Премьера оперы Леонида Десятникова "Дети Розенталя" пройдет на Новой сцене Большого театра 23 марта. Дату премьеры передали все российские информагенства, поскольку 2 марта депутат Думы Сергей Неверов заявил о недопустимости "порнографии" на сцене главного театра страны. О том, насколько справедливы были обвинения господина Неверова и к каким метаморфозам в отношениях государства и художника могут привести подобные инциденты, Майя Кучерская побеседовала с автором либретто, известным писателем Владимиром Сорокиным.
На прошлой неделе по инициативе депутата Неверова Госдума проголосовала за то, чтобы поручить комитету по культуре выяснить обстоятельства постановки в Большом театре оперы "Дети Розенталя". Ваше отношение к думской инициативе?
Я лишь порадовался, что голосование не было единогласным - 12 человек проголосовали против, тем самым показав, что с Думой не так уж все плохо… А если говорить серьезно, то все это грустно. Поражает дремучесть инициатора, не потрудившегося даже прочитать либретто, в тексте которого нет ничего пошлого и порнографического. Больше всего подобные попытки контролировать культуру напоминают 1930-е годы.
Насколько велики шансы возвращения тех времен? Можно счесть думское поручение первым шагом в направлении к эпохе тотального господства государства над культурой - да и вообще, чем объяснить мотивы депутатов?
Понимаете, я очень занят, занят художественным творчеством. Думская инициатива – это тоже род закулисного творчества. Разбираться в нем, в истинных мотивах депутатов – дело журналистов и политиков. Для меня это трудная и неинтересная задача. Возможно, это вообще просто большая глупость, а может быть, пробный шаг. В любом случае это наводит на очень грустные размышления. По счастью, у меня уже есть опыт переживания подобных историй. И я понимаю, что если к этому относиться нервно, можно вообще потерять равновесие и перестать писать. В общем чувствую себя как в провинциальном театре. Хуже всего, что эта бездарная пьеса все идет и идет. Все эти побитые молью декорации, престарелые актеры… Очень хочется попросить их сменить репертуар.
Кажется, Большой – главный театр страны – должен оставаться источником искусства, идеально совпадающего с государственными представлениями о том, какой должна быть современная отечественная культура. Вместе с тем сейчас в Большом ставится опера, либретто которой сочинил автор жестких постмодернистских текстов. Может быть, государство взяло курс на постмодернизм, а депутаты просто в этом не успели разобраться?
Я не очень люблю слово "постмодернизм", да и "модернизм" недолюбливаю. Тем более, что наша опера выламывается из этих "измов". Постмодернизм предполагает достаточно сильную самоиронию, а эта опера получилась довольно серьезной. По сути это трагедия. Там будет мало смеха, а слезы возможны. Я прослезился, когда был на репетиции - в первом действии на арии Вагнера меня пробило. Конечно, этого бы не случилось, если бы текст не был подкреплен очень хорошей музыкой. Десятников – замечательный композитор, кстати, он заслуженный деятель культуры и лауреат Государственной премии. К тому же оперу ставит Някрошюс, тоже не последний из наших режиссеров… Эта постановка позволит Большому преодолеть дефицит современной оперы, который там существует. И все разговоры о том, что современная опера умерла, этой вещью мы опровергнем. Поэтому могу сказать просто: наша опера – это качественный продукт.
Как по-вашему, прореагирует традиционный зритель Большого театра, тот, что посещает все премьеры Большого, на «Детей Розенталя»?
Думаю, многие будут плакать, потому что получилась очень человеческая история. Это вещь о том, что невозможно прожить жизнь дважды, что все попытки науки встать над Богом и с помощью современных технологий подарить человеку счастье – утопичны. Наша опера в этом смысле несет, как это ни банально звучит, позитивный и отрезвляющий заряд. Так что я уверен - большинством зрителей она будет принята.
Вы сочинили либретто специально для Большого?
Да, специально для этого проекта, я написал синопсис, Большой одобрил идею, после чего мы заключили договор, и за несколько месяцев я написал текст. Хотя работа над ним продолжалась еще долго, потому что когда писалась музыка, по просьбе Леонида, я что-то менял.
Клонирование послужило основой и для сюжета сценария, который Вы написали для фильма Хржановского «4», недавно получившего приз Роттердамского фестиваля.
Вы его видели? Это не слабый фильм.
Значит, столь высокая оценка жюри объясняется…
Тем, что это хороший фильм.
А это не было обычной реакцией европейцев не столько на художественные достоинства фильма, сколько на российскую экзотику?
Конечно, там присутствует экзотика, но и метафизика тоже. Это не поверхностная вещь, хотя мне там не все близко, но это фильм Хржановского, и он уже состоялся. Я рад за него – для дебютанта два приза и европейский прокат – это здорово.
В последнее время вы часто говорите о разочаровании в современном человеке – это разочарование тотально?
Я испытываю разочарование вовсе не по поводу всех, такие как Хржановский или Десятников меня радуют. Я люблю искренних людей, которые внутренне не механистичны и живут не как машины.
Не как «мясные машины»?
«Лед» – это отдельный разговор. Это некая попытка взглянуть на человечество нечеловеческим взглядом, еще и через лед. Это иногда оказывается очень полезно. Я вот каждое утро вижу свою собаку – он тоже смотрит на меня каждое утро. И я понимаю, что он видит меня как собака, то есть он видит меня как не изгнанная из рая Божья тварь. И я бы очень хотел увидеть человека его глазами. Я попытался провести такой эксперимент – увидеть людей глазами не людей. И в итоге остался на стороне людей, на стороне «мясных машин».
Вы пишете третью, заключительную частью эпопеи?
Пишу, но я не тороплюсь. Я все уже придумал, что там и как будет. В результате выйдет трехтомник под названием «Свет и лед».
«Лед» как-то сам собой вызывает вопросы «космические» - по-вашему, в какой точке своего пути сейчас находится человечество?
Все заметней некая усталость восприятия. Мало чем можно современного человека поразить. Люди быстро привыкают к новым технологиям и новым формам, ну, и, конечно, общество потребления тоже делает из людей машины. И в ближайшем будущем я думаю, мало что изменится.
А как вы оцениваете происходящее в микрокосме – в современной литературе, например?
Звезд как-то не видать. В отечественной, и в западной литературе. Если даже Уэльбек считается звездой… Сегодня литературу сильно потеснили визуальные практики. Тотальная визуализация – даже в компьютере ты даешь команды нажимая на картинки. Зато это создает напряжение в зоне слова. И своей литературной судьбой я доволен. Все понятно – пишите, придумывайте новое. Говорят: тем нет. Для посредственности, конечно, их нет. Надо уметь что-то открывать, изобретать каждый раз атомную бомбу. Пелевин умеет это делать да и Уэльбек все-таки кое-что открыл. С удовольствием прочитал «Гламораму» Эллиса. Так что лучше надо писать. Как говорит один мой приятель, если хочешь быть звездой - полезай на елку, только задницу не обдери.
В ваших книгах много и смачно описывается то, от чего принято отворачиваться – испражнения, сперма и, если можно так выразиться, процессы их производства – как вы сами психологически выносите эти мало приятные картины и сцены?
Ну, во-первых, у меня не все вещи такие. Сейчас я пишу по-другому, жесткие вещи были написаны двадцать лет назад.
Подождите, это есть и в «Пире», и в «Голубом сале»…
Я все-таки наблюдатель, я описываю некоторые миры, это не значит, что я живу в них постоянно, я вхожу туда, наблюдаю, делаю заметки и выхожу. Горы трупов остаются там. К тому же, повторю, жесткие вещи пишутся периодами. Ко мне подошла одна дама на премьере «Четырех» и сказала: «Вы же пишете про фекалии». Если кому-то кажется, что мои книги к этому только и сводятся – что тут скажешь… Про «Лолиту» тоже говорили, что это роман о том, как профессор совратил малолетнюю.
Вы сказали, что довольны, как складывается ваша литературная судьба - очевидно имея в виду не только то, что Вы нарасхват?
Я доволен, что есть некое поступательное движение, что я не пробуксовываю, слава Богу. Были периоды затишья, когда не шла крупная форма, был такой период, продолжавшийся шесть лет, с 1991 года… Но в общем я доволен, идей хватает, они приходят, славу Богу.
