Первое, что я увидела в Лозанне, приехав из Цюриха, это футболку "I love palestiniens" на молодом человеке арабской наружности, в глаза бросилась интернациональная пестрота толпы и само пространство – как бы более просторное, размашистое. Ну да, озеро Леман значительно больше Цюрихского, но дело не в том: и там, и там горы, холмы, панорамы, перспективы, но в немецкоязычной Швейцарии всё компактно, аккуратно, скромно, а тут – что цветы, что трава, что рестораны – всё с дизайнерской «атмосферой», и люди, сидящие на террасах, идущие по улице в обнимку, и дети, уплетающие мороженое, кажутся свободнее, улыбчивее, беззаботнее, чем их немецкоязычные соотечественники.
Тут я и задумалась над понятиями «правый» и «левый»: со всей очевидностью немецкоязычная Швейцария в целом – правая, а франкоязычная – левая. Термины эти бессмысленны вне контекста, у нас левыми звались антикоммунисты, а теперь наоборот. Во Франции ушел контекст, разделявший страну на антифашистов и коллаборантов, сторонников 68-ого года и истэблишмент, правый и левый берега Сены уже не заселены, как прежде, согласно политическим взглядам. В Швейцарии же левое и правое – как две руки.
Правизна швицев (для краткости обозначим так немецкоязычных швейцарцев), с которых конфедерация начиналась – в неизменном приоритете «своего». Не зависеть от Австрийской империи, самим возделывать свой садик, потому цунфты – профессиональные гильдии – стали основой государственности. Строители консолидированно строят, ткачи ткут, каждый занят строго своим делом, все вместе умножают ВВП. Первоначальный капитал скопили «таможней» - все эти земли были либо лесом, либо Римом – перекрестком римских дорог, потом швицы леса повырубали, проложили дороги и мосты и начали собирать дань с купцов, провозивших соль – главную средневековую валюту. На эти деньги понастроили очаровательных маленьких городков, рыцари облюбовывали себе место и строили наверху крепостной замок, без них было не прожить – надо, чтоб кто-то охранял простой люд от посягателей. За это приходилось платить свободой («свобода или безопасность»). В Штайн ам Райне аристократы, заседавшие в замке наверху, однажды разорились, и жители решили купить у них свою свободу.
Аристократы диктовали кодекс поведения: стены домов сохранили фрески, где неграмотным «низам» (буквально - жителям нижней части города) объяснялось, что такое хорошо и что такое плохо. Свобода гражданам Штайна на Рейне не понравилась: только и делай, что отбивайся от набегов свободных людей - разбойников. У разбойника нет профессии, ремесла, потому он промышляет воровством и рейдерством, никто ему не указ, так что граждане Штайна попросились под крыло других аристократов, из соседнего Шаффхаузена (и по-прежнему состоят в этом кантоне), снова продав свою свободу – надо платить налоги, заниматься тем, что востребовано, а не тем, что хочется или к чему привык, блюсти христианскую мораль и всякое такое. Швицы всему знают цену - испробовали разные возможности организации жизни и с течением веков выработали модус вивенди, который сегодня зовется «швейцарским качеством».
Нельзя сказать, что швицы не открыты миру. Скажем, русские социалисты, анархисты и революционеры гнездились и в Цюрихе, и в Женеве, но если франкофонов они увлекали, и те готовы были сами меняться вместе с миром, то швицы вынуждали гостей подчиняться своим порядкам, и многие (Герцен, Бакунин) с Цюрихом порывали. Сейчас в среднем по Швейцарии живет 25 % иностранцев, а в Женеве их 40%, в Лозанне 30%, меньше всего – у швицев. Не гонят – просто надо встраиваться, орднунг муст зайн, говоря по-немецки. Немцев тут много – вся обслуга, и их, говорят, швицы откровенно не любят. В Цюрихе мне объясняли это тем, что немцы занимают рабочие места, а в Лозанне сказали: «При чем тут места – швейцарцы не пойдут на низкооплачиваемые работы, дело – в языке. Немцы говорят на хох-дойч, диалекта швицев не понимают, не считают нужным понимать, работая здесь, и хозяева вынуждены говорить на чужом наречии». Чужое – вот что отвергает правое сознание! Терпит, если приходится, и старается найти наименее чуждое чужое: зовут все же немцев, а не турок, например.
Реформация в немецкоязычных кантонах происходила, как кажется, по иным мотивам, чем в Женеве (Лозанне она была навязана после длительных войн с Берном, а многие франкофонные кантоны сохранили католицизм): священное писание на своем языке, а не на латыни, независимость от «чужого дяди», в смысле Папы – у швицев (Цвингли), и революция, гуманизм, новое слово, приют для гонимых братьев из католической Франции – у франкофонов (Кальвин). И то, Женева, центр кальвинизма, стонала от ограничений в дизайне и строгости морального кодекса (никаких украшательств и развлечений) – женевцы бегали в соседний городок, остававшийся католическим, и там «отрывались». Франкофоны не были «таможенниками», не держались цунфтами – они придумщики. Необычайные куклы-автоматы (в Невшателе есть музей, где их можно увидеть), часы, конечно же вино, обмен валюты на женевской скамейке (банка – это как раз она) – обмен всем, чем можно, со всем миром. Во фракофонной Швейцарии жили «все», от Вольтера и Коко Шанель до Чарли Чаплина и Чарльза Диккенса. Бельгиец Бежар основал свой театр в Лозанне. Во всех десертных картах – Pavlova: спрашиваю, что это, оказалось безе, в честь русской балерины (напоминает балетную пачку). Здесь «левая» концепция – всемирность и искусство, здесь свои - все, хотя, как мы знаем, Швейцария целиком проголосовала против минаретов. Теперь образовался юридический казус (о котором говорят в Цюрихе и молчат в Лозанне): Страсбургский суд признал решение незаконным, теоретически Швейцария должна выполнять предписания Страсбурга, но с другой стороны, это покушение на швейцарскую государственность: тут же демократия, воля народа!
Сейчас я побывала подряд на острове Корфу и в Швейцарии (Цюрих, Шаффхаузен, Штайн-ам-Райн, Лозанна – отдельная благодарность авиакомпании Swiss и единому проездному по всей стране swiss pass), прямо по следам австрийской императрицы Сисси, Елизаветы Баварской.
Романтическая императрица, почти аналог принцессы Дианы сто лет спустя, удалилась от дворцовых интриг и строгого этикета на греческий остров, Байрон и Гейне занимали ее воображение больше, чем супруг Франц-Иосиф, она и сама писала стихи, увлекалась греческой мифологией, построила себе на Корфу дворец, назвав его «Ахиллеон», поскольку ее любимой скульптурой стал заказанный ею «Умирающий Ахилл». Постепенно умирала и сама модель европейских монархий, но об этом еще никто не догадывался. И то что Елизавета по прозвищу Сисси почувствовала раньше других это умирание – потому что у нее умерла дочь, потом покончил с собой сын, расстреляли в Мексике короля Максимиллиана, ее шурина, с которым она была дружна – все это было не просто «личное», плющ терроризма уже вовсю душил вековые стволы, и саму Сисси зарезал террорист Луиджи Лукини на женевской улице в 1898 году. Как и в случае с леди Ди, сыграли роль папарацци. Она путешествовала инкогнито, но швейцарские журналисты прознали, что в их городе – императрица, и убийца, науськанный анархистами, смог ее опознать. Анархисты говорили ему, что скоро не будет царей и таких никчемных людей, как он, Лукини, а будет государство, где все равны. И он поверил.
Это было движение Истории, она сбрасывала позолоту со своей головы и чернь со своих ног, волна выбросила на поверхность миллионы таких же «никчемных», как Лукини, потому что все – люди, не только избранные, но и те, у кого нет шансов в кристаллизовавшемся социуме. История периодически ломает все сложившиеся структуры. А кайзер Германии Вильгельм II, купивший «Ахиллеон» через несколько лет после гибели Сисси, согласиться с этим не желал и переставил мраморного «Умирающего Ахилла» с центрального места перед входом во дворец, в верхний сад, заменив его бронзовым Гермесом, а своим главным входом сделал другой, со стороны моря, построив мост и водрузив гигантскую, 11, 5 метров, статую Ахилла победоносного, тоже бронзового - уже начался век металла, но эта «пропагандистская компания» ему не помогла. Греческие «массы» подходили к подножию дворца (если у Сисси вход был на уровне земли, то Вильгельм проложил его через сад, находящийся на уровне последнего этажа дворца) и смотрели на диковинного великана. Прочтя надпись «Ахиллес», спрашивали друг у друга – «Кто это?», в ответ пожимали плечами: «Какой-то святой». Вильгельм записал в своем дневнике, что греки не знают Гомера. А массы уже готовились к восстанию, Вильгельм был осужден мировым сообществом за развязывание Первой мировой войны, так что пожить в Ахиллеоне ему удалось совсем недолго.
Сисси – явственно левая: бежит от «своих», плюет на орднунг, живет поэзией и искусством, путешествует. Приезжает с Корфу (это сейчас и мои мечты - поселиться на греческом острове) в Шаффхаузен, живет две недели в отеле возле Рейнского водопада. Водопад не простой: не только что самый большой в Европе, но и лицезреть его можно с трех сторон: изнутри – в середине высокая скала, на нее можно забраться, подплыв на лодочке; с пологого берега, где стоял ее отель (а теперь ресторан, я там обедала) и с крутого, где замок. Она смотрела на обрушивающийся с грохотом поток воды, как смотрю на него теперь я: мироустройство ведь опять рушится, и от этого на людей хочется смотреть меньше, чем на воду или зверюшек (сходила в Рапперсвиле в спецзоопарк, где можно общаться с козликами и зебрами). Люди как бы придавлены этим водопадом истории, и их не слышно, и они оглушены.
Потом Сисси едет в Лозанну. За углом кафе, где она инкогнито сидит и вряд ли ест пирожное Pavlova, поскольку блюдет диету (6 персиков в день, и всё) идет стройка, на ней работает Луиджи Лукини, падает, получает травму. Возможно, она слышит шум, видит в окно, как прохожие прибавляют шаг, бегут посмотреть, что случилось. Потом Женева, конец. Императрицу убивает ее же, левый, мир, который готовится к взрыву мирового порядка, а не отвергнутый ею правый, ничего не подозревающий и не понимающий, как Вильгельм. Он готов воевать, но не готов отказаться от своего.
В Швейцарии оба мира сосуществуют, уравновешивая друг друга. Скрепив свое соседство договором, что никогда не примут участия в войне. Они будут хранить чужие капиталы и свою идентичность. Сегодняшняя летняя Женева – бросающиеся в глаза люди в черном, в паранджах, как некогда люди с горящими глазами - русские анархисты. Сегодняшний летний Цюрих – венские балы на главном вокзале, Hauptbanghof, белые корабли на озере, люди с бейджиками в отелях и ресторанах – семинары, конференции, туристы, заглядывающиеся на старинные эркеры прибрежных городков Цюрихского озера. И там, и тут – множество клиник: мир приезжает в Швейцарию лечиться.
