Уже лет десять прошло с тех пор, как корпус основных трудов Мишеля Фуко стал доступен на русском языке. Теперь в серии ЖЗЛ появилась книга Дидье Эрибона о жизни Фуко, вышедшая в 1989 году, через пять лет после смерти философа. Во введении к книге автор подчеркнул, что видел свою задачу в том, чтобы рассказать именно о жизни Фуко, а не о его творчестве.
Дидье Эрибон принадлежит к характерному для французской традиции типу ученых – так называемых «публичных интеллектуалов». Это, как правило, гуманитарии левой ориентации, считающие себя – сегодня уже в разной степени - наследниками мая 1968. Они не ограничиваются преподаванием и публикацией собственных научных трудов, а интенсивно участвуют в культурной жизни – притом не только своей страны. Эти исследователи пишут общедоступные книги на сложные философские темы, выступают в самых разных аудиториях с докладами и лекциями, печатаются в газетах, где нередко ведут авторские колонки, регулярно ездят в те страны, где переводят и издают их книги, где ими интересуется научная молодежь.
Буквально сегодня, когда я пишу эти строки, Дидье Эрибон читает публичную лекцию "L'enfant dissident: Les cadres politiques de la subjectivité" - о том, какое будущее ожидает ребенка с гомосексуальной ориентацией.
Систематическая деятельность упомянутого вида несколько отличается от того, что мы привыкли называть популяризацией, поскольку и лекции, и тексты адресованы достаточно подготовленной аудитории, а лектор и в той или иной форме побуждает слушателей и читателей к дискуссиям «на равных» – непосредственно в зале или в прессе.
Скорее, это своего рода просветительство, рассчитанное на высокий уровень вовлеченности читателей и слушателей. Во времена Фуко и в духе «наследников 1968 года» это просветительство было еще и воинствующим.
Мишель Фуко, казалось бы, не нуждается в том, чтобы представлять его нашей публике. О Фуко все слыхали, не так уж мало людей читали тексты самого Фуко и, наверное, трудно найти российского гуманитария, который бы не читал что-нибудь о Фуко. Но в какой мере его идеи были усвоены на российской почве - вопрос отдельный и не имеющий ясного ответа.
В 2001 году журнал «Новое литературное обозрение» открыл новую рубрику «Рецепция идей» – и начал ее именно с проблемы рецепции идей Фуко (см.: НЛО. №49) . К высказанным по этому поводу позициям я еще вернусь – а сейчас скажу несколько слов о том идейном и культурном контексте, в который встраивается (или не встраивается) книга «Мишель Фуко», опубликованная в ЖЗЛ.
Большинство из нас, не исключая и автора этих строк, имеет довольно смутное представление об интеллектуальном, политическом и культурном климате Франции начиная с 50-х гг. Нам известны имена – в предисловии к книге С.Л.Фокин их перечисляет – Ролан Барт, Альтюссер, Делез, Лиотар, Деррида, Рикер, Бланшо, Лаку-Лабарт и другие. Мишель Фуко постепенно присоединялся к когорте «великих современников» - вначале, разумеется, как самый яркий из младших, но очень быстро – уже на равных.
Нам известны слова – 1968 год, студенческие волнения во Франции и в Европе. Но увязать это интеллектуальное великолепие, социальный климат и личный вклад Фуко - задача иного уровня сложности. Как известно, Европа до сих пор задается вопросом об истоках своего 1968 – совсем недавно об этом говорил Теодор Шанин, который участвовал в событиях 1968 года в Англии.
В общественной жизни Франции 50-60-х гг. особого покоя не обнаруживается и до мая 1968, но Фуко по натуре был возмутителем спокойствия - и вовсе не только в академическом мире. Парадоксальным образом, Фуко не был непосредственным участником событий 1968 года во Франции – май 1968 застал его в Тунисе, где он прожил более двух лет - тоже в достаточно накаленной атмосфере студенческих выступлений.
Мишель Фуко был – в нашей терминологии – философом, историком и ярким общественным деятелем. Вместе с тем, исключительно ригористичный академический мир Франции - это был его мир, раз уж он так настойчиво, чтобы не сказать агрессивно - отстаивал свое право занять определенное место в академической иерархии Франции. При этом Фуко не желал ничем поступиться: ни своими взглядами, ни свободой личного выбора (до поры он не афишировал свой гомосексуализм, но никогда и не скрывал его), ни свободой не только публично высказываться на самые сложные темы, но и действовать в публичной сфере – это демонстрации, пикеты, воззвания и т.д.
Но что нам, не профессионалам, а просто более или менее начитанным гуманитариям, на самом деле известно о Фуко? И что мы можем узнать из книги Эрибона, что сделало бы более понятной личность Фуко?
Я думаю, не слишком много. Причин несколько. Прежде всего, хотя книга Эрибона признана лучшим из биографических повествований о Фуко, она рассчитана, по крайней мере, на европейцев, а может быть – преимущественно на соотечественников Фуко. Эрибон поставил перед собой задачу, особенно трудно разрешимую, если иметь в виду российскую аудиторию,– ибо во многих случаях нам непонятны ни трудности, преодоленные героем, ни масштаб его конфликтов с окружением, ни источник его влиятельности.
Замечу, что жизнь ученого сама по себе редко дает достаточно материала для увлекательного повествования. Для того, чтобы заинтересовать читателя, нужен либо герой-оригинал, чудак, затворник или, напротив того, странник; либо открыватель чего-то общезначимого – радия, пенициллина, «двойной спирали».
В первом случае акцент будет сделан на необычной личности – это позволяет написать увлекательную биографию такого ученого, как Ландау, во втором случае – на очевидной значимости открытия для человечества: так мы можем заинтересовать читателя рассказом о Флеминге или о докторе Солке.
Я впервые прочитала Фуко в 1973 году; это был английский перевод сокращенного варианта его книги 1961 года «История безумия в классическую эпоху». К тому времени у меня был определенный опыт исследовательской работы с душевнобольными в стенах большой психиатрической больницы. Но книга Фуко отвечала совсем на другие вопросы…
«Слова и вещи» Фуко мы уже могли читать в русском переводе; признаюсь, что это одна из, быть может, пяти-семи книг, которые я не смогла осилить по причине полного непонимания ее идейного посыла. Некогда я прочитала у Поля Вейна, что заглавие «Слова и вещи» имеет у Фуко «сугубо иронический смысл» - но и это мне не помогло. Я знаю, что «Слова и вещи» имели шумный читательский успех, но основания этого успеха мне и сегодня остаются не ясны.
Как мне представляется, главным стержнем в жизни и деятельности Фуко была борьба за свободную личность. В текстах Фуко этот посыл претворялся весьма сложным образом и не всегда по «академическим» правилам. Поэтому пафос жизни Фуко мне более понятен, нежели его пафос его текстов.
В книге Эрибона наиболее интересным для меня оказался рассказ о жизни молодого Фуко в Упсале, куда он был послан как сотрудник Maison de France – французского культурного центра. Фуко был молод, энергичен, полон планов, счастлив (до поры) в любви; у него была ясная цель, никто ему не мешал, его поддерживал своей дружбой великий Жорж Дюмезиль - тогда уже очень пожилой человек, так любивший тишину Упсалы и регулярно проводивший там два месяца в году.
Фуко окружали молодые коллеги и друзья, лекции его были популярны, он преподавал французский, организовал любительский театр, поражал чопорных шведов своим «Ягуаром» и принимал крупных французских ученых, посещавших Швецию.
Фуко уехал в Упсалу в 1955 г. и неоднократно писал о том, что хотел бы и в дальнейшем жить в разных странах, потому что интеллектуальная атмосфера Франции его тяготила. Так или иначе, именно в Упсале он написал значительную часть своей знаменитой диссертации «Безумие и неразумие». После Упсалы он некоторое время работал в Maison de France в Варшаве, затем - занимал аналогичную должность в Гамбурге. Из Гамбурга Фуко уехал, чтобы занять преподавательскую должность в Университете Клермон-Феррана – и дальнейшая его жизнь проходит под знаком активного участия в академической жизни Франции в роли профессора, писателя, автора бесчисленных статей, интервью, проектов реформы высшего образования, а затем – участника политических демонстраций и инициатора многочисленных петиций.
Настоящая слава Фуко начинается с книги «Слова и вещи» (1966). На волне этого успеха Фуко уезжает преподавать в Тунис, где ему предложили устраивающие его условия. Бурные студенческие выступления в Тунисе опередили на несколько недель события 1968 года во Франции – и Фуко не остался в стороне.
Политика «настигла» Фуко в полной мере в Университете Венсенн, где в течение двух лет он возглавлял отделение философии и приобрел репутацию интеллектуала-борца. И все же Венсенн был некоторым промежутком – в 1970 году карьера Фуко увенчалась, наконец, подлинным успехом: он стал членом Коллеж де Франс – святая святых французской академической среды, где кафедра специально создается под вновь избранного профессора.
Фуко в это время сорок три года, и его кафедра называется «История систем мысли». Вплоть до своей смерти в 1984 году Фуко будет читать лекции в этом уникальном учреждении, где в строгом смысле нет студентов, а есть слушатели – там не сдают экзамены и не получают дипломы. Коллеж де Франс существует именно для того, чтобы ученый мог транслировать в социум результаты своих исследований. На каждую лекцию Фуко в Коллеж де Франс собирались сотни слушателей - до восьмисот человек.
Жизнь Фуко после его избрания в Коллеж де Франс – это жизнь человека, который одновременно является ученым, публичным интеллектуалом и политическим борцом. Достаточно упомянуть роль Фуко в основанном им движении «Группе информации о тюрьмах». Он продолжал очень много выступать, писать и печататься; до сих пор неизданными остаются многие его интервью.
Завершая рассказ об избрании Фуко в Коллеж де Франс, Эрибон признается, что не нашел способа выстроить достаточно связный рассказ о последних четырнадцати годах жизни Фуко: эта жизнь была переполнена лекциями, книгами, интервью, участием в общественных движениях, демонстрациями, письмами протеста.
В эти годы Фуко неоднократно посещает США, где число его слушателей отныне определяется возможностями зала – когда он выступает в помещении театра, его лекция собирает две тысячи человек.
Для Фуко много значило и то, что в США социум признавал свободу выбора сексуальной ориентации вне зависимости от возраста – во Франции гомосексуализм считался уделом молодых людей. Фуко задумывался о возможности покинуть Францию ради Калифорнии - смерть от СПИДа (о котором тогда мало что было известно) настигла Фуко в процессе завершения четырех томов «Истории сексуальности».
Несколько слов о рецепции идей Фуко у нас.
Фуко был интеллектуальным бунтарем – но мишень его бунта нам не всегда понятна. Наиболее внятен бунт Фуко против той психиатрии, которая умеет лишь запирать больных в узилища и шире - против общества, которое с такой легкостью попирает человеческое достоинство, запирая в тюрьмы тех, которых оно решило считать преступившими закон. Для нашей повседневности, увы, эти проблемы столь же актуальны и теперь – просто на эти темы стали писать приземленней и конкретней.
В упомянутом выше томе НЛО мы находим статью известного психиатра, президента Российской Независимой психиатрической ассоциации Юрия Савенко, где показано, почему многие тезисы Фуко, касающиеся отношений социума к психически больным и просто «необычным» людям, остаются чрезвычайно актуальными для нашей сегодняшней жизни – возможно, это самая безусловная часть наследия Фуко.
Рецепция Фуко как мыслителя затрудняется тем, что Фуко всегда блистателен как полемист – но это не значит, что все его размышления и умозаключения проходят «по ведомству» науки. Тема нормы – нормы психической, нормы в отношениях между людьми, нормы публичного поведения - в трудах Фуко трансформируется в право на свободу индивида, противостоящего неизбежно косному обществу и тем самым как бы заведомо ущемленного в своих возможностях самореализации.
Вместе с тем, наследие Фуко – это прежде всего уникальный индивидуальный проект. У Фуко есть прозрения, есть интеллектуальное бесстрашие - но нет метода. Можно читать и изучать позиции Фуко, но я совсем не представляю себе, что можно подойти к какому-либо новому объекту с позиций Фуко – получается нечто тривиальное.
Жизнь Фуко, к шестидесяти годам реализовавшего себя с поразительной яркостью и полнотой, быть может, прежде всего, замечательна как пример самореализации уникальной личности в уникальную эпоху. И поэтому история жизни Фуко не менее поучительна, чем его творчество.
