Броскую афишу с лицами Бреда Питта, Кейт Бланшетт, Гаэля Гарсиа Берналя и коротким словом «BABEL» можно было встретить в европейских городах еще осенью. Я увидел ее в октябре в Риме и, честно говоря, по простоте душевной и, видимо, по необразованности своей удивился: неужели Бред Питт играет Исаака Бабеля? Или, может быть, Беню Крика? Или Фроима Грача?
Сейчас фильм Алехандро Гонсалеса Иньярриту дошел наконец и до нас. Конечно, не о Бабеле речь – о «Вавилоне». Точнее, о том, что бывает, когда смешиваются в пространстве одной небольшой, в сущности, планеты языки, темпераменты, ментальности, представления о мире, человеческие слабости, пороки и комплексы. Вполне, кстати, бабелевская коллизия, если вспомнить одну из главных отличительных особенностей стиля певца Молдаванки и Первой Конной – смешение разнородных пластов, как языковых, так и бытовых.
Сегодняшний Вавилон видится режиссеру Иньярриту как глобальное общечеловеческое непонимание. Несовпадение. Неумение услышать инородца или иноверца. Атрофия чувства сопереживания по отношению к не самым близким, но тоже людям.
Бог наказал когда-то людей, возомнивших о себе, что они равновелики творцу. Это из Книги Бытия: хотели достичь небес, построив Вавилонскую башню, – получили вавилонское столпотворение, смешение языков, хаос и человеческую разобщенность. Потом ко всему этому добавились государственные границы. Хотя «настоящие границы проходят внутри нас самих» – это слова самого режиссера Алехандро Гонсалеса Иньярриту.
С этого места давайте поподробнее. «Вавилон» – кино, безусловно, конъюнктурное, если понимать под конъюнктурой констатацию и анализ обострившейся в мире нетерпимости. «Границы внутри нас самих» – это обо всех межнациональных, межконфессиональных, межличностных, этнических и всяких прочих иных конфликтах и фобиях. Еще – о легкомыслии, о том, как от неосторожного слова, поступка, взгляда случается обвал, камнепад в человеческих отношениях. И дальше всё в мире может повалиться как карточный домик. От одного слова. От одного взгляда.
Так что картина очень вовремя пришла к нам, в Россию, да еще и вполне широким экраном – больше двухсот копий.
Четыре истории, действие которых параллельно развивается в разных уголках земного шара. Японец-турист подарил после охоты в марокканских горах свою винтовку другу-арабу, тот продал ее соседу-пастуху – шакалов отгонять. В конце концов ружье по чеховским законам выстрелило. Без всякого злого умысла – просто мальчишки-оболтусы, сыновья пастуха, проверяли оружие, и выстрел попал в автобус с американскими туристами. Тяжело ранена женщина, путешествующая по марокканской пустыне вместе с мужем. Тем временем няня-мексиканка нелегально вывезла из Калифорнии в сопредельную Мексику детей американской пары, путешествующей по Марокко. Тоже без всякого злого умысла. Просто женщине очень хотелось попасть на свадьбу сына, а детей оставить было не с кем. Тем временем в далеком Токио глухонемая девочка-японка, дочь бывшего владельца злополучной винтовки, переживает свою личностную драму…
История закольцована не столько во времени, сколько в пространстве. Цепь совпадений и несовпадений. Судьба. Рок. Фатум. Переплетение случайностей, на которые в жизни не обращаешь внимания, но в кино возведенное в абсолют.
Вообще кино умеет вот так складывать в причудливый паззл разные параллельные истории, которые в конце концов соединятся в непредсказуемой точке будущего финала, чтобы потом опять разойтись. Еще кино умеет фиксировать сгустки энергии на одной стороне земного шара, отзывающиеся вдруг напряжением и грозовыми разрядами где-нибудь на другом континенте. Последний пример – фильм Пола Томаса Андерсона «Магнолия». Там как раз было вот это замечательное ощущение «нервного электричества», соединявшего или разъединявшего десятки и сотни незнакомых друг с другом людей, – оно буквально шибало током через экран. Иньярриту тоже умеет ловить эти эмоциональные перепады – он соединяет все свои разноязыкие истории по принципу сходства и противоположности настроений, чувств, человеческих реакций.
Вопрос в том, насколько кино в своем монтаже жизни этой самой жизни соответствует. Иными словами, действительно ли всё в мире связано, как в кино? И как уловить эти причинно-следственные связи?
И вот тут, мне кажется, «Вавилон» может немножко помочь в наших нынешних делах. Смешно, конечно, обольщаться в глупой надежде на то, что искусство способно менять нравы и вообще как-то улучшать жизнь. Но вот что получается в данном конкретном случае. «Вавилон» – очень громкий, очень амбициозный проект. Иньярриту уже получил за него каннский приз за режиссуру, «Золотой глобус» за лучший фильм и 7 главных оскаровских номинаций. Иными словами, посмотреть это кино сочтут своим долгом многие. Публика у нас, конечно, пока еще не очень привычная к тому, чтобы в кинотеатрах думать, переживать и плакать. Те, кто плачет, в кино почти не ходят – там больше собираются люди трезвомыслящие и расчетливые. Но «Вавилон» – картина эмоционально сильная, вполне способная пробиться через защитную броню цинизма и скепсиса. Если не поймут, так хотя бы почувствуют. Это я к тому, что мысль мексиканца, нынешнего голливудского режиссера Алехандро Гонсалеса Иньярриту о том, как важно в вавилонской какофонии голосов услышать каждый единственный и неповторимый голос, может прочитаться просто как побуждение к пониманию всякого инакоговорящего, инакомыслящего и инакочувствующего. К миру – со всем миром и с самим собой.
Хотя «Вавилон», конечно же, содержит гораздо больше смыслов – кинематографических, идеологических и всяких прочих. Это антиглобалистское кино хотя бы потому, что посвящено глобальному непониманию людьми друг друга. Хотя в такой же степени фильм Иньярриту можно назвать и глобалистским – мир так разобщен, что следует искать хоть какие-то общие знаменатели.
В сущности, при всей своей многофигурной композиции «Вавилон» – очень простое, очень человечное кино. Через него проходишь, как через очищение. Такое кино снимается нечасто – оно способно дать каждому то, что ему нужно. Умному – пищу для размышлений. Жестокому – успокоение. Сильному – радость почувствовать себя хотя бы на пару часов слабым. И любому нормальному человеку – слезы, которых в темном кинозале никто чужой не увидит.
Конечно, Москва, как известно, слезам не верит. Но растопить границы – те самые, которые внутри нас, – эти слезы вполне способны.
