В апрельском номере журнала "Октябрь" опубликован роман Петра Алешковского "Рыба. История одной миграции".
Автор сборника рассказов "Старгород", нашумевшей повести "Жизнеописание Хорька", авантюрного романа "Владимир Чигринцев", сказки "Рудл и Бурдл" и еще нескольких книг, в своем новом романе повествует о русской женщине, которая родилась в Таджикистане и пережила многолетний трагический опыт внешних и внутренних странствий. Внимательность к детали, составу воздуха (действие романа охватывает 1970-80-е годы, распад Союза, неприкаянные 1990-е и современность), глубина понимания человеческой природы сочетается с ласковым авторским сочувствием всему, чего касается его перо. Ощущение подлинности явленного в "Рыбе" мира так поразило Майю Кучерскую, что она немедленно обратилась к Петру Алешковскому с расспросами.
1. "Перемещения людей – часть божьего плана"
Первое, что увидит читатель романа - заглавие. «Рыба». И, конечно задумается – это что ж за «рыба»? У кого-то возникнут христианские ассоциации, а кто-то решит, что это заглавие слишком тихое, медленное…
Ну, почему? Рыба бывает и стремительной, как щука, например, или мурена. А бывает якобы медлительной, как камбала. А бывает, что рыбой называют фригидную женщину. Кроме того, «Рыба» действительно ассоциируется с Христом. Книга «Рыба» - это история миграции, история русской женщины, которая в 1992 году драпала вместе со своей семьей от геноцида в Таджикистане и попала в Россию, откуда вышли ее предки. Это история о том, как русской пришлось знакомиться с русскими, выживать и выжить. Вера, моя героиня, - медицинская сестра. Про ее метод «лечения» так и не понятно до конца, действительно ли она лечит наложением рук или ей это только кажется.
А почему главная героиня романа - женщина?
Меня один раз спросили, почему в «Хорьке» мало положительных женщин. Я ответил, что так было нужно, но в шутку пообещал, что напишу книгу, в которой будут такие женщины. И как-то я думал, думал, и решил, что надо написать не просто о женщине, а от имени женщины, потому что лицедейство писателям свойственно. Это интересная и сложная задача. И художественная, и стилистическая, и, безусловно, психологическая. Игра, одним словом. А играть приятно. Вот я пять лет и играл- воевал с самим собой, но мужчину в себе, конечно, не уничтожил, а вот маску моей Веры поизносил до дыр.
У Веры есть прототипы?
У меня никогда не бывает реальных прототипов, хотя фотоальбом в голове присутствует. Когда я писал «Седьмой чемоданчик», я думал о том, как описать родных – деда, бабку, отца. И понял, что на бумаге они становятся героями, потому что любой другой человек, который их знал, имеет шанс описать их по-другому.
А твоя Вера – это случайно не новый национальный тип?
Нет, конечно же. Хотя тип вполне национальный. Эта русская бежала в свою родную страну. И оказалось, что эта страна не шибко ее ждет. Мы, к сожалению, очень мало об этом говорили и говорим. Прошло уже лет 14 или 15 с тех пор, как произошли эти события. Многие мигранты, до сих пор не прижились и мыкаются на просторах, что равняются сорока Франциям, а многие просто умерли.
Репатриация, иммиграция – вещь страшная, мне одна аргентинская еврейка-старушка говорила: «И куда они едут, понимали бы, что их ждет!» Сама приехала в СССР, купившись на сталинскую пропаганду, попалась и…прижилась. Говорила она мне про своих внуков, уезжавших в Америку в период застоя. Судьба этих внуков сложилась по-разному, но это – другая история. Такие перемещения совершаются по большей части ради детей – теми, кто понимает, а не движим инстинктом самосохранения, просто бежит сломя голову.
Быть может, самые пронзительные страницы "Рыбы" посвящены Средней Азии. Откуда такие психологически и этнографически точные сведения?
Мне довелось работать там в археологической экспедиции в 1970-е годы, и я никогда не забуду эту потрясшую меня поездку, - в общем-то первую зарубежную поездку, в абсолютно иной мир. Тогда он был мирным, красивым, полным своей гармонии, к которой я приобщился по касательной, как заезжий. Тогда же, работая на раскопе и глядя в голубое безоблачное небо я понял, что перемещения людей – часть божьего плана. Мир стоит на движении, без смешения кровей человечество закисло бы и выродилось. Беру же я барана в своей деревне и меняю его на соседского, чтобы «оживить» кровь в отаре. В советской археологии проблемы миграции не приветствовались – сталинизм предпочитал тупо отстаивать автахтонное происхождение, так было потребно режиму. А ведь режим существовал с исторической точки зрения очень не долго – маленькая прослоечка культурного слоя, только от него и теперь страдают люди, типа моей героини.
Мне кажется, что твоя героиня чем-то напоминает «хорька», хотя возможно дело просто в форме – и там «жизнеописание», и здесь.
Возможно. Оба они – закрытые системы. И здесь казните меня, как хотите, таким образом, мне проще открыть их миру. Так я могу показать эмоцию. Если бы она была душой компании и пела под гитару, она была бы комсомолкой, спортсменкой или героиней и исполнительницей бардовской песни. Она глубже.
Почему роман написан от первого лица? Так легче?
Нет, так сложнее. Я начинал в третьем лице. Казалось бы – какая широкая возможность уходить в сторону, давать комментарии, но теряется доверие читателя. От первого лица в данной истории возникла бы другая мускулатура у текста, а переживания, связанные с женской физиологией прозвучали бы объяснением из учебника.
2. "ХIХ век закончился со смертью Сталина"
Роман «Рыба» выдвинут на премию «Большая книга», а еще ты дважды входил в шорт-листы Букера. Что такое литературная премия лично для тебя?
Сейчас - ничто. Первый раз, с «Хорьком» нервничал. Потом перестал. Но все равно в премиях надо участвовать.
Почему?
Опыт показывает, что какое-то время премированная книга продается лучше. А ведь хочется тиража.
Хочется - вряд ли же ради лишних денег, они ведь все равно невелики? Или ты хочешь быть «народным писателем»?
Я хочу, чтобы роман прочитало как можно больше читателей. И думаю, что большая часть пишущих хочет того же. Вопрос – признаются ли они в этом. Мне об этом говорить не стыдно. Писал, работал для людей, хотя, конечно, и для себя. Это противоречие я всю жизнь разрешить не могу, а философствовать на эту тему – от лукавого. Не будут читать, вполне возможно, что все равно буду писать… Хотя какой я графоман – пишу слишком медленно. Вот в ХIХ веке писали!.. ХIХ век, слава Богу, закончился со смертью Сталина. Ну, немножко еще потянулся до смерти Брежнева. Хватит.
В каком смысле ХIХ век протянулся до смерти Брежнева?
А помнишь, как мы читали во времена застоя? Как будто телевизора и кино не существует. Взахлеб и много. Теперь в книжных магазинах, как в Елисеевском, и хоть издатель вечно жалуется – дефицит-то раскупают! Сожалеть по прошлому глупо и непродуктивно, важность слова – всем и так понятна (тем, кто понимает), культура неистребима, Волга впадает в Каспийское море, а лошади, как известно, едят овес, но чаще – сено.
Каков статус писателя сегодня? Поэт в России не больше, чем поэт?
Писатель в мире и в России не больше, чем писатель. А это – много значит! Но когда появится Писатель, то не волнуйтесь, запишут в ВПЗРы (Великие писатели земли русской). А когда умрет, и памятник поставят.
Просто пока Писателя нет?
Тормознулось на Солженицыне, вроде он живой, слава Богу, но наполовину уже и мраморно-бетонный. А дальше поживем – увидим. Сложно оценивать современников с этих позиций. Да и времена другие – другие песни. Свобода теперь – это то, что внутри тебя. Но она всегда была внутри, снаружи был режим, что не одно и то же. Не думаю, что Лермонтова оценивали как великого писателя или поэта при жизни – в России надо жить подольше, или умереть красиво. Или жить подольше и замечательным образом умереть. Может еще оценят Домбровского и Коваля, а может – проехало. Конечно, жизнь изменилась, не в основах, нет. ..
3. "Я терялся в тайге, не поверив компасу"
Ты имеешь в виду технический прогресс – Интернет, мобильник?
Да, это тоже. Но главное, скорость. Ритм, связь – многие берут в лес, мобильный телефон. Может быть, это скоро надоест, но пока-то это так. Сам видел. Это уже привычка, это наркотик. Но скольким людям этот наркотик спас жизнь, вовремя связав их с врачом, например. Или JPRS , с которым потеряться невозможно. Я сам терялся в тайге, не поверив компасу. По физике у меня всегда была двойка. Я хотел бы научиться пользоваться этим прибором, но признаюсь честно, у меня с приборами проблемы. Наверное, на самом деле – лень. Освоил же я, наконец, Интернет. А ведь говорил, что ни за что.
Кстати, о наркотиках. В «Рыбе» очень натуралистично изображается жизнь наркоманов – вряд ли из личного опыта?
Меня всегда интересует проблема воли. Наверное, это пунктик. Насчет наркотиков – видел. Не понравилось.
А при чем тут воля?
«Рыба» выживает только благодаря собственной воле, воле к жизни. Также побеждают наркотик люди умные. Побороть зависимость можно только при помощи ума. Это я тоже видел.
А при помощи веры?
Сегодня церковь пестует и подбирает наркоманов. И многим помогла. Вера, безусловно, может спасти. Кстати, один из героев хватается за нее как за соломинку. А вот хорошо ли хватается, не мне судить.
"Один из героев" - муж твоей героини. Ты его уже осудил!
У героя как это ни странно есть жизнь за обложкой, после точки. Если кому-то хочется ее достроить. И я совсем не знаю, как сложится жизнь мужа героини. Во всяком случае – ему вольно стать даже святым. То, что Вера святая у меня сомнения нет, но она об этом не знает. Я не сужу людей, это другая профессия.
Насколько тебе уютно жить в этом мире, городе, стране, доме?
Мне очень неуютно жить порой. Все чаще и чаще. Это никак не связано со временем. Задача - постоянно ощущать сопротивление жизни как счастье. Когда не удается, становится неуютно. Хочется вильнуть хвостом и залечь на дно. Но этого делать нельзя, на то и воля дана, чтобы ложиться спать против течения, слушать шум мира, наблюдать и играть в свою игру – чужой тебе не предложат.
