo» - бьющаяся в отчаянных словесных судорогах хроника провинциального молодежного быта, сотканная из невразумительных гиперреалистических диалогов («И ты, блядь, ишачина, еще раз языком трекнешь – пиздюлей получишь. Вот подрастешь – мы еще с тобой схлестнемся, трепло, баба хуева.»), эротических забав и фантазий пятнадцатилетней гопницы (онанирование с помощью кухонного деревянного молотка, анальный секс с учительницей с помощью конфеты чупа-чупс), алкогольных откровений, склок с родителями и прочих примет жизни стандартных подростков, по недоразумению угодивших в роман. В финале автор добавляет некоторую рефлексию по поводу своих персонажей; однако, по сути, весь роман – отчаянный, безнадежный, необработанный крик, какое-то сплошное «ы-ы-ы!», с трудом втиснутое в словесные рамки. Писателя Шепелева, безусловно, можно похвалить за искренность – если бы искренность и впрямь была столь уж значимым литературным достоинством.
«Каникулы military» Александра Кирильченко – еще одна хроника молодежной жизни, только на этот раз герой несколько постарше, призывного возраста – отчего и попадает в не очень ему приятные объятия военкомата. Кирильченко поспокойней Шепелева – его герой не кричит благим матом на протяжении двухста страниц; общаться с читателями он предпочитает с помощью нескончаемого внутреннего монолога, переполненного типичной подростковой экзистенциальностью («…тебе ничего не светит в этом мире… я вдруг понял, что никогда ни за что не возьмусь. Просто я так устроен, только и всего…Бессмысленность доконала меня. Я просто сидел и пил. Пил и блевал….»). Иными словами - очередная искренность, правда жизни, суровый реализм и т.д. - только, слава Богу, выражено это не столь бескомпромиссно, как в «Echo». И, к счастью, на этот раз молодежные духовные поиски хоть как-то оформлены – имеется в наличии некое подобие сюжета (хоть и несколько наивного), даже с непременной конспирологией. Вообще такое ощущение, что в наше время сюжетность по умолчанию предполагает хоть какую-нибудь, пусть самую завалящую, теорию заговора. Герой «Каникул», пройдя через некую секретную структуру Минобороны, напрочь вываливается из общественных структур – перестав официально существовать, получив вожделенное освобождение от опостылевшего бесчеловечного общества, он преобразует свою внутреннюю асоциальность в подлинное экзистенциальное раскрепощение.
Примерно об этом же мечтает лирический герой Анатолия Рясова. Как ни странно, он сильно старше двадцатидвухлетнего автора – который, видимо, пытался максимально отстраниться от своего персонажа, придав повествованию хотя бы видимость объективности. Сделать это Рясову не очень удалось. Неприкаянный юноша тридцати трех лет от роду странствует по Востоку, перемещаясь из пирамиды Хеопса в Луксор, из Стамбула в Триполи, путаясь по ходу дела в цитатах из Сартра, Камю, Генри Миллера, Кости Кинчева и Башлачева, ругая последними словами арабов, европейцев, в особенности – отвратительное Общество Потребления, с уважением отзываясь разве что об Озирисе с великим Птахом. Вот про туризм: «Толпы ожиревших дебилов глазеют на покрытые пылью, плесенью и птичьим пометом памятники истории». Вот про религию: «При одном упоминании о Боге меня начинает поташнивать. Будда, Христос и Магомет превратились в повседневный товар». А вот и про общество потребления: «Потребление есть основа бытия. Я потребляю, следовательно, я существую… Реклама давно подменила реальность. Механические обжоры-зомби проще поддаются контролю». Возраст героя – лишь мимикрия; весь этот бесконечный монолог явно льется из уст самого автора. За Сартром стоит на самом деле Бегбедер, за Башлачевым – «Король и шут», за первобытной экзистенциальной яростью – в лучшем случае отчаянная жалость к самому себе, острое ощущение собственной неприкаянности. Что, интересно, такого ужасного успел потребить Анатолий Рясов, почему ему мерещится, что в общество этого самого потребления засел некий обобщенный Саурон?
Впрочем, ответ достаточно очевиден. Египет, Хеопс с Озирисом, Генри Миллер – не более чем декорации для все того же могучего «ы-ы-ы», неоформленного мычания, искреннего и страдающего, но лишь по недоразумению превратившегося в литературу. Нынешняя российская словесность эту малоприятные звуки воспринимает как проявление свежего голоса, источник живительной молодой энергии. Напрасно. Если из одного-единственного звука в массовом порядке конструируются романы – дела в российской литературе, похоже, обстоят не очень хорошо.
