Наша беседа с известным поэтом, писателем, эссеистом, лауреатом литературной премии «НОС» 2012 года Львом Рубинштейном состоялась на 26-ой Международной Иерусалимской ярмарки в рамках проекта «Книга. Знание». Беседовала Наталия Демина.
Когда вы начали читать? Какой была первая книга вашего детства?
Читать я начал довольно рано, лет в 5, что для моего поколения рано. Сейчас дети научаются читать значительно раньше. Но я ленился читать и предпочитал, чтобы читала мама, и она проделала, на мой взгляд, гениальный педагогический ход: прочла мне две первые главы «Робинзон Крузо» и наотрез отказалась читать дальше.
Ага, если самому интересно, читай сам!
И я, ругаясь, бранясь и плача, стал читать книгу и дочитал ее до конца.
Была ли эта адаптированная версия?
Да, детский вариант, конечно. По-моему, это был перевод Чуковского, если не ошибаюсь. Так что я до сих пор числю «Робинзона Крузо» в числе моих любимых книг, и с тех пор я непрерывно читаю сам. На книгах я испортил зрение, так как мы жили в тесноте и спали в одной комнате с родителями, и я читал с фонариком под одеялом.
В детстве я читал разные книги, абсолютно без разбора, детское и недетское. Несколько лет назад я проделал такой эксперимент: перечитал те книги, которые считал любимыми с детства. И очень интересно все скорректировалось: некоторые вещи оказались вдруг полным барахлом, вроде Майн Рида, мне они показались скучными и примитивными, а какие-то показались еще лучше, чем в детстве, например, Марк Твен или «Остров сокровищ». Не говоря уже о «Трех мушкетерах», которых я недавно перечитал с большим удовольствием. Оказалось, что это вовсе не детская книга.
Были ли среди них книги, который предопределили то, что вы стали поэтом-писателем?
Нет, не думаю, что какое-то чтение на меня повлияло. Я сознательно начал писать довольно поздно, в студенческие годы, хотя до этого я как-то примерялся к этому, мне хотелось быть писателем, но я ничего для этого не делал. Просто нравилось и все. Писатель, с трубкой, сидит что-то рассказывает, говорит о планах… Стихов я читал много с детства, и это увлечение пришло через старшего брата, он старше меня на 9 лет, он – классический интеллигент-шестидесятник, представитель научно-технической интеллигенции. А в их поколении это было всеобщее увлечение, тогда не было шанса познакомиться с девушкой, если ты не знал стихов и это правда. А кто сам сочинял, тот был бог.
Или пел на гитаре…
Да-да! Брат приносил домой разнообразные поэтические сборники, и я читал всё, не отличая хорошего от плохого. Это позже все пришло, примерно тогда, когда в старших классах мне попался довоенный том стихов Бориса Пастернака. Мы его как не очень то знали как поэта, а больше как переводчика, знали его скандальную историю с «Доктором Живаго», а издавали его стихи очень мало. И вот мне попался этот томик и я, не преувеличивая, скажу, что задохнулся, понял, чем отличаются стихи от нестихов.
Сколько вам тогда было лет?
Шестнадцать, наверное. Я как раз заканчивал школу. Потом я начал других читать, и у меня никогда не было самого любимого, я никого не числю в учителях, хотя, конечно, когда я только начинал писать, я подражал многим.
Были ли среди ваших книг детства научно-популярные? Можете их вспомнить?
Были, но я не помню…. Были-были… В основном, это были путешествия. Чуть позже… Нет, вы знаете, не могу вспомнить. Но был период, когда я любил научную фантастику. Это примерно 4-5 класс.
А что именно?
Переводили мало. Жюль Верн мне как раз не нравился, он мне казался скучноватым. Особенно мне нравился Александр Беляев, я был им страшно увлечен, я прочитал все его произведения, и некоторые даже не по одному разу и даже однажды слепил из пластилина голову профессора Доуэля и с ней как-то общался.
А смысл диалога был в чем?
Это была голова профессора Доуэля, он мне давал какие-то советы.
Боитесь ли вы наступления электронных книг на бумажные или они вам кажутся естественным продолжением?
Абсолютно естественным. Нечего бояться. Чтение – это процесс не так уж сильно зависящий от носителя, а электронный носитель очень удобен. Я езжу повсюду с iPad’ом и читаю. Другое дело, что, какие-то вещи, например, стихи лучше читать с бумаги. Поэтическая материя – это уже не информация, а искусство, а искусство как раз очень зависит от носителя.
Предположим, будет электронная книга с вашими стихами, читатель будет вести пальцем по строчкам и слышать ваш голос.
И это возможно! И я не буду против этого. Но я лично люблю читать стихи на бумаге и даже с какими-то мною загнутыми листочками, подчеркиваниями.
С другой стороны, какие-то жанры книг, мне кажется, уже сейчас практически неактуальны в бумажном виде, например, словари. У меня дома их много, но я ими не пользуюсь, и когда мне что-то нужно, я ищу в Интернете.
Многие родители говорят, что их дети не читают, потому что у них планшеты, iPad'ы. Что бы вы им посоветовали?
Как так - не читают! А планшет читают? (смеется)
Играют в компьютерные игры...
А, это другое дело. Мы наблюдаем очень серьезное наступление визуальной цивилизации на вербальную, а поскольку все мы, да и вообще русская личность сформировалась, как речевая и вербальная, как лого-центричная, как скажут философы, то, конечно, это выглядит как некая катастрофа. Сейчас выросло поколение, которое не считывает те тексты, которыми обменивается мое поколение. Они могут сделать недоуменное лицо, услышав то, что для нас очевидно. Но дело в том, что в новом поколении есть те, кого я называю «наши» дети, не в буквальном смысле, которые тоже владеют этим цитатным фондом и активно его используют. Но вообще визуальная культура сейчас важнее, что делать? Думаю, что к визуальной культуре надо приноравливаться, я думаю, что из нее будут появляться какие-то выдающиеся новые авторы.
Что сейчас лежит на вашей книжной полке и рабочем столе? Что вы сейчас читаете?
На рабочем столе стоит ноутбук, я в последнее время, признаюсь честно, чаще перечитываю, чем читаю что-то новое. У меня несколько лет такой период и я очень этому рад. Новых книг мало читаю. Сейчас я очень увлечен социальными сетями, я считаю, что это прообраз новой словесности. Он пока сейчас хаотический, там сейчас много чепухи. Кстати говоря, в книжной литературе тоже много чепухи, это нам только кажется, что книжная литература состоит из шедевров, а там много всякой фигни. Но эта мгновенная, мобильная, с обратной связью словесность мне очень интересна. Я сейчас в Фейсбуке много читаю, много пишу, мне это нравится.
А не жалко времени?
Для меня это литературный проект.
Ваши книги были представлены на Иерусалимской ярмарке, что-то их объединяло? Ведь они совершенно разные.
Во-первых, фамилия автора. Они, разумеется, разные, я надеюсь, но не настолько, чтобы подумать, что их писали разные люди. Одна из представленных здесь книг – поэтическая, а две – прозаические. Стихов я всегда писал немного, а сейчас пишу совсем мало, но считаю своим главным делом.
Вы, прежде всего, поэт?
Хочется так думать. Это для меня важное и заветное занятие, хотя то, что я пишу в прозе - это не рассказы, не повести, а нон-фикшн, эссеистика. Я этого тоже не стыжусь и делаю вполне серьезно, ответственно, а не как занятие второго сорта. Просто это немного другой вид деятельности. Когда меня спросили, как для меня различаются поэзия и проза, я ответил, что они относятся друг к другу как кристалл и раствор. Вещество же одно и то же.
«Кристалл» и «раствор» - очень здорово! А что из этого поэзия?
Кристалл, конечно!
Казалось бы наоборот…
Даже не кристалл, может быть, а, скажем, концентрат.
В одном из ваших эссе я прочла, что вы считаете ключевым словом слово «свобода». Так ли это в настоящее время или появились другие слова?
Не только «свобода». Ключевых слов, конечно, несколько, очень важно слово «достоинство» - совершенно забытое в общественной жизни, прямо скажем. Более того, это слово вспомнили все те, а их не так мало, кто приходил на площади в декабре прошлого года. Людей вдруг резко оскорбило, что их считают, не побоюсь этого слова, быдлом.
Вы активно участвуете в этом движении, являетесь лидером общественного мнения…
Ну, ладно - лидером!
Говорят: "Рубинштейн, Рубинштейн...". Скажите, вам политика не мешает писать?
На сегодняшний день помогает, автору всегда нужен раздражитель, вот сейчас он у меня такой, а завтра будет какой-нибудь другой.
Что вы сейчас пишете? Говорят, что Иерусалим дает поток новой энергии для творчества.
Я человек не мгновенных реакций, все сильные впечатления у меня начинают проявляться несколько позже. В данный момент мне кажется, что я бесчувственный, особенно, если впечатлений много. А через какое-то время оказывается, что я все услышал, увидел и так далее…
Был ли в вашей жизни период сродни болдинской осени, время и место, когда вы писали много и постоянно?
Бывало, но это трудно структурировать. Я никогда не писал дома, кстати, и сейчас дома плохо идет. Сейчас я хожу в редакцию и там пишу или вдруг в метро что-то приходит в голову, к счастью у меня есть IPad'ик и я в нем что-то запишу... Потом пересылаю по почте себе, потом копирую. А раньше я всегда ездил с блокнотиком или библиографическими карточками. Очень люблю писать в дороге, на ходу, гуляя.
Для вас важна реакция публики?
Всякие раз надо определять, что такое публика. Важна, но я никогда не воспринимаю публику абстрактно. Нет публики вообще. Когда я занимался поэзией в 70-80-е годы, я существовал в той среде, которую сейчас принято называть неофициальной культурой, и там этой публики было столько, что я всех знал в лицо и по именам, и это было очень важно. Сейчас я совершенно не знаю, какая у меня публика и сколько ее, но я по-прежнему ориентируюсь на каких-то знакомых, и мне важно, когда мне вещь кажется удачной, то я думаю: оценит ли такой-то то-то или нет.
Для вас творчество – это дисциплина или вы оставляете все на самотёк?
Я никогда не заставлял себя писать и всегда был сторонником партии «Вдохновение». «Ни дня без строчки» – я этого никогда не понимал. Но с тех пор как я начал публиковаться в медиа, то хотя у меня нет жестких временных и тематических обязательств, но я чувствую, что мне надо что-то написать. Сначала я чувствую ужасный душевный дискомфорт, ужасно мучительно сесть и открыть файл. Знакомый всем пишущим страх белого листа, а в моем случае – открытого файла. Мучительная какая-нибудь первая фраза и пошло… И где-то с середины текста ты начинаешь ощущать, что получается. И тогда писание становится счастьем, а до этого – мучением, что я пишу? Ну, зачем? Иногда текст рождается с какой-нибудь фразы, она необязательно первая. Тебе нравится какая-то фраза, и она начинает обрастать текстом…
