В последнее время только ленивый не пнул Евгения Гришковца за его откровенный прагматизм и промышленную, по-сибирски основательную эксплуатацию собственных давнишних находок и открытий. В самом деле, и колоссальный рыночный успех его творчества, и взвешенная просчитанность этого успеха не подлежат сомнению — вот и новую книгу Гришковца «Планка» издательство «Махаон» выпустило огромным по нынешним временам стартовым тиражом в 30 000 экземпляров. Однако в основе любой популярности всегда лежит нечто большее, чем просто грамотный коммерческий расчет: интеллектуальные снобы, любящие посетовать на необоснованно раздутую славу Гарри Поттера или, скажем, «Кода да Винчи» в действительности просто не потрудились разобраться, что же движет многими миллионами их читателей и почитателей. Продать задорого вещь, в которую не было вложено (случайно или намеренно — другой разговор) некоторого количества таланта, искренней любви и бескорыстного интереса, решительно невозможно. Вопреки распространенному мнению, я убеждена: успех не бывает случайным, и если мы не можем понять его причины, это говорит лишь о недостатке наблюдательности и воображения. Слава Богу, с Гришковцом дело обстоит проще: для того, чтобы понять, какой именно золотой кирпичик он положил в фундамент своего доходного дома, нет нужды погружаться в область коллективного бессознательного или строить сложные диаграммы. Прелесть Гришковца — в чудесном и простом сочетании традиционализма и рефлексии.
Думаю, словосочетание «маленький человек» вызывает содрогания у каждого второго человека, закончившего советскую школу. Между тем устойчивая популярность этого образа (распространяющаяся, разумеется, далеко за пределы классической триады Гоголь-Достоевский-Чехов) заставляет в соответствии с вышеизложенной теорией предположить, что у нее имеются свои глубокие корни. Не думаю, что открою Америку, предположив, что стабильный читательский спрос на разного рода унтерменшей связан с естественным и вполне безобидным желанием почувствовать себя чуть-чуть выше, умнее и удачливей соседа. В этом нашем свойстве чаще всего нет ничего злонамеренного и садистски-вивисекторского: напротив, горячо сочувствуя и сопереживая очередному Акакию Акакиевичу, мы получаем двойное удовольствие — от своего благородства, во-первых, и от собственного превосходства, во-вторых. Разумеется, унтерменш нужен качественный — в нем должно иметься достаточно узнаваемых, понятных черт, позволяющих нам ассоциировать себя с ним, но в то же время и некая слабинка, дающая радостную возможность участливо и доброжелательно посмотреть на него сверху вниз.
Всеми этими качествами обладает герой Гришковца. Он мил, обаятелен, неглуп, он тонко и сложно чувствует мир, но в то же время в нем есть что-то забавное, трогательно недотепистое и нелепое. Более того, для создания образа «маленького человека» Гришковец решается на вещь уж вовсе дерзновенную: в отличие от предшественников, аккуратно дистанцировавшихся от своих героев, он ставит буквальный знак равенства между самим собой и собственным литературно-сценическим образом. Все персонажи как более ранних его вещей, так и свеженькой «Планки» (и неважно, ведется ли повествование в первом или третьем лице) — это безусловный Гришковец: смешной, совсем юный (как в рассказах о службе на Тихоокеанском флоте) или чуть повзрослевший, как в других новеллах сборника, не слишком красивый, застенчивый, провинциальный, чувствительный и уязвимый. Наблюдать за этим героем, время от времени произнося про себя нечто вроде «Ээээх, Женька! Ну что ж ты так-то!» — чистое удовольствие, за которое вовсе не жалко заплатить 185 рублей (именно столько, невзирая на скромные размеры, стоит «Планка»).
Мера условности этой игры понятна любому мало-мальски внимательному читателю. «Вы не думайте, я не дикий автор — я теоретик литературы по образованию», — сказал Гришковец год назад на пресс-конференции, посвященной выходу его предыдущей книжки «Реки». Cомневаться не приходится: для того, чтобы так органично и ловко проникнуть в самое сердце русской литературы, встроиться в одну из самых значимых и почтенных ее традиций, безусловно, требуется глубокое понимание теоретической поэтики. Впрочем, одного этого было бы недостаточно: есть в творчестве Гришковца еще один секрет — одновременно и более сложный, и более простой. Гришковец легко, буквально шутя сознается в тех чувствах и поступках, которые при всей их универсальности и повсеместности мало кто из нас захочет признать своими. Современное общество провозгласило наивность, доверчивость, сентиментальность и заведомо нереалистичные ожидания пороками едва ли не более постыдными, чем прелюбодеяние или, скажем, воровство, и судит за них гораздо более сурово. Для того, чтобы построить свою «маленькость» на публичной демонстрации этих неприличных свойств, нужна изрядная смелость. Единожды рискнув, ее можно превратить в коммерческий прием, но для того, чтобы сделать этот отчаянный шаг впервые, требуется безусловный, совершенно бескорыстный и искренний порыв. И помнить об этом нелишне всем тем, кто сегодня спешит бросить камень в «комерциализировавшегося» Гришковца. Успех случайным не бывает — уж можете мне поверить.
См. также
Екатерина Васенина. Гришковец-project: По-по, или Полная Победа.
Евгений Гришковец: "Я сказал все, что мог. Набралось на маленькую книжечку.
