Мы продолжаем публикацию книги Андрея Курпатова «Складка времени». Это лонгрид о том, почему наше самосознание, мышление и желание оказались в тупике. И есть ли из него выход...
Часть 1 Часть 5 Часть 9 Часть 13
Часть 2 Часть 6 Часть 10 Часть 14
Лобный синдром
Главный признак того, что мы с вами существуем во времени – это целенаправленность наших действий. Если у наших с вами действий есть некая осознанная цель, то, очевидно, что для нас существует будущее, то есть – время. Теперь представьте себе молодого мужчину, сутками лежащего на больничной койке, тупо уставясь в потолок. Ему не скучно, не печально... Ему никак. Он просто смотрит в потолок. Если вы подойдете к нему и попробуете чем-нибудь отвлечь, заинтересовать, это потребует от вас немалых усилий. А если вы попытаетесь произвести над ним какую-то манипуляцию – например, сделать ему лекарственную инъекцию, он, скорее всего, огреет вас ночным горшком. Но допустим, что до крайностей не дошло, и вам все-таки удалось привлечь его внимание и вы даже сподвигли его на какую-то интеллектуальную деятельность… Он будет страшным образом на ней застревать. Например, вы уговорили его нарисовать круг (или треугольник, или крест) – он нарисует один, потом второй, и будет продолжать рисовать круги (или другие «заказанные» фигуры), пока не закончится бумага или пока вы не отберете у него пишущий инструмент. В его мире время, словно, совсем не движется. Или, если вы попросите его повторить любую простую историю из трех-четырех предложений, он в ней запутается и начнет рассказывать обо всем, что попадается ему на глаза, и так же не сможет самостоятельно остановиться. Любой предмет, нечаянно оказавшийся в поле его зрения, тут же станет главным персонажем его бесконечного «пересказа» истории из нескольких предложений. Попадется другой предмет – будет другой.
Примерно так выглядит пациент с «лобным синдромом»[1]. Этот молодой человек способен к элементарной интеллектуальной деятельности (но только здесь и сейчас), у него сохранена память, общие представления о действительности, он владеет языком, и вообще у него масса других способностей. Нет у него, пожалуй, только одного – времени. Дело в том, что лобные доли играют определяющую роль в формировании нами целей и задач, а также в разработке планов наших будущих действий. Они координируют наши знания и умения, причем, в правильной последовательности, и ведут нас к ожидаемому результату, а потом еще информируют нас о том, что с поставленной задачей мы справились. Конечно, лобные доли человеческого мозга достаточно велики – наша префронтальная кора занимает порядка 29% всей коры головного мозга (для примера, у шимпанзе – только 17%, у собак – 7%, а у кошек и вовсе – 3,5%), и, в зависимости от объема и конкретной зоны поражения мозговой ткани, симптомы будут варьировать. Но сейчас нас интересуют, в первую очередь, те нарушения, которые специфическим образом связаны с процессом мышления – точнее, с целенаправленным мышлением. Именно этот вопрос и изучал академик Александр Романович Лурия, а также многочисленные представители его научной школы.
Знаменитый ученик знаменитого академика Лурии – директор Института нейропсихологии и познавательных процессов Нью-Йоркского университета Элхонон Голдберг[2], рассказывает в связи с этим весьма показательную в своем роде историю: «Ответственность за способность организовывать поведение во времени и экстраполировать во времени также лежит на лобных долях. Имеет ли вы хорошее предвидение и способность планирования, или же живете “без царя в голове”, зависит от того, насколько хорошо работают ваши лобные доли. Пациенты с повреждением лобных долей отличаются своей неспособностью планировать и предвидеть последствия своих действий. [...] Я вспоминаю возмущение медсестер неврологического службы университетского госпиталя, где я консультировал много лет назад. Некоторые пациенты отделения постоянно заходили в комнаты других пациентов, вызывая гнев медсестер, которые обвиняли их во всех мыслимых враждебных намерениях. Реальность была намного проще и печальней. Гуляющие пациенты заходили в двери просто потому, что двери там были»[i]. А лобные пациенты Евгении Давыдовны Хомской – другой великой ученицы Александра Романовича, – норовили, например, войти в шкаф, и все по той же самой причине – в нем была дверь. Зачем они это делают, объяснить лобные пациенты, конечно же, не могли[ii].
Итак, мы имеем рабочую «экспериментальную модель»: пациента с лобным синдромом, который, не может управлять своим вниманием, не имеет целей и не способен строить планы по их достижению. Каким образом работает его мышление в этой ситуации фактического «безвременья»? Именно на этот вопрос и отвечает монография Александра Романовича Лурии «Нейропсихологический анализ решения задач», в которой он обобщил свой многолетний врачебный и исследовательский опыт работы с «лобными пациентами»[iii]. В этой работе, впрочем, исследуются не только лобные пациенты, но и, в целях сопоставления, пациенты с поражением теменно-затылочных отделов мозга[3]. Сравнивая этих больных его коллега и соавтор по монографии, выдающийся российский нейропсихолог Любовь Семеновна Цветкова пишет: «При поражении теменно-затылочных отделов мозга ориентировочно-исследовательская деятельность сохранена, сохранны и исследовательские действия, но нарушены операции, с помощью которых можно достичь результата. У больных лобной группы, наоборот, нарушена вся ориентировочно-исследовательская деятельность, отсутствуют исследовательские действия и в целом поведение не направлено на поиск и нахождение решения задачи»[iv]. Иными словами, специфичность поражения именно лобных долей заключается именно в неспособности пациента увидеть цель и построить планы ее достижения, то есть, именно в них, в наших лобных долях, заключено искомое целеполагание.
В чем же отличается мышление во времени от мышления в «безвременье»? Удивительным образом – это наличие готового ответа (то есть, уже наличествующего), тогда как собственно мышление – мышление «Системы 2» – начинается как раз с внутреннего, поначалу абсолютно безответного вопрошания. «Лобный пациент», как, впрочем, и любой из нас, когда мы, в своей обыденной жизни, пользуемся «Системой 1» (а именно этим мы обычно и занимаемся), представляет собой человека с массой готовых, уже существующих ответов. Если вы попытаетесь проследить свои внутренние «моно-диалоги», то вы не без удивления заметите, что, во-первых, ходите по одним и тем же мыслительным кругам, а во-вторых, не придумываете для этих кругов и в них ничего нового. Допустим, вы находитесь с кем-то в ссоре – вы будете думать о том, что он неправ, «потому что вы столько раз ему говорили…», что вас это раздражает и «как он не может понять, что...» и так далее, и тому подобное. Это масса уже готовых ответов, а правильные они или не правильные – в данном случае, не имеет никакого значения: вы не решаете задачу, вы даже не видите задачи, не осознаете, что перед вами задача, вы, по существу, лишь топчитесь на месте и высказываете свое недовольство (для полноты эффекта не хватает только ночного горшка).
И именно эту черту «лобного пациента» Александр Романович Лурия считает определяющей: «Больными с выраженным “лобным синдромом” не осознается основное условие – наличие самой задачи, а поэтому не формулируются и намерения “решать” ее. Второй тесно связанный с этим дефект, характерный для больных с поражением лобных долей мозга, заключается в том, что у этих больных выпадает процесс предварительной ориентировки в условиях задачи, в результате чего они, даже не попытавшись разобраться в условиях задачи и сопоставить входящие в ее состав звенья, сразу же начинают импульсивно подыскивать “ответы”, чаще всего просто комбинируя входящие в условия числа и выполняя ряд фрагментарных операций, никак не связанных с контекстом задачи и, следовательно, не имеющих никакого смысла»[v].
Подлинное внутреннее вопрошание – даже на субъективном уровне – выглядит совершенно иначе, а думать в состоянии такого вопрошания крайне сложно (собственно мышление, в принципе, крайне энергетически затратное и трудоемкое занятие). В многочисленных экспериментально-психологических исследованиях показано, что чем напряженнее действительная интеллектуальная деятельность человека, тем сложнее ему концентрироваться и удерживать внимание. Например, по данным британских психологов Нилли Лави и Жана де Фоккерта, существует жесткое соотношение между сложностью решаемых человеком задач и действием отвлекающих факторов[vi], а проще говоря, чем труднее задача, тем нас легче отвлечь от ее решения. Лобного пациента вы не отвлечете, хоть из пушки стреляй, а сбить человека, который просто пересчитывает денежные купюры – проще простого. Причем, пересчет купюр, сам по себе, как мы понимаем, не такая уж сложная задача, но и она требует полной концентрации и вовлеченности (кстати, Даниэль Канеман как раз и называет человека, находящегося в состоянии мышления «Система 2» именно так – «вовлеченный», а мы бы могли еще, хотя и с рядом оговорок, сказать – «на марше»).
Когда я решаю какую-то проблему, связанную с написанием этой книги (впрочем, она никакое не исключение – так с любой книжкой), я нахожусь в состоянии напряженного внутреннего вопрошания – я не понимаю, а ищу понимания: пытаюсь развернуть и направить мысль, подыскиваю нужные формулировки, то есть, демонстрирую все признаки «ориентировочной реакции» и «деятельностный подход». Отвлечь меня в этот момент проще простого – я, конечно, буду сопротивляться, если кто-то обрушится на меня с очередными вводными, но любой звонок, любое обращение, любая случайно-внезапная мысль, возникшая в моем мозгу, способна легко спить меня с толку. Даже не отвлекаясь фактически, я тут же отвлекусь внутри собственной головы и мне сложно будет сконцентрироваться и направить свою мысль обратно, но могу и фактически отвлечься, лишь через несколько минут заметив, что занимаюсь какой-то, не связанной с основной работой, ерундой.
Мозг делает все возможное и невозможное, чтобы не перегружать себя интеллектуальной работой. «Для поддержания связной цепочки рассуждений, – пишет Даниэль Канеман, – даже неспешных – необходима дисциплина. Если замерить, сколько раз за час писательской работы я проверяю электронную почту или залезаю в холодильник, то вполне можно заключить, что я не хочу заниматься писательской деятельность и что мне необходимо больше самоконтроля»[vii]. Но это, как мы понимаем, не совсем так – у профессора Канемана очень неплохо и с писательством, а, тем более, с самоконтролем, его проблема – это проблема нашего мышления, которое, сталкиваясь с неизвестным, мучительно пытается перепрыгнуть на что-то уже знакомое, понятное, не требующее дополнительных интеллектуальных усилий, в идеальном случае – в состояние «лобного пациента», у которого даже вопросов никаких не возникает, не то что необходимости искать ответы на них.
Очевидно, что в этой игре «готовых ответов» и «внутреннего вопрошания» имплицитно скрыто время: постоянно пытаясь вернуться на круги своя, в мир привычных, уже когда-то продуманных мнений, оценок, ответов, я словно бы соскальзываю в «складку» – туда, где все уже есть, «всегда так». Задумываясь (включая «Систему 2»), я, напротив, словно бы создаю некий просвет неопределенности, соглашаюсь существовать в этой неопределенности, и только предчувствие цели – когда я предугадываю ее, но еще не знаю, потому что не достиг, – помогает мне продолжать искать новый, еще не проторенный в моих же префронтальных извилинах путь. По сути, я должен заставить нервные импульсы, которые привычно бегают в моем мозгу по уже сложенным нейронным сетям, избрать другой, новый, обходной (или, в каком-то смысле, более прямой) путь, сформировать его и пойти по нему. Именно в этом причина высоких энергетических затрат нашего мозга на действительную интеллектуальную работу, именно поэтому так легко отвлечься от этой работы и соскользнуть в какую-то более привычную и понятную деятельность, именно поэтому всегда хочется использовать готовые ответы, а не задумываться и искать новые обстоятельства, нюансы, знания, понимание.
Мне необходимо усилием воли собирать и складывать в новые конфигурации имеющиеся у меня данные, относящиеся к решаемому вопросу – управлять, контролировать, организовывать (не случайно, Элхонон Голдберг очень точно сравнил мозг лобного больного с оркестром, который покинул дирижер). И все это я делаю в реальном времени: одновременно удержание разрозненных элементов мысли в некоем, еще не сложившемся единстве, поддержание их, так сказать, на плаву моих размышлений, комбинации их и привлечение новых фактов – все это есть активный процесс с ожидаемой целью, когда они-таки сложатся, расположатся в правильном порядке, создадут тот рисунок, который меня устроит. Я движим к этой цели, и хотя мне может казаться, что время пролетает для меня незаметно, это именно тот момент, когда мое время действительно существует.
В иной ситуации, когда я выполняю действия, предписанные мне «Системой 1», – вынимаю из закромов своей памяти уже многократно отработанные мною шаблоны и прикрываю ими возникающие разрывы между наличными элементами реальности, – я не имею отношения со временем, хотя мне и может казаться, что я потратил («убил») на это (какое-то дело) «бездну времени». Иными словами, речь не идет о субъективном переживании времени, речь идет о том, существовал ли я в этот момент действительно во времени, или же, подобно неодушевленному предмету, способному играться с базами данных, просто воспроизводил ряд, пусть и сложно организованных, но уже прописанных во мне реакций.
[1] Специфические нарушения в работе памяти (знаменитые неврологические пациенты «затерянные во времени»), когда человек сохраняет основные характеристики нормального субъекта, но достаточно быстро забывает все происходящие с ним события, а поэтому находится в постоянном «дне сурка», что связано с гибелью клеток передних двух третей гиппокампа, мы здесь рассматривать не будем, поскольку, время таким пациентом продолжает осознаваться.
[2] Именно его о его пациенте с ночным горшком я и рассказывал, дело было, кстати, в студенчестве будущего профессора Голдберга в Институте нейрохирургии Н.Н. Бурденко в Москве.
[3] Теменно-затылочные отделы мозга ответственны в норме за координацию деятельности зрительного, кинестетического и вестибулярного анализаторов, а также играют существенную роль в объединении поступающей информации в симультанные пространственно ориентированные структуры.
[i] Голберг Э. Управляющий мозг: Лобные доли, лидерство и цивилизация / Пер. с англ. Д.Бугакова. – М.: Смысл, 2003. С. 173, 175.
[ii] Хомская Е.Д. Нейропсихология. – СПб.: Питер, 2011. С. 222
[iii] Лурия А.Р. Нейропсихологический анализ решения задач / А.Р.Лурия, Л.С.Цветкова. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: МПСИ; Воронеж: МОДЭК, 2010. – 368 с.
[iv] Цветкова Л.С. Мозг и интеллект: Нарушение и восстановление интеллектуальной деятельности. – М.: Просвещение, 1995. С. 287
[v] Лурия А.Р. Основы нейропсихологии. – М.: Издательство Московского университета, 1973. С. 320
[vi] Клингберг Т. Перегруженный мозг. Информационный поток и пределы рабочей памяти / Пер. со швед. К. Мурадян и Е. Серебро. – М.: Ломоносовъ, 2010. С. 80
[vii] Канеман Д. Думай медленно... решай быстро / Пер. с англ. – М.: АСТ, 2014. С. 56
