«Тутовый шелкопряд — это единственное полностью одомашненное насекомое, не встречающееся в природе в диком состоянии»
Энциклопедия
«-- Воскресители. Работники Судного дня. - Я, разумеется, прекрасно знал, о чем он говорит, но притворился непонимающим, чтобы услышать дальнейшие секреты. - Это люди, которые грабят могилы умерших. Или вламываются в склеп, чтобы оттуда стянуть свою жертву. Дело это не для белоручек, мистер Франкенштейн.
-- Но ведь оно необходимо, сэр. Я в этом не сомневаюсь».
Этот диалог можно прочесть в (недавно вышедшем в русском переводе) романе Питера Акройда «Журнал Виктора Франкенштейна». Как явствует из названия, перед нами очередной этап тотальной акройдизации английской литературы (и жизни): неутомимый автор успел переписать и роман Диккенса «Крошка Доррит», и чосеровские «Кентерберийские рассказы», и поэму Иэна Синклера о мрачном архитекторе-сатанисте Хоксмуре, и жизнеописания полдюжины поэтов и художников, и даже скомпоновал завораживающую своей безбрежностью биографию целого города Лондона (а после Лондона – реки Темзы и всего острова Британия). Только что на прилавках британских магазинов появилась его книга об «английских» (!) привидениях – так что и эту, достаточно нематериальную, территорию Акройд колонизовал.
Этого истинного труженика занимает все, связанное с так называемыми «мрачными сторонами жизни»; его герои – визионеры, мистики, вольнодумцы, нарушители конвенций и, конечно же, книжники всех возможных оттенков черного. Вот это сочетание «книги» и «мрачности», «бумажного» и «черного» легло в основу «Дневника Виктора Франкенштейна». Акройд берет классическое сочинение Мэри Шелли и переписывает его, причем делает это невероятно бережно; даже повествователь остается тот же самый. Но в итоге история чудовища, сотворенного современным дерзким Прометеем, рассказанная Мэри Шелли, превращается в детективное и историко-литературное повествование, в котором сам Франкенштейн водит знакомство с Байроном, доктором Полидори, да и с супругами Шелли тоже. Однако самое главное другое: к магистральному сюжету западной культуры последних двух веков прибавляется еще один, ведущий свое происхождение уже из тридцатых годов прошлого столетия. На первый взгляд, «Дневник Виктора Франкенштейна» повествует о создании параноидально увлеченным медиком монстра; монстр этот потом вырывается на свободу и заваливает страницы книги трупами. Все, кажется, то же самое, что и у Мэри Шелли, но нет: на последних страницах акройдовского романа становится ясно, что наш Франкенштейн – просто жалкий безумец, который сочинил абсолютно все, включая свое творение. Не придумал он только одного – трупы; дело в том, что всех этих людей он же сам и убил.
Дневник, повествующий об убийствах, написан самим убийцей; именно за такой восхитительный литературный трюк Агату Кристи изгнали из Международного Общества Детективных Писателей. У Кристи доктор Шеппард повествует о том, как прикончил Роджера Акройда (обратите внимание на странное совпадение фамилии писателя и жертвы!), но читатель не подозревает его самого -- до театрального разоблачения в финальной сцене романа. Медик Виктор Франкенштейн рассказывает о том, как из материи мертвой, из трупа, он создал живую – и о том, как эта новая живая материя уничтожала людей. В конце же выясняется, что весь дневник сочинен умалишенным Виктором Франкенштейном, содержащимся в Хокстонском приюте для неизлечимо душевнобольных, и прислан он издателю надзирателем оной Фредериком Ньюманом 15 ноября 1822 года. Читателя надули.
Впрочем, быть может, и не один раз. Перелистнув последнюю страницу «Дневника Виктора Франкенштейна», наш простодушный современный читатель действительно решит, что обманут: увы, все оказалось значительно проще, чем он думал. Убийца – вовсе не монстр (а как хотелось бы!), а самый обычный свихнувшийся маньяк; вместо красивой сказки, диктующей нам моральную пропись о человеческой гордыне, – Бог знает что, чушь какая-то, Тарантино вместо Терминатора. Но постой, читатель. Погоди. Вчитайся в дату: 15.11.1822. «Франкенштейн» Мэри Шелли уже четыре года как опубликован. Понимаешь? Четыре года. Наш псих, скорее всего, никого не убивал вовсе, да и вообще, с чего мы взяли, что перед нами – человек по имени «Виктор Франкенштейн»? Что он имеет отношение к медицине, трупам, науке, созданию «нового человека»? Есть доказательства? Молчание… А ведь на самом деле все было вот как: некий впечатлительный юноша прочел книгу супруги известного лирического поэта и так возбудился, что сошел с ума. Оказавшись в психушке, он записал в тетрадь (благо, что человек грамотный, культурный, даже литературный) свою версию приключений Виктора Франкенштейна. На это, кстати говоря, намекает и само название романа Акройда: “The Casebook of Victor Frankenstein” – “casebook”, в частности, переводится на русский как «журнал для записи больных», «журнал для записи пациентов». В общем, сказка, рассказанная безумцем, полная шума и ярости и не имеющая никакого смысла. Хотя кое-какой смысл тут все-таки обнаруживается.
Акройд демонстрирует нам, как «новейший Прометей», дерзновенный ученый, творец новой жизни превращается в сознании нынешнего человека в обычного пациента психушки. Сциентистская утопия кончилась – не ядерным взрывом, а жалким всхлипом идиота. Если в этой книге и есть мораль, то вот она. Фрейдист радостно согласится с таким выводом: конечно же, все-все-все – пациенты, даже божественный Зигмунд тоже пациент; ведь для того, чтобы стать аналитиком, нужно самому пройти психоанализ. В то время как Голливуд продолжает штамповать опусы про неотмирных ученых, угрожающих человечеству своими игрушками, Питер Акройд успокаивает читателя: никто никому не угрожает, все мы давно уже записаны в casebook; case наш не очень сложный, он банален: привычное безумие людей, объевшихся культурой.
Безусловно, вывод этот не имеет широкой социальной импликации; он относится лишь к тем, кто принадлежит к той же группе, той же общности, что и сам автор. Собственно, их, то есть – нас, как раз и держат во вполне приятной психушке, как бы она ни называлась: университет, издательство, книжный магазин, коммьюнити в Facebook. Колония свихнувшихся, перекормленных книжных червей, ошалевших от обжорства culture-vultures под присмотром строгих, но доброжелательных надзирателей. Да-да, метафора верна – книжные червяки, перерабатывающие кору уже написанных книг в шелковые нити новых слов. Таков, собственно говоря, весь литературно-экзистенциальный проект Питера Акройда.
