Кто еще не в курсе: из слов, составляющих аббревиатуру МХАТ, худрук театра Олег Табаков убрал эпитет «академический». Поживем увидим, повредит оно, не повредит «художественности» театра, пока же его главный продюсер последовательно проводит в жизнь политику реконструкции театральной истории. А именно репертуар прошлого века театра, начинавшего как МХТ, второй уж сезон подряд перекраивается на век новый.
Старый сезон Табаков закрывал долго и неохотно. В июне и даже в июле игрались спектакли, официальная премьера которых состоялась теперь. Дважды показаны пьесы Владимира и Олега Пресняковых. Так, на Новой сцене в Камергерском был сыгран спектакль «Табакерки» «Воскресение. Супер» режиссера Юрия Бутусова. Бутусовский альянс с екатеринбургскими авторами перепел на новый лад «Воскресение» Толстого. А затем на Малой сцене МХТ состоялась официальная премьера спектакля «Изображая жертву». В нем братский авторский союз и постановщик Кирилл Серебренников изобразили шекспировского «Гамлета». Знающие историю Художественного театра, вам напомнят, что и толстовское «Воскресение» и «Гамлет» Станиславского-Крэга были значительными вехами в истории театра. У нового МХТ даже есть новый К.С., так фамильярно называли его основателя, теперь же это Кирилл Серебренников, заметная личность, которая иных бесит до обморока, иные же на него не нарадуются.
Герой Пресняковых и Серебренникова участвует в следственных экспериментах в роли жертвы. Страдающий от жизни, что в любой момент может закончиться, отчего-то выбирает себе роль, в которой все время надо примерять маску смерти. А потом изображавший жертву оказывается убийцей, отомстившим за смерть отца, хотя толком и не понятно был ли он убит. Когда Някрошюс ставил своего «Гамлета», то делал спектакль о несостоятельности мира отцов. У Пресняковых-Серебренникова получился спектакль о несостоятельности мира детей. Звучит эта тема и в ставшем уже скандально хитовым монологе Виталия Хаева в роли капитана угрозыска, который артистично обложит по матушке суетящуюся вокруг него бестолковую молодежь, обвинив ее во всех актуальных грехах. Главная же проблема Вали-Гамлета в том, что он не столько смерти боится, но жизни боится.
Когда смотришь этот фонтанирующий режиссерской фантазией спектакль, в последнюю очередь вспоминаешь Шекспира. С некоторых пор театральные критики подозревают режиссеров в подражательстве Тарантино. Табаков этим подозреваемым явно симпатизирует. Удостоенные подобных же упреков молодой режиссер г-жа Чусова, вскоре представит в МХТ «Тартюфа», и режиссер, которому впору в классики, Роберт Стуруа - реконструирует в Табакерке своего «Кваркваре», легендарный тбилисский спектакль. В случае с Серебренниковым сравнение с «ужасным Квентином» напрашивается. Он ставит «черные» тексты авторов сегодняшней «новой драмы» весело и лихо. Получает премии, любит быть модным и знаменитым, ценит разные стили и стильность, знает современную и безмерно чтит классическую режиссуру, засим не раз ее цитирует. Серебренниковский финал «Изображая жертву», с хоровым пением «Прощайте, скалистые горы» (старой песни о главном с пронзительными словами «И знаем, друзья, и не жить нам без моря, и в море нет жизни без нас»), напоминает финал «Путешествий Онегина» Анатолия Васильева, где герои золотого века русской литературы поют: “Слушай, Ленинград, я тебе спою, задушевную песню мою”. За непрямое цитирование классиков некоторые критики упрекают его в копировании, а по сути, Серебренников мастер постмодернистского «пастиша» – коллажа разнообразных пародий и стилизаций.
Галина Волчек показала себя столь же удачливым продюсером, как Табаков, презентовав за 4,5 миллионов долларов «Другую сцену». Небольшая пристройка к театру «Современник» уютна внутри, зал очень напоминает Центр имени Мейерхольда в миниатюре. Глава ЦиМ Валерий Фокин, не чужой человек «Современнику», и открыл это, судя по названию, предназначенное поискам и экспериментам помещение долгожданной «Шинелью» Гоголя. И предложил новое прочтение классического литературного сюжета.
Идея поручить роль Башмачкина великому артисту Марине Нееловой, видимо, принадлежала Юрию Росту, что в афише зафиксировано. А вот кого не обозначили, так Юрия Норштейна. Его неоконченный фильм пришел на ум всякому, наблюдавшему, как Неелова вылупляется из старой шинели, живет в ней как сморщенный птенец в скорлупе, трогательный и чудесный, с белым венчиком старческого пуха на голове, из которого выбивается непослушный клок. Отношения Башмачкина с новой шинелью поставлены Фокиным как галантная любовная игра, то шинель присядет перед ним, то он ей поклонится и затем выгуливает свою красавицу по ночному Петербургу.
Сценическую анимацию спектакля придумал театральный кудесник Илья Эпельбаум, один из создателей уникального театра «Тень». Музыку небесных сфер и прочие шепоты и крики исполнил изумительный ансамбль «Сирин». Но как Норштейн не закончил свое произведение, так по каким-то мистическим причинам не закончил спектакль Фокин.
Страшный город убивает Башмачкина, но никаких хождений призрака по городу нет. Впрочем, того, как Неелова представляет смерть Башмачкина, суча скрюченными ручонками гортанно выкрикивающего две фразы – горестное обращение свое к ворам, и гневный окрик начальника, обращенный к нему («Что вы себе позволяете!») – было достаточно, чтоб в зрительном зале похолодели. В старой шинели Башмачкин жил как у Христа за пазухой. Уходит он с душой неуспокоенной и смятенной, падая, словно в могилу в разверстую пасть брошенной наземь старой шинели.
Последней точкой спектакля стало апокалиптическое видение. Окна, отгораживающие Акакия Акакиевича от внешнего мира, заливает водой, то ли город тонет, то ли под водой скрывается мирок Башмачкина. Похоже, Фокин самоустранился и дал Нееловой создать образ униженный и оскорбленный, который она всегда представляла с потрясающим души мастерством, начиная от влюбленной девочки из «Монолога» Ильи Авербаха до репрессированной в сталинские лагеря Евгении Гинзбург в «Крутом маршруте».
В моде хорошо забытое старое. И пока «Сатирикон» выпускал «Страну любви» (она же «Снегурочка» Островского) силами студентов под чутким руководством Константина Райкина, основная труппа без худрука была занята в это время в лермонтовском «Маскараде» у приглашенного Владимира Агеева. Режиссер-постмодернист (как он сам себя позиционирует без какого-либо по непонятной причине укоренившегося враждебного отношения к стилю), но работающий совсем в ином ключе, чем Серебренников, Агеев в свою концепцию включил то, что его всегда занимало – мистику и абсурд. Созвучно спектаклю Фокина его «Маскарад» стал богословской дилеммой. Арбенина мы застаем в решающий час между ангелом и бесом. Ангел, как не трудно догадаться, Нина в исполнении прелестной Глафиры Тархановой. Бес – Неизвестный, его играет Григорий Сиятвинда.
Режиссер увидел в Арбенине гениального игрока, переигравшего самого Дьявола, затеявшего губительную интригу. Но пока вы о счастливом финале не догадываетесь, абсурдный символизм, представляющий общество светских франтов в лицах, похожих на западных звезд шоу-бизнеса в окружении масок венецианского карнавала, нагнетает предчувствие конца человечества. И щекочет нервы не менее чем старый добрый зловещий романтизм. Баронесса Штраль напоминает Мию Уоллес, героиню Турман из «Криминального чтива» (опять Тарантино!), Казарин Дениса Суханова смахивает на Шона Пенна, а поющая на балу Нина – Мадонну и Уитни Хьюстон вместе взятых. А также выход Нины на балу напомнит знаменитое выступление дивы Плавалагуны из бессоновского «Пятого элемента». Лучший же номер поставленного Агеевым космического вырождения человечества - это дурковатый джаз-банд Казарина и Шприха, поющих сплетни как комические куплеты, тогда как цилиндр и котелок дрожат у них на головах, прикрепленные на пружинке.
Казарин Д. Суханова бесподобен, Максиму Аверину в главной роли не хватило магнетизма, как и Сиятвинде. Есть причина, из-за которой на этот спектакль нужно сходить дважды: Аверин с Сухановым меняются местами, понятное дело, захочется увидеть, как Суханов играет Арбенина. Особенно следует отметить костюмы Андрея Климова, и удостоить специальной похвалы прозрачные игральные карты. Карточную игру в «Маскараде» Агеева заменяет игра интеллектуальная, Арбенин переигрывает Беса тем, что побеждает его в диспуте. Как и для самого Агеева, постоянно отказывающегося от традиционного прочтения пьес, и попытавшегося наново раскрыть загадки лермонтовской трагедии, режиссура прежде всего интеллектуальная игра. Следуя ей, спектакль перестал быть трагедией, но своеобразной поэзии в нем хватает. И стихотворный текст подан весьма грамотно.
Признаем, модернизацией прошлого по всем фронтам – попыткой возвращения театральной истории, переписыванием на новый лад литературных и драматических произведений, новой театральной интерпретацией классических сюжетов, публику смогли заинтриговать в начале сезона, и можно надеяться, театры будут поддерживать разгоревшийся интерес в дальнейшем. Бесспорно также, что МХТ возродил свою старую добрую репутацию оплота современной драматургии, для полноты картины наконец следовало бы в Камергерском выпустить запаздывающую премьеру по братьям Дурненковым.
Майя Мамаладзе
