Судить или спорить? Еще раз о вкусах

Вкус формируется постепенно. Лет двадцать назад мне случалось выходить замуж за мужчин, которых нынче я бы не пригласила к себе на обед.
Элизабет Тейлор

Если даже не слишком стараться, то есть не использовать специальных техник по выявлению скрытого содержания наших мыслей, легко понять, что современный гуманитарный человек тешит себя тем, что обладает – ненавязчиво, скорее втайне – хорошим вкусом. В принципе его род занятий как будто располагает к самосовершенствованию, в том числе и в том, что касается вкуса как способности различать прекрасное и безобразное в явлениях природы и культуры. Но вот тут и начинаются проблемы.

Во-первых, приходится признать, что могут быть различные определения самого вкуса – рациональные, эмпирические, психологические, социологические и проч., – равно как и связанных с ним категорий. Во-вторых, подозревая в себе «хороший вкус», гуманитарий склонен считать его чем-то неотъемлемым и несводимо личным. Вряд ли кто-то согласится с утверждением о том, что присущий мне вкус (предположительно хороший) есть лишь проекция неких обобщенных эстетических оценок, да еще и исторически непостоянных.

Особенно проблематично иметь дело с понятием эстетического вкуса, когда речь заходит о современном искусстве. Различение прекрасного и безобразного, к которому апеллирует традиционный вкус, теряет здесь всякое значение. Более того, сами категории «прекрасное» и «безобразное» превращаются в оценочные суждения там и тогда, где и когда мы перестаем иметь дело с какой-либо формой. Как было неоднократно замечено, современное искусство есть искусство действия по преимуществу. Очевидно, что в этом случае, если мы по-прежнему хотим высказывать о нем эстетическое суждение, мы должны осознавать всю трудность такого предприятия, а также всю ответственность стоящей перед нами задачи. Ведь путаница начинается уже тогда, когда произносят слово «эстетический».

Немногие, вынося эстетическую оценку произведению современного искусства (к чему и сводится деятельность стольких премиальных комитетов), вкладывают в слово «эстетический» его первоначальный смысл, а именно значение «чувственный». Еще меньше приходит критикам в голову формула, предложенная Кантом: мало того, что эстетическое суждение не относится к числу познавательных, то есть оно нам ничего не сообщает о своем предмете, необходимо вдобавок разграничить две разновидности собственно вкуса – чувственный вкус, дающий возможность судить о приятном, и «вкус рефлексии» о прекрасном и возвышенном, связанный прежде всего с представлением о способе взаимодействия самих познавательных способностей между собой.

Неудивительно, что из эстетического суждения исключается всякий «интерес», приравненный к удовольствию от существования предмета, однако не само удовольствие. При этом надо понимать, что в удовольствии, вызываемом прекрасным, изначально – априорно – заключена некая всеобщность, иначе речь шла бы о частном переживании и об отдельном мнении, но только не об удовольствии, которое в своей основе разделяемо. Такое удовольствие свободно, поскольку лишь в случае прекрасного, ничем не побуждаемые, не движимые ни склонностью (приятностью), ни интересом разума, мы сами можем сделать нечто предметом удовольствия. Суждение, касающееся удовольствия, требует согласия других. «…[В] суждении вкуса, – настаивает Кант, – ничего не постулируется, кроме такого общего согласия относительно удовольствия без посредства понятий; стало быть, [постулируется] возможность эстетического суждения, которое можно было бы рассматривать также как значимое для каждого»¹.

Кант отстаивает отнюдь не конвенциональность суждения вкуса, но его субъективную всеобщность. Вот почему в его рассуждениях появляется идея sensus communis, или «общего чувства». Это чувство, возникающее из свободной игры наших познавательных способностей и мысленно принимающее во внимание «способ представления каждого другого»², не может быть основано на опыте. Оно содержит в себе долженствование и поэтому есть норма, но норма «идеальная» и даже «неопределенная»³. Для Канта утверждение о том, что нечто для меня является прекрасным, просто смехотворно: прекрасное – предмет необходимого и незаинтересованного удовольствия, в котором соучаствуют другие. Кант не только с большим подозрением относится к «виртуозам вкуса» (они «суетны, упрямы, предаются пагубным страстям»⁴), но и весьма скептичен в отношении фразы, провозглашающей, что каждый наделен своим особым вкусом. Это было бы равнозначно признанию того, что нет никакого вкуса вообще, то есть, поясняет он, «никакого эстетического суждения, которое по праву могло бы притязать на согласие всех»⁵.

Не думаю, что многие сегодня исходят из такого понимания вкуса. Придание вкусу автономии – освобождение «эстетического» от обязательной связи с «познанием» – делает эстетику Канта «аморальной»: в ней суждение о прекрасном (и возвышенном) содержательно отделено от истины, а также от добра. Смею сказать, что очень непросто оставаться на уровне столь большого формализма. Помимо сложности самой интеллектуальной задачи есть постоянное психологическое искушение присоединиться к виртуозам вкуса, судящим на основании своих индивидуальных предпочтений. Однако одним из главных уроков кантовской эстетики как раз и является предостережение против антропологизации реальности, включая наделение ценностных и оценочных категорий объективным измерением⁶. Кант не отрицал хороший вкус. Только для него он был не столько результатом постепенного формирования, сколько указанием на благородный образ мыслей тех людей, кто культивирует в себе другое – нравственное – чувство.

Рисунки Георгия Литичевского

P.S. Статья также публикуется в 5-м номере журнала "Диалог искусств" ("ДИ") за 2012 год. Выражаю свою искреннюю признательность Лии Адашевской, редактору "ДИ", за эту инициативу. - Е.П.