В клубе «Билингва» состоялся круглый стол «Россия на международных культурных рынках», посвященный проблеме продвижения русского искусства на западный рынок. В дискуссии приняли участие Николай Александров (обозреватель газеты «Известия»), Александр Архангельский (ведущий канала «Культура», обозреватель газеты «Известия»), Евгений Бунимович (депутат Мосгордумы, поэт), Ирина Гачечиладзе (специалист по авторским правам в «НЛО»), Андрей Дмитриев (писатель), Александр Долгин (президент фонда «Прагматика культуры»), Алена Карась (театральный критик), Майя Кучерская (редактор «Прагматика культуры» на Полит.ру), а также литературные критики Александр Вознесенский (Ex libris – «Независимая газета») и Юлия Рахаева («Вечерняя Москва»). Вела обсуждение Елена Свердлова - директор издательских программ ОГИ.
На круглом столе обсуждались впечатления участников от Парижского книжного салона, степень участия государства в продвижении русской культуры на Западе, перспективы российских переводческих программ, создание продаваемых идеологических брендов, дифицит неофициальных культурных институций в России, причины успеха фильма "Возвращения" на Веницианском фестивале, продаваемости русских картин на аукционах и сложной судьбы современной русской литературы за рубежом. в зарубежных издательствах. Мы публикуем лишь самые выразительные части дискуссии.
Елена Свердлова. Организатором нашего круглого стола является новый отдел культуры на «Полит.ру» - «прагматика культуры». «Прагматика культуры» на «Полит.ру» рассматривает культуру с точки зрения ее жизни на рынке. В частности, на рынке мировом. Об этом и пойдет наш сегодняшний разговор. Безумно больно за представление России на официальных мероприятиях, свидетелями которых мы являемся. Меня это касается с точки зрения книжных салонов, международных книжных ярмарок. Ситуация, в которой страна представляет себя на двух параллельных культурных площадках, официальной и альтернативной, уникальна. Но в случае с Россией это давно стало нормальным явлением: рядом с официальным российским стендом расположен стенд так называемых независимых издательств. Это похоже на шизофрению.
Андрей Дмитриев. В городе Париже одна издательница спросила меня совершенно серьезно, каков мой статус как писателя, я писатель официальный или диссидентский? К вопросу я оказался не готов, но понял, что презентация России на международных рынках – дело важное, так как что такое Россия европейским читателям по-прежнему непонятно. Российский стенд на Парижском салоне был идеальным национальным стендом. Я сужу об этом как человек, чьи книжки там продавались. Книги были представлены просто развалом, что было очень удобно для читателей; скажем все мои книги, изданные в русских издательствах и во Франции, лежали в одной куче. И люди подходили, брали, покупали, отходили. И попадали на стенды наших издательств, скажем, издательства «Время», натыкались там на ту же самую мою книжку, отходили еще на десять метров и попадали в издательство «Фаяйр», издающее мои книги, а если они все же в ужасе бежали в сторону, то они оказывались у стенда магазина «Жубер» и тут уже начинался полный кошмар, потому что там были те же мои книжки. В результате они выходили оттуда с перекошенными глазами, с моими книжками в руках, к тому же мною же и надписанными.
Евгений Бунимович. Я думаю, все поняли, что такое идеальный стенд с точки зрения независимого писателя Андрея Дмитриева.
Дмитриев. Очень важным оказалось и то, что в Париже было сильное встречное движение, организация стенда и презентация России оказались не только нашим делом, но и делом принимающей стороны. Уже за месяц до салона начались интервью французской прессы, фотосессии - нас славно помучили, чтоб всю жизнь меня так мучили. Французская пресса прекрасно разогревала публику. Что касается альтернативы представления русской культуры, курьезная история с Поляковым, по-моему, на время эту тему закрывает, - ну, что значит «альтернативная»? Альтернативным может назвать себя кто угодно, а французы решат, что это что-то диссидентское. Реальной альтернативы в Париже не было.
Александр Архангельский. Всякое явление, в том числе явление культуры, можно анализировать на микро и макро уровне. На микроуровне от ярмарки к ярмарке организация русских стендов действительно была все лучше, все осмысленней и свою задачу организаторы выполнили блестяще в тех рамках, в которых они находились. То есть они продвигали русских писателей и русские книжки, особенно во Франции. Больше они сделать ничего не могли, потому что дальше встает вопрос макроанализа. Ярмарки – это малый проект, это очевидно. В рамках какого большого проекта мы действуем?
Большой проект – это проект продвижения страны на внешнем рынке, но для этого страна должна сама себе ответить, какова она, каково ее место в этом мире, какие цели она перед собой ставит и что она может этому внешнему миру предъявить. Есть французский миф о французском языке. Нам могут нравиться или не нравиться детали того, как это организовано, мы можем сказать, большие или меньшие деньги туда вкладываются, но в принципе понятно: каждый отдельный элемент встроен в большую систему. Затраты на продвижение французской литературы в мире успешны, потому что понятно, чего ради эти деньги тратятся. Мы живем в мире, которым управляют образы, вопрос только в том, мнимые это образы или они опираются на какую-то реальность. Если они мнимые, тогда они, как мыльные пузыри, лопаются. И все деньги, потраченные на создание этих мыльных пузырей, исчезают в никуда. Если эти образы связаны с реальностью политической, экономической, культурной, то эти образы успешно воздействуют на внешний мир, и эти проекты осуществимы.
Свердлова. Значит, нужно создавать новую мифологию, новый образ культурной России?
Архангельский. Вопрос состоит в том, в каком качестве книжная Россия, киношная Россия или культурная Россия выходит на внешний рынок. В 50-60-е годы Советский Союз выходила с большими, масштабными брендами, например, брендом Большой театр, потому что это была часть общегосударственного проекта, это была ядерная сверхдержава, которая подавала себя через колоссальные бренды. Ничто мелкое ее не интересовало. И денег не считали на продвижение этой культурной марки. Теперь вопрос в том, в каком качестве Россия собирается вводить моду на саму себя в окружающем ее мире. В качестве страны, где восстанавливается мифология романовской эпохи как главная общегосударственная мифология? Я ведь не против, образы бывают разные. Но в эпоху Романовых миф о выходе из смуты был укоренен в политической реальности и поэтому подлежал воспроизводству в качестве общегосударственного мифа. Сегодня это может быть лишь красивой игрой, успешной или не успешной в зависимости от того, успешные или не успешные люди будут этим заниматься.
Свердлова. Какие из русских искусств продаются на Западе и почему?
Архангельский. Те, которыми занимается не государство, а частный бизнес. Государство может доложить какие-то деньги, может и не доложить, но успешно этот проект осуществляется, потому что есть конкретные люди, заинтересованные в финансовом успехе этого предприятия. А государство, чувствуя, что это получается, всегда будет присоединяться к успеху, оно любит присоединяться к успеху и делить его с теми, кто этот успех организовал. Книжки в этом году во Франции мы попродавали. В следующем году уже продавать не будем, потому что не создано главное: моды на русскую культуру, и этого, конечно, организаторы Парижской ярмарки сделать не могли. Россию затягивают в прошлое, откуда она уже навсегда ушла. Но в этом качестве она никому не интересна. Мода на нее не утвердится. Государство ничего не сможет сделать на этом пути, хотя потратит колоссальные деньги. Сегодня будет модна Украина, потому что ей есть, что предложить этому миру в качестве современной идеи. Украинское искусство, украинская культура на какое-то время войдут в моду. Дальше вопрос стоит так: удержат ли они эту планку или нет.
Свердлова. Все говорят одно и то же, чтобы российские издатели продавали свои книги, чтобы российские писатели пользовались большой популярностью, нужно нам поддерживать всем русский балет, неважно, издатель ты, кинематографист, нужен какой-то бренд, который делает популярной нашу культуру.
Архангельский. Современная страна должна быть брендом, а не балет.
Евгений Бунимович. Ситуация с Украиной демонстрирует лишь то, что сама по себе культурная политика не может реализоваться вне мирового контекста. У Советского Союза, кроме большого бренда, я имею в виду Большого театра, балета, Краснознаменного ансамбля песни и пляски Советской армии, был еще своего рода идеологический бренд. Коммунистическая молодежь ходила на советские фильмы, мне об том рассказывали мои друзья в университете, латиноамериканцы, которые на них ходили, им было все равно, что показывают на экране, главное, что это был советский фильм. Потом мы попали в ту ситуацию, который сейчас Архангельский пророчит Украине. В конце 80-х началась мода на Россию, Горбачева, перестройку..
Эта русская экспансия, которая уж точно была организована общей политической ситуацией и коммерчески использована очень сильно, только не нами. Как раз в то время я попал во Францию, там вышла моя книжка. Я пытался своей жене купить сапоги и не мог, потому что на сапогах в это время были модны русские буквы. Я думал, что я с ума схожу. Я нашел какие-то сапоги, которые вроде бы годились, но на них сбоку была металлическая надпись «Полковник». Когда я спросил у дамы, которая продавала, вы знаете, что здесь написано, она сказала, а какая разница, это же просто русские буквы. Я ей сказал, что написано «полковник», а она: да, очень интересно. У меня до сих пор есть сумочка, на которой написано «Перестройка». Обе эти презентации, советская и перестроечная, радикальны. А наша проблема сейчас в том, чтобы представить себя неким нерадикальным брендом, как нормальная, цивилизованная страна.
Архангельский. Для этого нужно ей для начала стать. А мы находимся в уникальной ситуации: властные элиты панически маршируют сразу во все стороны, разрывают себя и нас на части, какая уж тут нормальность.
Евгений Бунимович. Я могу вам сказать, что я участвовал в открытии части Пушкиных в разных странах мира. Вот, например, акция открытия памятника Пушкину в Вашингтоне. Очень трогательная акция, но что советская, что постсоветская, это все одно и то же. Более того, Например, Дни Москвы в Берлине, в которых я участвовал. Мы можем говорить, что это глупо, официальный стенд, альтернативный стенд, но так сегодня происходит. По факту. В тот же Берлин вывезли все, что могли, все, что стоило вывезти из Москвы. Но программы начали действовать только после отъезда официальной делегации из Москвы и всех официальных церемоний – начался показ спектаклей, открылись выставки. Эта альтернативность и официальность заложена, она все равно происходит тем или иным образом. Можно с этим долго бороться, но это реальность нашей жизни.
Алена Карась. Я хотела бы уточнить к вопросу о Днях культуры России в Германии, что партнером Германии в России был Центр Стаса Намина, это абсурдная институция, которая тем не менее была выдвинута в качестве агента.
Бунимович. Это один вопрос. А другой, почему эти институции только сегодня создаются? Чтобы пригласить поэтов, музыкантов, художников, подчас иностранным организациям не к кому обратиться. Ни одна страна не понимает, почему этим должно заниматься министерство. Должны быть общественные структуры, негосударственные фонды и так далее. Они готовы с ними разговаривать. Но их не существует по факту. Могу честно сказать по собственному опыту, что под несчастный фестиваль поэтов, который мы начали организовывать, мы вынуждены были создать некоторую структуру, которая будет его организовывать, потому что больше некому. И оказалось, что на эту структуру, которая состоит, собственно, из меня и Надежды Вишняковой, директора фестиваля, сваливаются совершенно непосильные обращения, которые мы пытаемся раздать непонятно кому, потому что не с кем работать.
Международным центрам искусств не с кем работать. С Союзом писателей работать не хотят, потому что это не то, с министерством или комитетом работать не хотят, потому что это государственная структура, и получается, что передать проект, довольно симпатичный проект, который я просто не способен тянуть, некому. И в этом смысле мы теряем очень много.
Просто неприлично, что мы не оплачиваем переводы наших писателей за границей. Вот во Франции государство издает книгу, оплачивает на четверть, на четверть – город, а если это переводная, то та страна, кого переводят, оплачивает перевод. Это нормальная международная практика, которую мы не используем. И поэтому нас будут переводить меньше.
Александр Долгин. Несколько лет назад я был на промышленной ярмарке «Метизы и трубы» в Дюссельдорфе, которая была освещена шекспировским лозунгом «Быть или не быть?».Он висел на всех транспарантах, и англоязычный дизайн был таков, что прочитывался как: «Трубы или не трубы?». Проведя на выставке часа три или четыре, я в полуобморочном состоянии ретировался и больше ни разу туда не вернулся.
Между промышленной выставкой и книжной ярмаркой много схожего: и там и там ты погружаешься в пространство, где представлено, например, двести тысяч фирм, двести тысяч образцов, и эти образцы в информационном смысле очень похожи на книги. Это тоже какие-то непроницаемые изделия, чем они друг от друга отличаются, понять невозможно, все они снаружи блестящие, каждый из них описывается сложным набором характеристик, и ты вдруг понимаешь, что все, что ты хотел, все, что ты можешь сделать здесь, на месте, ты лучше сделал бы сидя дома, в Интернете. Правда здесь можно провести 20-30 переговоров в неделю. Вот совершенно понятный экономический стимул этого мероприятия. Этот стимул может использоваться тем, кто платит за это мероприятие деньги и хочет их сэкономить. Возникает вопрос, реализуется ли этот эффект в рамках книжной ярмарки. Я был на Франкфуртской ярмарке в 2003 году, мне показалось, что не реализуется. Но тут я могу и ошибаться.
Наш сегодняшний разговор вызывает у меня два вопроса. Совершенно согласен с Архангельским, что невозможно делать какую-то локальную вещь, не встраивая ее в общую стратегию. Есть ли у вас в умах это направление движения? Кто-то может прямо сказать, чего бы хотелось в этом плане от государства? И второй вопрос - в этом общем проекте должны быть каким-то образом сшиты интересы агентов, в нем подвизающихся. Все участники должны в найти в общем проекте положительную проекцию своих интересов.
Что касается образа России, то, во-первых, мне кажется, что принципиально мы могли бы быть интересны. Россия - одна из точек в мире, где быстро идут перемены. Своего рода лабораторный котел, где переплавляются судьбы поколений. Стабильным, усталым, успокоенным обществам любопытно было бы подсмотреть, а как люди живут в таком вихре, в такой динамике, тем более, что весь калейдоскоп проблем им тоже не чужд. Но у нас просто спрессован, все происходит на глазах одного поколения. Эти-то проблемы, как говорится, данные в ощущениях и могли бы составить конкурентное преимущество русских авторов, литераторов, архитекторов, художников, режиссеров. Но по плечу ли им задача? Или они увлечены подобострастным копированием готовых иностранных образцов? Может ли страна в интеллектуальном, художественном ключе работать на опережение? В литературном поле я этого не вижу. Никого не хочу обидеть, но авторов способных писать о том, чем в острых стыках современности живет страна, я не нахожу. Или они чураются жизни, или просто не успели обдумать, или своей миссии не осознали. Потому миру предъявить пока нечего.
Бунимович. Я хочу заметить, что недаром приз читательских симпатий получил Андрей Геласимов за повесть «Жажда», в которой присутствует тема чеченской войны. Связь между реальностью и литературой есть, но действительно редко – читая все остальные русские книги, складывается впечатление, что Россия не воюет в Чечне.
Долгин. И тему человека труда не вывели. Как живет рабочий класс, что происходит в промышленности? Что скрывается за перегородкой в офисе, где протекает жизнь не худшей части общества? Как и чьими усилиями свершаются сложнейшие новационные перестроечные процессы, полные человеческой интриги. Качественных вещей об этом что-то не видно...
Николай Александров. А кто эти они, кто забыл? Мы забыли? Не понятно, что это за безличная форма?
Свердлова. Можно я возражу? Все-таки я представляю издательство, в котором «Жажда» была издана. Для любого нормального издателя очень важно присутствие на международном рынке как продавца. Но нас не воспринимают как продавца. В том числе и потому что у нас нет переводческой программы, этим не занимается государство, которое не представляет культуру как товар.
Долгин. А вы можете внятно сказать государству, какой вы от него хотите поддержки в части своей деловой активности?
Свердлова. Да, хочу. Нечто подобное программе «Пушкин». Она замечательный инструмент для продвижения национальной литературы. Эта программа дотирует не только переводы, но и помогает издателям приобрести права.
Долгин. То есть, нужно выделить денег. Сколько?
Ирина Гачечиладзе. Проблема поддержки перевода – действительно очень актуальна . На мой взгляд, огромное количество несостоявшихся сделок было связано именно с отсутствием господдержки. Она действительно есть в огромном количестве стран, будь то Польша, Эстония, Германия или Франция. Для западного издателя покупка того или иного автора, особенно еще недостаточно известного, это риск. И такого рода поддержка в самом начале могла бы обеспечить издателям большую уверенность, потому что в дальнейшем им все равно придется вкладываться в его промоушн.
Александров. Если говорить о книжных форумах, в которых участвует Россия, они же все достаточно разного рода, и приезжая на них, невозможно это не учитывать. Иерусалимскую книжную ярмарку нельзя сравнивать, допустим, с франкфуртской или даже с парижским книжным салоном. Они все преследуют каждая свои цели. Они по-разному себя представляют. В Иерусалиме гораздо более домашняя атмосфера, несмотря на то, что там тоже есть иностранное участие. Французы вообще помешаны на своей франкофонии. Во Франкфурт приезжают торговать и себя показать. Это такая выставка книжных достижений.
Что касается идеологического бренда, мы говорим, что надо его выдумывать. Если его надо выдумывать, значит, никакой реальности за ним нет. И тогда любой идеологический бренд будет так или иначе сводиться к березкам, к раздуванию какой-то детали. Кто-нибудь может сформулировать, когда Дягилев проводил Русские сезоны в Париже, какой там был идеологический бренд? Или художественные салоны начала века? Какой там идеологический бренд?
Свердлова. Антиакадемизм.
Александров. Но этот бренд возникал из чего-то. Дягилев не был чиновником. Он был скорее организатором, который аккумулировал художественные идеи.
Архангельский. А Витте был чиновником. Их деятельность на разных полюсах взаимосвязана. (Дальше не я, а Александров?)
Александров. Суть в том, с моей точки зрения, что помимо этого идеологического бренда, существует одна вещь, которая безусловна, а именно язык. И с этой точки зрения, любая программа, ориентированная на продвижение пускай даже той разрозненной литературы, которая забыла о том, в какое замечательное время мы живем, чрезвычайно важна, потому что язык и есть посредник, это и есть представление. На протяжение десяти лет спрашивали те же самые французские издатели любого человека, который приезжал во Францию, кого нам переводить. Запаздывание в этом продвижении, в переводческих программах действительно колоссальное, поэтому оказывается, что в результате становится непонятно, что именно и как презентировать.
Отсутствие вот этого более-менее адекватного представления о том, куда отправляют и с чем, поскольку и этого продвижения еще нет, нет попытки каким-то образом продвигать свою литературу какую-никакую. Программа «Пушкин» занимается не только современной французской литературой, но и классикой. Как известно, в рамках этой программы были переведены начиная от Паскаля, Шатобриана до неизвестного романа Жорж Санд. Говорили об альтернативе и не альтернативе. Оказывается, что практически все чиновные попытки каким-то образом организовывать книжный бизнес, несостоятельны. Весенняя ярмарка в Москве просто не существует как таковая, и с главной своей задачей - представлять книгу России – не справляется. Осенняя Московская ярмарка – тоже совершенно непонятное событие. Не существует ни статуса, ни престижности.
Архангельский. Я хотел бы вернуться к вопросу, который поставил Александр Долгин о том, чего мы ждем, чего бы мы хотели, какова наша программа, которую мы можем предложить. Я бы хотел для начала получить от государства определенный ответ, куда оно собирается двигаться. Потому что без ответа на этот вопрос совершенно невозможно обсуждать проблему реформирования бюджетной сферы, например, включая сферу музейную и театральную. Государство в этой сфере говорит: я буду государством либеральным, модернизирующимся, жестким, освобождающимся от трат на немотивированные расходы. Одновременно с этим государство удваивает бюджет спецслужб и армии, запускает строительство нового стратегического бомбардировщика. Я спрашиваю, возможна ли такая фигура, где с одной стороны все будет худеть, а с другой стороны толстеть? Скажите, мы будем худеть или жиреть? Либо с двух сторон жиреть, либо с двух сторон быть поджарыми. Зачем нам стратегический бомбардировщик? Мы собираемся в этом направлении развиваться? Тогда это внятный ответ: да, мы собираемся воевать всерьез и надолго, мы собираемся строить жесткую державу с мобилизационной экономикой, с нереформируемой социальной сферой, тогда это понятный ответ, в таком случае у меня больше нет вопросов. Я перестаю задавать вопросы, потому что мне совершенно очевидно, что воспроизводится советская модель, надо создавать что-то альтернативное, проникать в щели на Запад самим, выстраивать там свои стратегии. Тогда государство должно делать следующее. Оно должно создавать экспертный совет во главе с писателем-генералом Карповым, и совершенно очевидно, что это системно, это правильно, это логично.
Если оно отвечает, что оно хочет быть государством модернизирующимся, оно хочет вместе со мной как с налогоплательщиком удивить мир тем, как оно бурно развивается, как оно динамично движется, это совершенно другой ответ, тогда оно должно отказаться от другой своей стратегии. Если оно хочет удивить мир, то в рамках этой стратегии я начинаю задавать следующий вопрос. Когда будут созданы экспертные институты под финансирование очень внятных проектов? Все зависит, и тут вы совершенно правы, от состояния конкретных искусств. Вот в кино что бы я хотел, чтобы государство поддерживало? Небольшие документальные проекты, например, «Русский ковчег» - совершенно очевидно, что сокуровский проект с точки зрения финансовой колоссальный успех будет иметь, его можно поддерживать. Там затрат миллион, прибыль – шесть. Соотношение один к шести замечательное. Проекты Никиты Сергеевича Михалкова я, с этой точки зрения, не поддерживаю, потому что они только внутренне конвертируемы, вовне они уже не конвертируемы в новом виде. В старом – да.
Бунимович. Начнем с того, что сама постановка вопроса: пусть мне государство даст ответ – это уже ответ на то, какое у нас государство. Приоритет для государства то, куда оно больше дает денег. Если сегодня деньги даются на спецслужбы и на вооружение, значит, это и есть приоритет. Ответ уже дан, Саша. Я не понимаю, чего вы еще ждете, какого ответа, потому что те деньги, которые заложены в бюджете, это и есть ответ о приоритетах государства.
Теперь Московская книжная ярмарка. Она совершенно адекватная. У нас есть выборная система, у нас есть парламент, у нас есть законы, у нас есть суд, только это не имеет ничего мало общего с тем, что обычно понимается под этими вопросами. Правильно? Вот в этом же смысле у нас есть книжная ярмарка. Простой очень образ: есть хоккей, все то же самое, ворота, форма, судья, свисток, шайбы только нет. И шайбы этой нет и в парламенте, вот и на книжной ярмарке. Поэтому наша книжная ярмарка и имеет такую абстрактную цель. Другое дело, что наши как бы бизнесмены на этом поле тоже пытаются что-то сделать. В этом смысле Московская книжная ярмарка совершенно адекватна нынешней нашей ситуации. Вот поиски шайбы – это вопрос.
Дмитриев. Хорошая новая игра: две команды катаются по полю в поисках шайбы!
Бунимович. Если продолжать ответ Архангельскому, могу сказать, что сегодня в игре есть еще одна особенность: в этой игре и счет с самого начала написан. Вы можете ездить там со своими клюшками, только счет уже написан с самого начала. Вот то и есть ответ, так что здесь как раз все нормально.
Долгин. Мне кажется, что нельзя так немилосердно требовательно относиться к государству. Государство просто по своим интеллектуальным кондициям не способно дать ответ. Ему нужно дать пас. Государство не способно породить ответ, но оно может выбрать из предложенных ответов, как в программируемом контроле у студентов. Кстати, бюджет – это тоже не ответ. Бюджет - это ответ, данный при непредъявлении запроса. Поэтому возникает вопрос, какая институция и может внятно предложить сценарий и сказать: мы так хотим, вот наши предпочтения. Ответьте на это, вправе ждать конструктивной реакции
Свердлова. Вы говорите, французы поддерживают Паскаля, Де Сталь и так далее и тому подобное. Французы очень практичный народ. Эта культурная экспансия заставляет формировать другую страну, мнение о том, что французское – все самое лучшее. Французское шампанское, духи. Любая мода на культуру предполагает продвижение других торговых марок и другого бренда. Машины, компьютеры, чулки и т.д. и т.п. Тогда бы и сапоги «Полковник» продавала бы Россия, а не Франция. И с этого получались бы дивиденды.
Виталий Лейбин. Я попытаюсь услышанное спроецировать на взаимоотношения сферы культуры и государства. Нужно, по-моему, принять провокационную заявку про альтернативный и официальный стенды как отражение проблемы внутренней гражданской войны. Единственное, что государство может сделать – ровно то, что с авиастроением, а именно прекратить внутреннюю конкуренцию и принудить к сотрудничеству, к тому, чтобы экспертный центр или там общественные советы были общими, а не разными. И чтобы там не было игры за интересы, а была игра за самое лучшее представительство. Это технический вопрос обустройства институтов. Можно построить парламент, где борются за интересы, а можно построить другой институт, не знаю, вот Фонд фундаментальных исследований не борется за интересы, по крайней мере, до последнего времени не боролся. Еще одна область, где институты не построены - это преподавание в школе, в которой обсуждаются политические, общественные, культурные, исторические штуки, здесь не может быть тоже никакой борьбы за интересы, здесь должно быть определенное консолидированное мнение, утвержденное достаточно статусным институтом общественным. И третий институт, которого не хватает, но который строится, это индустрия кино, должно быть совсем не государственное кино, но индустрия всегда как-то строится с участием государства. И понятно, что сейчас существуют какие-то смешные заказы, с одной стороны, заказ на хорошего кэгэбиста, а с другой стороны – заказ на прорыв рыночный, - они недостаточны.
Александр Долгин здесь сказал про недорефлексированность культурой 1990-х, понятно, что она не может быть принудительно дорефлексирована, но некоторые вещи, это уже не к сфере высокой культуры, а к сфере массовой, окологосударственной культуры, это понятно же совсем, потому что по РТР, кажется, показывали китайское кино, вполне хорошее описание деревни, где в конце было прямо сказано о том, что сельские школы в Китае на 90% существуют благодаря частным пожертвованиям. Если то, что мы делаем в России, в смысле зачем здесь живет и существует страна, не дорефлексировано, но какие-то вещи простые понятны же. Кажется, короче говоря, что если не у государства, то у страны есть запрос к сфере культуры, без которого оно не сможет длительно существовать. А именно на построение этих институтов.
Архангельский. В нашей, книжной, сфере нам с государственными чиновниками повезло, потому что Михаил Сеславинский и Владимир Григорьев люди очень внятные. И еще. Сначала мы должны полюбить себя, а потом нас полюбят другие. Поэтому, если совсем коротко, я бы сформулировал такой политический заказ государству: хватит строить внешнюю империю, давайте строить внутреннюю. Давайте сделаем так, чтобы здесь было не только интересно, но и удобно жить. Давайте строить Роскнигу, давайте создавать из книги индустрию внутри страны. Это может, на сегодняшний день, только государство. Уже, слава Богу, сделали в кино этот индустриальный шаг. С кино действительно становится лучше внутри страны. Под это дело будут строиться мультиплексы по всей стране, это даст импульс и не массовому кино. Это верный стимул. То есть начало, мне кажется, положено. Государство, косвенно вложившись в раскрутку нескольких фильмов, продавив прокатный рынок, стимулировало бизнес строительства мультиплексов, который в свою очередь приведет к развитию кино как индустрии. Это очень важно, что нам внушают мысль, что «Ночной дозор» и «Турецкий гамбит» побили в сборах «Гарри Поттера» и «Властелина колец». Но это внутренний рынок, а не внешний. Никакого успеха русского кино на внешнем рынке нет. Успех на Венецианском фестивале хорошего или плохого фильма «Возвращение» - это однократная акция несостоятельных левых интеллектуалов, которых выгнали с Берлинского кинофестиваля и передвинули на Венецианский, теперь их и оттуда выгнали, поэтому эта лафа тоже кончилась. Книга, как и кино, тоже должна стать мощной внутренней индустрией. Тогда есть и внешний шанс. Начать надо, мне кажется, с этого.
Дмитриев. Поскольку я работаю в кино, я должен сказать, что советского среднего качества в киноиндустрии мы добьемся не скоро. Там же все на очень простой схеме строилось. Худсовет киностудии – это был не орган редактуры и цензуры, это были суперпрофессионалы - Юткевич, Райзман. К ним приходит Тютькин, снимает кино, они ему говорят: значит так, старик, ты тут, конечно, свет подправь так, потом сами идут, монтируют и так далее. Это люди, которые в реальности делали кино. Когда рухнула система, режиссеры, которые под руководством райзманов и юткевичей говорили «Есть», оказались вдруг свободными художниками и поняли, что они ничего не умеют. Это колоссальная трагедия, некоторые стрелялись. Вот режиссер фильма «Джентльмены удачи» Серый, которому помогли сделать кино, когда вышел в свободный мир, понял, что может только застрелиться. Кино чудовищного качества потому, что огромное количество непрофессионалов правят бал.
Свердлова. Мы снова возвращаемся к необходимости создания новых культурных институций, который, в частности, становились бы и экспертными инстанциями. И к формам решения этих вопросов, обсуждение которых мы обязательно продолжим на наших новых дискуссиях и круглых столах. Я надеюсь, что у каждого сложилось впечатление, что этот круглый стол не последний, это начало очень большого, длинного разговора. Надо подумать о том, кого пригласить еще и из официальных структур, это начало очень большого, длинного разговора. Спасибо всем.
