Алексей Алексеевич Ухтомский (1875-1942) известен как один из родоначальников русской школы физиологии и прежде всего – как автор учения о доминанте. Кроме немалого числа опубликованных научных трудов, Ухтомский оставил обширное рукописное наследие – дневники, личные письма, заметки, которые хранятся в Санкт-Петербургском отделении Архива РАН. Как можно судить из предисловия к книге Ухтомского «Лицо другого человека» (СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2008; заглавие принадлежит составителю тома И.С.Кузьмичеву, предисловие – ему же и Г.Цуриковой), перед нами републикация части этого наследия по нескольким изданиям, подготовленным ранее этими же авторами.
Кроме нескольких собственно научных текстов Ухтомского, я не читала ничего, вышедшего из-под его пера. Так что солидный том – почти 700 страниц – открыла с немалым интересом.
Том этот включает сохранившиеся дневниковые записи (1896-1941; неясно, какая часть дневников сохранилась – как отмечают другие исследователи, большая их часть пропала) и переписку с четырьмя женщинами, по отношению к которым Ухтомский в разной степени играл роль учителя и духовного наставника. Наиболее обширный корпус – это письма Ухтомского Варваре Александровне Платоновой, близкому другу и любимой женщине, которой он писал с 1906 года до самой своей кончины в 1942 году. И еще 150 страниц – это письма ученицам и младшим коллегам: Иде Каплан, Елене Бронштейн-Шур (с большими купюрами) и Фаине Гинзбург.
Книге предпослано обстоятельное предисловие составителей. Его откровенно апологетическая тональность мне показалась настолько неуместной в биографии ученого, а тем более – естествоиспытателя, что поначалу предисловие я сознательно пропустила. Оказалось, однако, что какие бы то ни было комментарии в книге отсутствуют. Так что к предисловию все же пришлось неоднократно обращаться – хотя бы для того, чтобы узнать, почему Алексей Алексеевич, умерший холостым, называл Варвару Александровну Платонову своей женой, кем была Ида Каплан и что такое Александрия.
Впрочем, осмысленность комментария, «растворенного» в предисловии, - отдельный вопрос, к которому я вернусь ниже.
Совокупность дневников и писем Ухтомского позволяет увидеть в его личности по меньшей мере три ипостаси.
Во-первых, он был ученым, университетским профессором и мыслителем, и в этом качестве - человеком своего времени, учеником Н.Е.Введенского, современником Шеррингтона, Павлова, Чехова и Горького, а также Ильи Эренбурга, повесть которого «Хулио Хуренито» неоднократно Ухтомским упомянута.
Во-вторых, Алексей Алексеевич Ухтомский был не просто верующим человеком, но еще и членом Единоверческой Церкви. В 1921 году он принял тайный постриг как монах Алипий, а позже еще и был хиротонисан (т.е. избран на определенных условиях в тайные епископы). Родной брат Ухтомского, архиепископ Андрей, после многочисленных арестов и ссылок был в 1937 году расстрелян.
Религиозность Ухтомского была укоренена в семейных традициях и проявлялась не только в постоянном чтении текстов отцов Церкви и активном участии в церковной жизни, но и сопровождалась переживанием религиозных праздников как глубоко личных событий. При этом Ухтомский напряженно искал гармоническую связь между верой «нерассуждающей» и верой философской.
В-третьих, Ухтомский профессионально владел мастерством иконописца и сам писал иконы. Эту сторону его жизни читателю приходится реконструировать на основе двух иллюстраций и немногочисленных, притом не вполне внятных упоминаний в тексте.
Жизнь Ухтомского складывалась достаточно своеобразно. Он родился в селе Вослома Ярославской губернии, детство провел в Рыбинске, причем при живых и достаточно состоятельных родителях был почему-то отдан на воспитание одинокой сестре отца, тете Анне. Всю жизнь он будет вспоминать ее с нежностью; создается впечатление, что ни к кому он не был так сильно и глубоко привязан.
Ухтомский начинал учиться в Рыбинской городской классической гимназии, но в тринадцать лет был определен родителями в кадетский корпус в Нижнем Новгороде, который некогда закончил его отец. Однако окончив корпус, Ухтомский не выбрал для себя карьеру офицера, а поступил на словесное отделение Духовной Академии.
Дневник Ухтомского - во всяком случае, текст его, предложенный публикаторами данного тома, - начинается с 1896 года, то есть еще во времена его обучения в Духовной Академии. Ухтомскому 21 год; он читает Канта, Фихте и Шопенгауэра, Жорж Санд и Достоевского. Его размышления поражают напряженностью поиска и одновременно беспощадностью к себе.
Любимую свою тетушку Ухтомский похоронил в 1898 году – и, защитив магистерскую диссертацию по богословию, окончательно понял, что его влечет наука, причем наука точная – математика, физиология. Более близкое знакомство с монастырской жизнью (он провел полгода в Иосифо-Волоколамском монастыре) еще более убедило Ухтомского в правильности его намерения заняться точными науками.
В 1898 году он записал в дневнике: «… физиологию надлежит положить в руководящие основания при изучении законов жизни (в обширном смысле) ». Что Ухтомский и сделал, поступив в Петербургский Университет, куда его как магистра богословия вначале могли принять только на восточный факультет, и только потом он перевелся на естественное отделение физико-математического факультета. Став опять студентом уже в двадцать пять лет, учился Ухтомский, видимо, со страстью, потому что уже через два года работал ассистентом главы тогдашней физиологической школы Н.Е.Введенского.
Только после ухода Введенского с поста заведующего кафедрой физиологии животных в 1922 году Ухтомский возглавил эту кафедру и полностью развернул в печати свое учение о доминанте, хотя основные идеи у него сложились к 10-м годам прошлого века.
Ухтомский будет тесно связан с университетом до конца своих дней - он умер в 1942 году в блокаду, все в той же казенной университетской квартире на Васильевском острове, где он жил с начала века. Собственно, сколько-нибудь длительное время он отсутствовал в Питере только в 1917-1918 гг., когда уехал в Рыбинск, там заболел и постепенно выздоравливал, спасаясь от голода картошкой, выращенной на вскопанном им самим огороде.
В 20-е годы обыски и аресты не миновали Ухтомского – к счастью, аресты были относительно краткими, так что в этом отношении судьба была к нему милосердна. Катастрофы 30-х заставили его быть крайне осторожным в переписке, но, судя по всему, работать ему власти не мешали.
По стилю и направленности научные построения А.А. Ухтомского как физиолога были ближе всего к идеям и экспериментам крупнейшего английского физиолога Шеррингтона. Именно Шеррингтон пришел к выводу, что «весь количественный диапазон функций спинного и головного мозга, по-видимому, зависит от взаимодействия между двумя основными процессами – возбуждением и торможением, причем каждый из них одинаково важен». Напомним один из часто цитируемых пассажей из сочинений Ухтомского: «Во все моменты жизнедеятельности создаются условия, при которых выполнение какой-либо функции становится более важным, чем выполнение других функций. Выполнение данной функции подавляет другие функции.…». И еще: «Одним из ярких примеров доминанты можно назвать доминанту полового возбуждения у кошки, изолированной от самцов в период течки. Различные раздражители (призыв к миске с едой, стук тарелок накрываемого стола) вызывают в данном случае не мяуканье и оживлённое выпрашивание пищи, а лишь усиление симптомокомплекса течки».
Что касается современной интерпретации учения о доминанте, то следует помнить, что, помимо ценных данных, полученных Ухтомским в обширных экспериментах на животных, сама идея доминанты была уже тогда им использована как богатый источник продуктивных метафор. Именно в этом качестве понятие доминанты и осталось в культуре: ср. такие выражения Ухтомского, как «доминанта на лицо другого человека»; его анализ поведения Пьера Безухова в плену и известные примеры контрастов в восприятии внешности Наташи Ростовой, обусловленных конкретными обстоятельствами и жизненными установками других героев романа.
Сам Ухтомский вовсе не считал понятие доминанты какой-то универсальной отмычкой: «Доминанта как общая формула еще ничего не обещает. Нужно знать ее содержание и конкретные условия ее возникновения. Как общая формула доминанта говорит лишь то, что и из самых умных вещей глупец извлечет повод для продолжения глупостей и из самых неблагоприятных условий умный извлечет умное».
Впрочем, работы Ухтомского о доминанте изданы, так что специалисты и просто любопытствующие могут оценить их в соответствии со своими запросами и интересами: есть шеститомное Собрание сочинений А.А. Ухтомского (1945-1962 гг.), отдельная его книга «Доминанта» (М.; Л.: Наука, 1966), а также другие издания его научных трудов.
О философских взглядах Ухтомского можно судить по его записям, опубликованным в сборниках "Интуиция совести" (СПб., 1996), "Заслуженный собеседник" (Рыбинск, 1997) и по книге «А.А. Ухтомский в воспоминаниях и письмах» (СПб. : Изд. СПб. ун-та, 1992).
Именно Ухтомскому мы обязаны введением в научный и культурный обиход понятия хронотопа, более знакомого нам по трудам М.М.Бахтина, который в работе «Формы времени и хронотопа в романе» записал: «Автор этих строк присутствовал летом 1925 года на докладе А.А.Ухтомского о хронотопе в биологии; в докладе были затронуты и вопросы эстетики».
Казалось бы, очередное издание дневников и переписки выдающегося ученого должно приблизить нас прежде всего к пониманию личности и особенностей жизненного пути Ухтомского – человека уникального в разных отношениях. К сожалению, в обсуждаемом томе этой цели публикаторы не достигли - и вот почему.
Когда издаются частные дневники или переписка - ученого, писателя, вообще любого значительного исторического лица, а также просто чем-либо интересного для потомков человека, - у издателя есть выбор: осуществить собственно научное издание или издание общедоступное.
Общедоступность, увы, не достигается одним лишь красивым темно-синим переплетом, белейшей бумагой и крупным шрифтом, хотя все это тоже не мелочи. Общедоступной такую книгу делает подача материала – даже неловко повторять подобные тривиальности… В этом смысле образцовым изданием, несомненно, являются дневники и переписка А.Е.Преснякова – книга, о которой я не так давно писала. Не случайно подробные комментарии к дневникам и письмам Преснякова составлены видными историографами, знатоками петербургской школы историографии - Т.Н.Жуковской, Б.С.Кагановичем и А.Н.Цамутали.
Выше я уже упоминала, что, по всей видимости, публикаторы дневников Ухтомского сочли, что отсутствие комментария возмещается наличием в данном издании подробного, на 55 страниц (!) предисловия. Центральное место в этом предисловии занимают две темы: религиозные искания А.А.Ухтомского и история его отношений с В.А.Платоновой.
Об Ухтомском и Платоновой И.С.Кузьмичев ранее уже написал книгу «А.А.Ухтомский и В.А.Платонова: Эпистолярная хроника» (СПб, 2000). Быть может, предполагалось, что любопытствующий читатель может к этой книге обратиться - но наличие такой возможности не оправдывает публикацию писем без каких-либо пояснений.
Собственно говоря, публикация любого эпистолярного наследия без всяких комментариев – вообще нонсенс; однако в данном случае комментарии тем более необходимы, что многие письма, фактически предназначенные Платоновой, формально адресованы другому лицу, поскольку написаны с учетом возможной их перлюстрации советской цензурой. Не говоря уже о необходимости уточнения многочисленных деталей событий давно исчезнувшего мира, без чего многое остается неясным и в тогдашней жизни самого Алексея Алексеевича, и в жизни его адресата.
Что касается религиозных исканий Ухтомского, то современный читатель нуждается не в восторгах по поводу особой, старинной, не испорченной модерностью русской духовности, а как минимум в подробных комментариях, касающихся как лиц, так и реалий. Что такое единоверческая церковь? Каковы были обязанности церковного старосты, которым Ухтомский уделял много времени и сил? Где и когда Ухтомский приобрел столь детальное знание русского монашеского быта, но вместе с тем и скепсис по отношению к монастырскому укладу? Насколько обычным для человека его положения было не только соблюдение двенадцати главных православных церковных праздников, но особое почитание многих православных святых и великомучеников, имена которых носили близкие Ухтомскому люди?
В еще большей мере нуждаются в комментариях письма Ухтомского к его ученицам и младшим коллегам, равно как и упоминание некоторых из них в дневниковых записях.
Например, что значит «моя трагедия с И.И.К.», которая, насколько можно судить по дневниковым записям, так угнетала Ухтомского? Внимательный читатель может догадаться, что речь идет об Иде Исааковне Каплан (1903 – 1998 гг., одной из «серапионовских девиц», будущей жене Михаила Слонимского – «Полит.ру»), ученице и сотруднице Алексея Алексеевича, которая летом 1922 года вместе с другими студентками работала под его руководством в одном из зданий паркового ансамбля «Александрия» в Петергофе. Именно ей адресованы публикуемые в том же издании письма осени 1922 г., тон которых отличает необычная для Ухтомского взволнованность непосредственного чувства.
Но читатель может и не связать инициалы И.И.К. с Идой Каплан – тем более что из самих писем даже при большом желании нельзя «вычитать» трагедию: в них есть теплота, сердечность, грусть….
В дневниках и опубликованных в обсуждаемом томе письмах Ухтомского очень мало сведений, которые позволили бы составить представление о его повседневной жизни. В определенной мере эта лакуна восполняется воспоминаниями ученицы Ухтомского, Нины Казанской-Копериной – в предисловии они кратко цитируются с фамилией автора, но почему-то без ссылки на публикацию в упомянутом выше сборнике (см.: Казанская (Коперина) А.В. [Воспоминания] // А.А. Ухтомский в воспоминаниях и письмах. СПб, 1992. С. 43-71).
Именно из этих воспоминаний делается понятным, что имеет в виду Ухтомский, когда в письмах Платоновой упоминает о бесконечных посетителях и своей загруженности «мелкими» делами. Ухтомский готов был приютить бездомных студентов – в частности, жил у него товарищ Казанской по факультету Коля Владимирский, да и сама Нина нередко оставалась ночевать; Алексей Алексеевич вникал в дела и сложности жизни своих коллег и постоянно хлопотал за кого-нибудь; делился всем, что имел – а имел он в голодные годы очень немного, – точнее, ничего не имел и привычно делился последним…
Но вот и другие издания, осуществленные в основном тем же авторским коллективом, что и составил тот синий том, который я держу в руках:
Ухтомский А.А. Доминанта души : из гуманитарного наследия. Рыбинск : Рыбинское подворье, 2000. 605 с.;
Ухтомский А.А. Интуиция совести : Письма. Записные книжки. Записки на полях / отв. ред. А.С. Батуев; сост. Л.В. Соколова, М. Цурикова, И.С. Кузьмичев ; Предисловие Г.М. Цуриковой и И.С. Кузьмичева ; прим. Л.В. Соколовой. СПб. : Петербургский писатель, 1996. 527 с.;
Ухтомский А.А. Заслуженный собеседник : Этика. Религия. Наука. Рыбинск : Рыбинское подворье, 1997.
Тем не менее, за вычетом некоторых указаний на публикацию писем к Каплан, Бронштейн-Шур и Гинзбург, мы так и не узнаем, как соотносятся эти издания гуманитарного наследия Ухтомского.
Видимо, не случайно журнал «Отечественные записки», напечатав в т.40 в качестве анонса прочитанной мною книги некоторые письма Ухтомского к Платоновой и Гинзбург, снабдил текст редакционными примечаниями – а публикатор И.С.Кузьмичев ограничился только кратким введением, касающимся биографии Ухтомского.
Остается только удивляться, что издательство Ивана Лимбаха предложило широкому читателю столь странно и неосмысленно сделанную книгу.
