Серию интервью о книгах и научной популяризации продолжает беседа с известным лингвистом, доктором филологических наук, заведующим отделом культуры русской речи Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН Алексеем Шмелёвым. Беседовала Наталия Демина.
В каком возрасте вы научились читать?
Я помню, что научился читать в 2 года 8 месяцев. Но первоначально читал только отрывочные тексты, вывески, детские книжки. И, видимо, лет до 6 ограничивался специальными детскими книжками. Первые большие книжки, как я помню, мне было 6 лет, я прочитал Алексея Ивановича Свирского «Рыжик» и сочинения Марка Твена (в переводе) – «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна».
А были ли среди книг, которые вы любили в детстве, научно-популярные?
Я думаю, что в раннем детстве – нет. А вот в школе я помню, что читал книги Льва Успенского «Ты и твое имя» и «Слово о словах», а во-вторых, учебник Александра Александровича Реформатского «Введение в языкознание». Позднее он издавался под названием «Введение в языковедение», поскольку Реформатский больше любил это слово. Но в моем детстве он назывался «Введение в языкознание».
В детстве я больше читал былины, я помню, мне это нравилось. Но это все воспоминания лет до 8, потом я читал без разбора – и русскую, и переводную литературу. Причем в какой-то момент я услышал, что переводную литературу следует читать в оригинале. Из-за этого я плохо знаю иностранную литературу, потому что моя скорость чтения по-французски, а чуть позднее и по-английски, была чуть медленнее, чем я бы успевал по-русски. Я помню, что какие-то сочинения, например, Александра Дюма «Le comte de Monte Cristo», я читал в оригинале.
Можно ли сказать, что вы с детства поняли, что вас интересует лингвистика?
Нет, я, конечно, этого не понимал. Я читал все лингвистические книги для развлечения. Примерно так же, как я читал чуть позже книгу Якова Перельмана «Живая математика». Но это такие развлекательные научно-популярные книги.
Столько обширный круг вашего детского чтения говорит о том, что вы вундеркинд?
Нет, наоборот. Я еще забыл, что лет в 7, в первом классе, я выучил шахматную нотацию, и много времени тратил на чтение разного рода шахматных учебников и шахматных журналов. Я жил тогда на 2-й Мещанской, а школа была на Лубянке, у самого Сретенского бульвара. Я ходил по Сретенке – и был магазин на нечетной стороне, который назывался тогда просто «Книги», позднее стал известен как магазин «Спортивная книга». Но даже когда я учился в первом классе, это был 1964 год, он назывался просто «Книги», и в нем был большой спортивный отдел. Я купил книгу Андрея Старостина «Большой футбол» и до сих пор ее помню. Не наизусть, но футбольные книги я читал с большим увлечением, а у родителей их было мало. Я не мог их снять с полки, приходилось их самому покупать.
А что вы читаете сейчас? Вы можете что-нибудь назвать, что вам понравилось в последние два года?
Ну, это трудно сказать, потому что два года – это большой промежуток времени. С другой стороны, я в основном читаю то, что уже хорошо знаю. Потому что у меня чтение устроено следующим образом: мне нужен какой-либо пример для статьи, я его вспоминаю, но для того, чтобы уточнить, лезу в книгу, в которой он есть, – нахожу, и начинаю ее читать. И так получается, что я читаю почти все время одно и то же, то, что я и так знаю.
У меня были новые впечатления, но они едва ли кому-то интересны. Мой классный руководитель в старших классах школы, правда, не во всех…. Это была отдельная история, связанная с разгоном Второй школы, из которой мы почти всем классом ушли в некоторую другую, как и учителя.
Так вот, мой классный руководитель написал несколько произведений, они мне очень нравятся. Одно я бы охарактеризовал как краткую автобиографическую повесть, другое – длинный автобиографический рассказ, третье – как воспоминание, и четвертое – как серию эссе о русских писателях. Называются они: рассказ – «Я проснулся на мглистом рассвете», краткая повесть – «Первая ходка», воспоминание не помню как, а сборник эссе называется «Русские тексты». Все это на меня произвело впечатление, но поскольку всё это не издано, кроме небольшого отрывка из воспоминаний, который публиковался в журнале «Отечественные записки», то я могу только обозначить этот факт, но не могу ни с кем этими книгами поделиться.
Фикшн – нон-фикшн. Что бы вы сейчас выбрали?
По такому параметру у меня выбора нет. Скорее меня интересовало бы то, что сейчас называют нон-фикшн. Воспоминания, некоторые факты, которые могут обогатить мои знания. Но я с удовольствием готов читать и литературу, построенную на художественном вымысле. Но часто она в значительной степени оказывается документальной, в эпопее Солженицына «Красное колесо» огромные документальные куски. Многие люди не осиливают это, но, я считаю, напрасно.
Как вы оцениваете уровень научной популяризации в России сейчас, в частности – в вашей области?
Уровень научной популяризации оценить сейчас довольно трудно. Потому что непонятно, какова должна быть точка отсчета. За последние годы было опубликовано некоторое количество очень хороших произведений. Некоторые из них претендовали на премию «Просветитель» или даже получили ее, как книга Владимира Плунгяна «Почему языки такие разные».
Но, кроме того, есть замечательная книга Ирины Левонтиной «Русский со словарем». Академик Зализняк печатал сочинения, которые трудно назвать иначе, как научно-популярные. Владимир Андреевич Успенский пишет о математике, но также и о лингвистике. В этом смысле уровень популяризации не такой низкий. Я еще упомяну книги Максима Кронгауза. Довольно много печатается дельного. Но также печатается много всякой ерунды. Но это всегда происходит, и вещь это неизбежная.
Можно ли как-то подтолкнуть ученых, чтобы они больше писали научно-популярных книг, выступали с лекциями?
Я думаю, что подтолкнуть можно различным образом. У некоторых изначально есть некоторые просветительские побуждения, и их надо не столько подталкивать, сколько давать этому условия – предоставлять трибуну, давать возможность высказаться. Некоторых можно заинтересовать меркантильными соображениями, на это выделяют гранты на написание научно-популярных книг. Но они обставлены такими условиями, что я не знаю, работает это или нет. Я подозреваю, что нет.
Кто-то просто реагирует на появляющиеся безумные вещи, внешне – как кажется – растущий уровень невежества. Он на самом деле не растет, а становится более заметным в силу более мощных средств коммуникации. Раньше невежественный человек не имел доступа к широкой аудитории, кроме случаев, когда специально власти его поддерживали, продвигали, как академика Лысенко, в области лингвистики – Марр и поздние «марристы». Такое было много раз.
Сейчас любой человек может любую, самую безумную идею, мысль подать в каком-то виде – и неизбежно оказывается, что она получает тот или иной отклик. А людям бывает трудно разобраться в том, что имеет какой-то смысл, что является наукой (пусть даже невысокого уровня), что вообще оказывается вне науки. Есть вещи, которые можно объяснить широкой публике, но вне таких объяснений люди становятся в тупик.
Боитесь ли вы наступления электронной книги на бумажную?
Все прогнозы не имеют особенного смысла, и бояться тут нечего. Это сравнимо с тем, чтобы говорить: наступление бумажной книги на пергамент. Это вещи совершенно не страшные. Материальное воплощение вещей может меняться. Важно, что электронная книга в каком-то смысле возвращает нас обратно к истокам.
Известно, сколь огромное количество связей, которые сейчас называли бы линками или hyperlinks, было в древних текстах, в текстах Священного Писания. По существу, текст Священного Писания – это гипертекст с огромным количеством разного рода связей, который можно читать, переходя от одного места к другому.
Так же устроены многие современные тексты, которые используют электронные носители информации. Понятно, что единственное существенное отличие электронных текстов от бумажных (если это не обычный текст, который читают от начала и до конца) – это использование ссылок, отсылок, где можно переходить от одного места к другому, и неизвестно, куда, в конце концов, всё это приведет читателя. А это возврат к некоторым древним представлениям о книге.
Некоторые устные тексты, тексты лекций, тоже, бывает, устроены так же. Некоторые лекторы читают все линейно, они знают, как лекция будет построена до конца. А некоторые, менее дисциплинированные, вроде меня, начинают говорить, а потом неизвестно, куда их это выведет.
Что будет с книгами через 50 лет? Найдет ли бумажная книга свою нишу?
Бумажная книга, несомненно, будет. Если бумажные книги будут издаваться, то они будут продолжать существовать. А старые книги будут некоторой ценностью. Как картины. Картины давних мастеров ценятся, независимо от цветной фотографии и разного рода электронных носителей изображений. Но ее функции могут стать другими. Старые книги будут оцифрованы, прикасаться к ним можно будет в музее с большими предосторожностями. Владельцы их будут не подпускать гостей, не разрешать их брать. Это можно себе представить. Но я не знаю можно ли говорить о полувеке, когда мы к этому придем, или о каком-то другом сроке.
Спасибо за интервью!
