Когда отделы кадров стали human resource, а автобиографии и характеристики для приема на советскую работу сменились буржуйскими curriculum vitae, в них появилась графа с описанием подробностей приватной жизни - “увлечения”. Информация полезна, по ней определяется если не тип личности, то рамка собственного позиционирования. Скажем, если претендент увлекается ездой на внедорожниках, то вряд ли имеет смысл приглашать его на должность системного администратора или бухгалтера, а если он свободное время посвящает филателии и склеиванию моделей, то не стоит мучить парня зверским расписанием командировок.
А чем полагается заниматься государственному деятелю и политику в редкие минуты покоя и бездействия? Читать книжки или заниматься спортом. Каким именно – дело почему-то до сих пор личное, зависит больше от выбора секции родителями, чем от характера, хотя и спорту давно уже пора придать идеологический смысл (футбол, хоккей – это одно, восточная борьба – совсем другое, гольф или пейнтбол – третье). Но вот какие книжки читать?
Существует устойчивая структура “государственного” чтения: слуги народа и кандидаты на эту роль читают историческую литературу. В таком досуге всенародно признавались Путин, Ходорковский, Селезнев, другие депутаты Государственной Думы (а вместе с ними – и украинской Верховной Рады, что придает явлению масштаб общей постсоветской болезни), начальники паспортных столов, ректоры университетов. В общем, как пишет один любитель исторической прозы, “знание истории - это первый признак человека интеллигентного”.
О каких именно жанрах идет речь? Вряд ли это монографии академических историков, для восприятия которых надо обладать профессиональными навыками, совершенно лишними для хобби. Более правдоподобно в образ серьезного публичного человека вписывается чтение non fiction или научно-популярной литературы. Но узнать точный перечень настольных книжек ньюсмейкеров невозможно, поэтому имеет смысл говорить только о формальной стороне дела – о мифе.
Народная любовь за последние десять лет тоже переключилась на историческую литературу. О рядовых читателях мы знаем, что они предпочитают исторические романы. Социологические опросы дают впечатляющие цифры: второе после детективов место по популярности занимает именно отечественная историческая литература. Что это – поиски объяснений современности? Жажда уроков истории? Или потребность подтвердить идеологемы, которые отрабатываются и упаковываются уже не первое столетие? За обложками исторической беллетристики – “единая” и “сильная” Россия, которая еще покажет всем кузькину мать. Здесь все рядом: и “истина отцов”, и “великий народ”, и “вожди”. Не все, конечно, в ней радостно: покоя не дает русский характер, то и дело повергая отчизну в “кровавое позорище”, но народ “в основу суждений своих полагает правду единую”, так что беспокоиться не о чем.
Как легко, не вдаваясь в научные подробности и напрягаясь только на складывание букв в слова, припасть к животворному источнику смысла (а психологи сказали бы – попасть на “ассоциативный крючок”) и вылечить, наконец, исстрадавшуюся по единству душу. В 1930-е годы Виктор Ардов сочинителей исторических романов делил на почвенников, стилистов и халтурщиков. Первые (“подоплечные”, “русопятные”) сегодня в особенном почете. Зело убедительны они, ибо показывают, что причины сих страданий российских – в потере идентичности.
Да и можно ли целостность эту самую приобрести, не припадая к истокам? До тех пор, пока существует потребность в единстве, будь то Великое Чувство партии или чистота русского языка, пока самой популярной единицей счета остается “народ”, с его “характером” и “целями”, пока мерилом общественного счастья является культурное (религиозное, этническое) сходство, но не различие – будут писать, издавать и читать “исторические” романы об императорских деяниях на благо отчизны, русском гневе и заморских змеях. И если уж продолжать идеологическую классификацию, то, в отличие от национализма, обретающего себя в почвенническо-романических произведениях, все более далекий либерализм живет в европейско-академической традиции – в ученых монографиях, научных методах и логике. Это вряд ли означает полное отсутствие мифологии, просто здесь она другая.
А исторические книжки в графе “увлечение”, похоже, надолго останутся символом государственного мышления, пусть и в качестве необязательного нюанса.
