Политики думают, что после них в истории остаются их деяния. На самом деле благодарность приносят лишь собранные ими художественные коллекции. Вероятно, это все, что по-настоящему интересно в прошлом потомкам.
Карлу Смелому (1433 – 1477) впору было называться Карлом Безрассудным. Его военная тактика, не говоря уже о манере управлять, заслуживает изучения – не столько на предмет побед, сколько как пример негибкого поведения в политике.
А ведь начиналось все так хорошо.
Именно при Карле герцогство Бургундское достигло расцвета. На выставке в венском Музее истории искусства показывают карту, где видно, как распространялась Бургундия с 1363 года. Поначалу она занимала в Европе совсем немного места. Но постепенно наращивала объемы, стремясь к величию подлинной империи, пока в итоге при Карле не раскинулась от Дижона и Безансона до самого синего моря. Даже Антверпен принадлежал к владениям бургундского герцогства, не говоря уже о Нанси, Люксембурге и Льеже. Конечно, приобреталось все это благодаря усилиям нескольких поколений, но именно Карлу Смелому принадлежит финальная точка в истории герцогства. Он добавил сюда последние земли, он же и потерял все.
Прямолинейный, не знающий компромиссов, жестокий по отношению к пленным, он верил, что политика вершится на поле боя. Разбив Людовика XI-го, Карл не предполагал, что побежденный вступит в секретные переговоры с англичанами и тем самым спасет Францию. Неуступчивыми оказались и швейцарцы, с которыми Карл долго сражался. Он трижды упорно терпел от них поражение (вместо того, чтобы вовремя пойти на мировую). Так конфликт человека нового времени и старых представлений о политике, личности редких масштабов и слепых амбиций, привел к краху.
Герцог был убит во время битвы при Нанси, а его замечательные художественные сокровища достались в сражениях при Грансоне и Муртене бернцам. До противостояния с Карлом их считали немцами, но после побед над бургундцами начался генезис немецко-швейцарского сознания. Более того, богатства Карла - серебро, вооружение, доспехи и ткани – позволили бернцам укрепиться и финансово. Не случайно эти трофеи принадлежат к самым дорогим в европейской истории.
Многие из богатств той поры хранятся сегодня в Историческом музее Берна, в том числе великолепные гобелены, включая ковры с сюжетом из жизни Юлия Цезаря (герои – в костюмах XV века) или знаменитый ковер «миль-флер» (от франц. millefleurs — тысяча цветов), старейшая из шпалер с таким рисунком. Гобелены стали одним из главных украшений венской выставки.
Бывшая коллекция бургундского двора впервые за последние 500 лет покинула Швейцарию. Она «держит» выставку в Вене, городе, которому в свое время досталась другая часть бургундских сокровищ. Незадолго до гибели Карл успел обручить свою дочь с эрцгерцогом Максимилианом Габсбургским – так Габсбурги заполучили и земли, и золото, что во многом определило величие Карла V, правнука бургундского герцога. Ему удалось реализовать заветную мечту своего прадеда, стать императором Священной Римской империи, где никогда не заходит солнце.
Досталось Габсургам и главенство в ордене Золотого Руна, учрежденного бургундскими герцогами в 1430 году. Орден стал на долгое время важнейшей наградой христианского мира. Сам Карл получил его вскоре после рождения; звание Великого Магистра ордена существует до сих пор. Истории и церемониалу ордена посвящен особый раздел выставки, один из самых эффектных, если говорить о подборе экспонатов.
В XV веке художественная коллекция Карла Смелого считалась едва ли не самой роскошной на континенте. Искусству он уделял внимания не меньше, чем войнам. Это была традиция бургундских правителей. Достаточно вспомнить о монастыре Шанмоль, заложенном в 1385 году Филиппом Храбрым. Руководителем работ стал четыре года спустя скульптор Клаус Слютер, оказавший в итоге важнейшее влияние на развитие французского искусства. Сам Карл тоже был щедрым заказчиком – благо, что для современников могущество проявлялось и в убранстве парадных залов. Заполучив мануфактуры Фландрии, Карл мог позволить себе не скромничать с заказами. Кажется удивительным, что к его художественным собраниям долгое время относились не так внимательно, как они того заслуживали. Зато сейчас былой прагматизм по отношению к ним сменился восторженными интонациями.
Прежде выставку показывали в Историческом музее Берна и музее Гронинген в Брюгге. В Вене она заметно расширилась, здесь появились новые разделы. Часть экспонатов даже показывают вне стен музея, в Сокровищнице Хофбурга (шесть минут пешком), где хранятся, в частности, перевезенные во времена наполеоновских войн из Брюсселя собственность и архивы ордена Золотого Руна. При ближайшем рассмотрении выясняется: вторая часть выставки - это хорошо известные экспонаты из постоянной коллекции Хофбурга. Но взглянуть красоте в глаза лишний раз никогда не помешает. Тем более что это то немногое в наследии безудержного политика, что по-прежнему выглядит ценным в глазах его потомков.
История Карла Смелого напоминает о сложном феномене homo politicus. Люди при власти как правило, так горды своими деяниями, что верят в бессмертие собственного политического имени. Ореол у такого имени действительно есть, но чаще всего не с тем отблеском, о котором мечтает его обладатель. История Нефертити, оказавшейся более знаменитой, чем ее царственный супруг, мало кого чему научила. В итоге и Медичи, и Гонзаго больше ценятся благодаря художественным заказам, чем ядовитости своих деяний.
Современные государственные мужи мало отличаются от своих предшественников. Прошли времена, когда папа Юлий II открывал для всеобщего обозрения скульптурную группу «Лаокоон» и устанавливал в Бельведерском дворце античные статуи, тем самым меняя «направление стилистических поисков в искусстве» (так пишет в своей работе о Рафаэле доктор Флорентийского университета Бруно Санти).
Да, современными российскими политиками тоже вроде бы овладел пассеизм. Но статус государственных галерей в Москве присваивается авторам, о которых через полвека вряд ли вспомнят энциклопедии. Упорство, с которым в устаревшие формы искусства вкладываются деньги нынешними российскими властями, заставляет задуматься о подсознательном страхе, который ими движет. Кажется, будто все в их жизни удалось – и принимаемые решения, и управляемая демократия, и воспитуемые избиратели. Разве что искусство выглядит тем минным полем, где с точки зрения исторической перспективы можно совершать ошибки, отдавая дань несовершенству собственного вкуса.
И все равно абсолютность его для тех, кто распоряжается общественными деньгами, выглядит отлитой в граните. Жаль, что вопрос об осмысленности хотя бы одного пространства, политического или художественного, останется у нас без внятного ответа при любом развитии событий. В одном можно быть уверенным наверняка. Среди политиков XXI века число потенциальных претендентов на то, чтобы составить компанию Карлу Смелому и получить столетия спустя в свою честь арт-выставку в крупнейшем художественном музее Европы, стремится к нулю. В России таких просто нет.
Другие тексты автора:
