«Комеди Франсез» - орешек непростой. Трехсотлетняя история, профсоюзы, сосьетеры, генеральный администратор, статус, респект, традиция. Наконец, элегантная и изысканная школа представления. Мягкая, льющаяся, точно журчащий ручей, речь – фирменная риторическая манера «Комеди». Cо всем этим русскому режиссеру работать трудно. Анатолий Васильев, искавший новых соотношений переживания и представления в теории и практике игрового театра, поставил там два спектакля (лермонтовский «Маскарад» и мольеровский «Амфитрион»). В васильевском «Маскараде» красота и изысканность жеста, его предельный символизм оказывались сродни одновременно Серебряному веку, риторической манере первой французской сцены и глубокому мистицизму автора и самого режиссера. Так соединялись алгоритмы разных культур, обнаруживая в них нечто общее.
Петр Фоменко, ставя «Лес» в 2003 году, тоже принес на сцену «Комеди» элементы русской театральной традиции. Он попытался привить французским актерам буйную, эксцентричную манеру главного русского драматурга, которую в ХХ веке так радикально обновил для театра Всеволод Мейерхольд. Родом оттуда - цветные парики Гурмыжской, которые она меняет в сцене обольщения Буланова, в конце концов оказываясь лысой, точно Графиня из «Пиковой дамы». И Буланов (Матье Жене), танцующий на пеньках, шаг за шагом, фуэте за фуэте скидывающий одежду до самых трусов. Гомерически смешной танец Восмибратова (Жерар Жирудон) с Петром (Лоран Стокер), который повторяется при каждом их появлении: сын скачет вокруг отца точно дрессированная собачка. Вальс Чайковского превращает весь спектакль в эксцентрический «лесной» балет и тоже является явной рифмой к вальсочку, бренчавшему в мейерхольдовском спектакле. И так же как у Мейерхольда, этот «Лес» поделен на эпизоды, каждый со своим названием. Но спектакль отсылает нас и не в столь далекое прошлое - к собственному спектаклю Фоменко 1979 года в другом театре Комедии – Ленинградском.
И здесь – на мой взгляд – возникает самое интересное. Фоменко, прославившийся в Европе благодаря спектаклю «Волки и овцы» в своей «Мастерской», очаровал французов (как и русских) легкостью и лирической интонацией, впервые открытой у этого автора. Островский становился у Фоменко писателем накануне и в предчувствии Чехова. Режиссер достиг совершенства, усмиряя сочное, гротескное островское буйство, язвительность, утишая колорит его типов. Он расслышал главное качество драматурга, которое Аполлон Григорьев назвал органичностью. Горький взгляд на русскую жизнь, полная ясность во взгляде на природу социальных отношений и человеческих характеров, и при этом - какое нежное и нетенденциозное письмо! Жизнь во всем ее объеме – мерзкая и возвышенно-прекрасная – подчинялась его перу.
Все это возникло в лексике фоменковских мизансцен гораздо позже, во времена «Мастерской». Театр Фоменко в 70-е годы был, кажется, гораздо резче, агрессивнее, жестче. Трепеты и вздохи, нюансы и полужесты, сквозь которые сквозит целый мир отношений, – этот фирменный стиль «фоменок» - был ему еще неведом.
Желчность, которую режиссер, похоже, запретил себе, начав работать в ГИТИСе, сочилась сквозь каждый его сценический пассаж. Вот и в этом «Лесе» мы видим точно двух Фоменко – того, язвительно-жесткого, и нынешнего, мудро-примиренного, нежного. У того (из 70-х годов) Фоменко русское рабство выглядит как страшный и дикий танец с дрессурой, когда, поигрывая хлыстом, отец заставляет сына кружиться вокруг себя. У нынешнего Гурмыжская (Мартин Шевалье) не говорит – поет. Ее речь журчит точно реченька, нежно и ровно, без всплесков. У того Фоменко Несчастливцев воет вновь и вновь: «Люди, люди, порождение крокодилов!». У нынешнего горечь этой фразы снята юмором, с которым произносит ее на ломаном русском французский актер Мишель Виллермоз. У того Аксюша цинично разыгрывала свою любовную игру, постепенно усваивая уроки Гурмыжской и в финале выходя ее абсолютной копией. У нынешнего (девушку играет Анн Кесслер) ничто не предвещает этой горькой метаморфозы, и она выглядит нежданным эпилогом-моралите, разыгранным во время поклона.
Иногда на московских спектаклях казалось, что чувство, породившее спектакль 1979 года, исчезло, оставив лишь свои формальные приметы, а нового взамен не нашлось. Оправдания человека (столь явного в тонких подробностях «Волков и овец» или более поздних спектаклей) у него не получилось. Но и для осуждения, для мизантропического и гневного высказывания не нашлось ни сил, ни энергии. Спектакль «Комеди Франсез» живет как тень иного, бывшего спектакля, почти нигде не одушевленный гневом и страстью, но лишь с точностью и мастерством следующий режиссерским задачам. Этот усмиренный, тихий «Лес», хранящий тени прошлых горестных эскапад, больше говорит о пути, проделанном Петром Фоменко, чем о взаимопроникновении культур.
Что же касается жизни, то к ней имел отношение разве что блистательно-острый Мишель Виллермоз. Последние реплики его Несчастливцева, несокрушимо-героического, похожего на Дон Кихота и Сирано де Бержерака одновременно, дали, наконец, этому изысканно-осторожному спектаклю каплю недостающей страсти.
