Полит.ру продолжает разговор на тему "Интеллигенция и власть в современной России. Вслед за Сергеем Менделевичем , Дмитрием Быковым и Дмитрием Александровичем Приговым свою точку зрения высказывает Александр Архангельский. С известным литературным критиком, писателем и телеведущим беседовал Леонид Клейн.
Интеллигенция – это не просто социальная группа, которая распоряжается интеллектуальными средствами производства, но это cообщество, которое наделено особыми этическими и социальными полномочиями. Вершить моральный суд. Предлагать и отстаивать идеалы. Интеллигенция возникла, когда Церковь стала уходить с общественной арены, во второй половине 19 века. А до этого «нишу» занимали масоны – первый прообраз будущей неправительственной интеллигенции. Когда Церковь огосударствляется как социальный институт и утрачивает связь с образованным сословием, неизбежны неформализованные попытки влиять на общество и формировать моральные представления. Как следствие, возникает конкуренция с церковными институтами. В результате мы имеем взаимный конфликт вольных каменщиков, вольных интеллигентов – и подневольной огосударствленной Церкви, и в конечном счете социальное поражение двух сторон. Правда, Церковь осталась, а масоны нет. Им же никто и никогда не обещал, что врата адовы не одолеют их; поэтому они выродились в то, во что выродились.
А что было дальше?
Потом был двадцатый век, который ударил по всем социальным институтам: загнал Церковь в подполье (я подчеркиваю, что говорю о Церкви только как о социальном институте – я не имею права высказываться публично о церкви как о теле Христовом). Кто должен был в это время отвечать за моральные представления общества? Эту роль взяла на себя советская интеллигенция. Она не слишком отрывалась от своей эпохи, и поэтому была заражена всеми болезнями социализма… Но при этом она пыталась встать над схваткой и посмотреть на вещи с точки зрения гуманистической вечности. Собственно, делала то, чем отчасти занимается нормальная живая и здоровая Церковь, но без ее мистических прозрений.
А что происходит сегодня?
На сегодня прежняя функция интеллигенции вроде бы исчерпана. Никто, по крайней мере, не возлагает на нее эти полномочия. Никто от нее этого не ждет. Для меня большой вопрос: кто примет на себя эти полномочия.
Не получается, ли, что интеллигенция добровольно снимает с себя эти полномочия? Посмотрим, например, что происходит в глянце. В журнале «Эсквайр» в одном номере – большой фоторепортаж об американских сексмашинах, а в другом – материал о Беслане.
Этим занимаются уже не интеллигенты, а публичные интеллектуалы. Публичные интеллектуалы не обсуждают вопрос о том, нравственно ли это. Они обсуждают вопрос, глубоко ли это, интересно ли это, форматно ли это. Не вина интеллектуала, что вопросы престижности и формата важнее вопросов нравственности и духовности. Кстати, попробуй в приличном обществе заговори о духовности – самому стыдно станет.
А что это такое - духовность?
В том-то и дело, что никто не знает. Поздний советский интеллигент мог без зазрения совести произносить это слово, и мне кажется, что это было безобразие. Давайте договоримся о понятиях. Что такое духовность? Как тут дух действует, чем он отличается от душевности, от сердечности и т.д. Так что если не произносят слово духовность, может, это и хорошо. Для меня вопрос в другом. Не нужно требовать от «Эквайра», чтобы он формировал моральные представления общества о самом себе. Не его это задача.
Но это должно быть чьей-то задачей?
Вот именно, чьей? Способно ли сословие интеллектуалов, которое должно прийти на смену интеллигентам, эту задачу решить? Кто будет спрашивать с общества? Кажется, что Церковь. Хотелось бы, но сегодня Церковь как социальный институт пытается больше воздействовать на государство, нежели на общество. Ей проще решать свои насущные задачи с помощью переговоров с государственными институтами, а не с помощью прямого воздействия на общество.
Но публичный интеллектуал никогда не будет брать на себя эти функции, потому что он занят другими вопросами. Например, мы сейчас оказались в ситуации, когда у нас нет субъекта, нет института, который может высказываться по такому вроде бы частному вопросу, как введение православного курса в школе. У нас нет экспертного сообщества, которому мы бы доверяли. Одних уже нет, а те заняты глянцевыми материалами.
Я бы не стал набрасываться на глянец, там много чего происходит, в том числе и хорошего. В этих журналах намешено все, как в жизни. Вопрос в пропорции. То, что там есть вещи доброкачественные, для меня несомненно.
Экспертное сообщество, в принципе, есть. Нет общественного согласия по тому, к чьему мнению мы обязаны прислушиваться. В семидесятые годы был Дмитрий Сергеевич Лихачев. Интеллигенция как сословие выдвинула из своих рядов определенную фигуру, наделило ее харизмой и делегировала этой фигуре право высказываться от имени сословия. При всех недостатках этого пути он дал мощный социальный результат. Был человек, имевший право говорить и с властью и со страной не от своего личного имени, а от имени целого сословия. На сегодняшний день этого согласия не может быть, потому что все расползлись по разным нишам. И действительно – непонятно, как принимать решения по важнейшим вопросам.
Что касается православного курса - каждый тянет одеяло на себя. В результате решение принимается наихудшим образом: введение этого курса по факту. Это худшее решение еще и потому, что общество должно обсуждать не курс православной культуры, а вопрос о том, готовы ли мы на введение Закона Божьего в рамках школьной программы. Если да, то на каких основаниях?
Как будет решаться проблема формирования сословия, к чьему мнению можно было бы прислушиваться?
Я вижу общественную потребность в моральных лидерах, но я не вижу условий для их появления. Потому что нет никакого единого сообщества. Поэтому движение будет идти через кризис. Можно прогнозировать череду мелких и крупных кризисов, из которых мы выходим либо полностью побежденными и деморализованными, либо мы находим другую модель производства и воспроизводства моральных лидеров.
В личном качестве люди культуры будут сохранять возможность претензии на роль морального лидера. Ведь эпоха униженности писателей и киношников, театралов уже позади. Сейчас статус человека, пишущего книги, резко возрастает. Писать книги становится престижно. Причем не только в России.
А какова роль государства? Оно как-нибудь формулирует свои задачи или договор с интеллигенцией…
К сожалению, государство сегодня слишком меркантильно и озабочено прежде всего доходностью, а не идейностью. И кто –то даже пошутил, что наша триада теперь «православие-самодержавие-доходность». В управлении государством участвуют разные люди, в том числе весьма доброкачественные, но на сегодняшний день берут верх те, для кого важна именно доходность.
Наша элита живет в современном, глобальном обществе, но идеологически прикрывается чем угодно. Тем же православием, например. Уверен, что долго так продолжаться не может. В какой форме это будет сбой – не знаю. Но он будет. А когда будет сбой, важно, чтобы на арену вышли люди, имеющие неполитическую легитимность.
Вот как раз те, которых сейчас нет.
Да, но очень важно еще и уметь воспользоваться кредитом общественного доверия. Мы знаем, как шестидесятники, получившие власть на короткое время в восьмидесятые годы – эту власть растратили впустую. Так что мы вскоре увидим, готовы ли современные профессиональные сообщества, пришедшие на смену единому телу русской интеллигенции, - готовы ли они повторить те подвиги, которые совершила интеллигенция или они готовы повторить только ее ошибки.
