«Он сидел голый в трехногом кресле и игралпальцами ног,
и улыбался, и пил чай, и читал “Дух христианства”Шатобриана»
Вагинов
«Могу понять – если выучились в Итоне или Харроу, как многие из нынешнего правительства, вам сложнооценить, насколько важны местные библиотеки. Более того, всегда тяжелообъяснить людям с деньгами, что это такое – иметь совсем мало». Британскаяписательница Зэди Смит продолжает борьбу против мажористого кабинетаконсерваторов (сплошь Харритон и Оксбридж), который довольно цинично (идовольно привычно) борется с нехваткой денег в казне, отнимая у небогатых, нацыпочках обходя богатых, не дай Бог потревожить их золотой сон. Обучениедорожает, социальные программы оскудевают; под удар попало почти все по-настоящемухорошее, что может предложить социалистическая Британия, прежде всего – местныебиблиотеки, по-нашему, районные.
Конечно, выходцам изсреднего класса, сынкам и дочкам людей, которые еще могли оценить прелестьсочетания чековой книжки и просто книжки, тех, кто мог запросто послатьотпрысков в частную школу, незачем думать о судьбе каких-то там районныхбиблиотек, куда ходят безработные убить время. Зачем они вообще нужны, местныебиблиотеки? Ведь книги сопровождают этих ловких консервативных (и не только консервативных)ребят всю жизнь; они не задумываются над тем, как и откуда они берутся, надтем, что у многих нет денег не то что на новую книгу, но даже на то, чтобыдоехать из пролетарского пригорода до центра и сходить – в случае уж особогоприступа любви к чтению – в Британскую библиотеку; наконец, они не хотят понятьстоль очевидную вещь, что к книге, как и триста лет назад, надо приучать, чтению книг научать (не грамоте, а именно чтению,как способу жизни), а кто будет заниматься этим с детьми и подростками, в домекоторых печатная продукция исчерпывается рекламными листовками и таблоидами?Зэди Смит права -- это не вопрос «культура vs. бескультурье», а вечная проблема«богатые vs. бедные».
Сама Смит провела детство втаком пролетарском пригороде под названием Брент, семья ее была небогата икниги водились только в районной библиотеке. Библиотека Kensal Rise была открыта еще в 1900 году Марком Твеном,который называл подобные заведения «самым несокрушимым из монументов, наиболеенадежным из памятников любому событию, человеку, или привязанности – ведь они,и только они! могут пережить даже войны и революции». Библиотека пережилаПервую и Вторую мировые войны, распад Британской империи, возникновение и крахкоммунизма с нацизмом, революции сексуальную, молодежную, технологическую,появление интернета и электронных книг, бестолковщину старого лейборизма, тупойцинизм нового, тэтчеризм с его ненавистью ко всему, что не приносит быстройприбыли, но сейчас она стала жертвой невнятного правительства шустрых мальчиковиз среднего класса, которые уже почти год не могут понять, что же им делать сосвалившейся в руки властью. И вот они нашли ей достойное применение. ОтгрохатьОлимпиаду в Лондоне, разбомбить Ливию и закрыть библиотеку Kensal Rise.Политика, знакомая не только по Британии.
Я не собираюсь проповедоватьздесь классовую ненависть и призывать трудящихся к восстанию. Вообще, марксизмв данном случае не очень работает; речь идет не о борьбе людей, имеющих разноеотношения к «средствами производства», а о более древнем конфликте. Мирнесовершенен, равенства в нем не было и нет (и, увы, не будет), соответственно,те, кто родился в зажиточной семье с хорошими социальными позициями и связями,имеет преимущество перед теми, кто имел несчастье появиться на свет в совсемином окружении.
Задача общества (и, какстало ясно в прошлом веке, государства) не в том, чтобы уничтожить это различие(те, кто пытался сделать это, вместе с различием уничтожали и носителей его,сначала с одной, а потом – и с другой стороны), а в создании условий для его индивидуального преодоления. Невозможноотменить бедность, равнодушие (и даже презрение) к высокому, жлобство и прочиесоциальные пороки, но следует дать возможность ребенку, живущему в Бренте,Сен-Дени, Автозаводском или Сормовском районе города Нижний Новгород, любомдругом подобном месте на земле, вырваться из мрачного социального окружения,совершить усилие, шаг в сторону, к лучшему или худшему, там видно будет, не этоглавное. Книги, чтение – не только шанс улучшить материальное и общественноеположение (а в Западной Европе пока еще так), это шанс изменить свою внутреннююжизнь.
Я не имею в виду такназываемую Культуру с Большой Буквы -- эту пошлую чушь, на самом деле,придумали ловкие идеологи, чтобы отдалить человека от книги, от музыки, отживописи, а не приблизить к ним (кто же рискнет счесть «своим», «внутренним»то, что, покачиваясь, возвышается над тобой на ходулях?); речь о том, чтобыдать возможность попытаться перейти от «элементарного, простого» к более«сложному». В атеистическом мире ничто так не способствует этому, как книги.
«Сложное» вовсе не означает«хорошее», «моральное», «доброе». Не стоит прикидываться, мол, человек, ставчастью «книжной культуры», мгновенно превращается в достойного члена общества спревосходными манерами и мягким нравом. Отнюдь. Глупость, сказанная в своевремя Бродским -- «для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имякакой бы то ни было идеи затруднительней, чем для человека, Диккенса не читавшего», -- есть всего лишь одна из многихглупостей, сказанных им, не больше. Как миленький будет стрелять наш любительДиккенса – особенно в тех, кто про «Оливера Твиста» никогда не слыхал.Обливайся Сталин (Гитлер, Пол Пот, Чарльз Мэнсон) слезами над «Крошкой Доррит»-- ни одной из его жертв это не помогло бы. Книга – не волшебная палочка, ноименно в ней можно узнать о существовании волшебства. Знание о чем-то иномделает нас сложнее, жизнь – насыщеннее, социальный фатум – не столь безнадежным.В конце концов, читая, мы все еще отличаемся от животных.
P.S. Как и ЗэдиСмит, я многим обязан районным библиотекам. Их было две: детская на проспектеОктября («имени Поющева») и взрослый читальный зал на проспекте Кирова. Вглавную из местных библиотек, собственно, «районную», которая была (и, надеюсь,есть) в Доме Культуры ГАЗа, я ходить не любил, там уже были помпа, пафос инедобрые библиотекарши (хотя смутно помню там одну беловолосую красавицу,которая вела какие-то задушевные беседы с моей матерью). Та же, что имениПоющева (как красиво все-таки звался этот летчик-герой!), маленькая, биткомнабитая в основном дурацкими пропагандистскими книжонками для детей июношества, имела негромкое нежное очарование захолустья. Я ходил туда редко, влетние каникулы, пытаясь убить три месяца солнечного безделья в совершеннопустом (ни школьных друзей, ни уличных врагов) городе.
Хорошие книги были всегда на руках – ни тебе Майн Рида,ни Вальтера Скотта. Оставалось пробавляться детскими изданиями Виктора Гюго,Альфонса Доде, каким-то мальчиком каменного века, еще одним мальчиком, которыйтрудился в угольной шахте, и старыми выпусками журнала «Техника молодежи», гдеможно было узнать о странной судьбе линкора «Севастополь» и о том, чем аркебузаотличалась от мушкета. В «Поющева» работала знакомая моей бабушки (мне до сихпор кажется, что в разряд «знакомых» попадали тогда все библиотекаршиАвтозаводского района), она хоть и не давала мне по блату самых популярныхкниг, зато пускала побродить между стеллажей. Учитывая, что дома у нас книг неводилось, тот детский опыт был неоценим: я понял, что такое бывает –много-много-много книг в одном помещении, и все можно брать в руки, листать,почитывать. И что так можно провести много часов, всю жизнь.
Но настоящим раем чуть позже стал читальный зал районнойавтозаводской библиотеки. Одно время мы даже обитали над ней, в номере шесть попроспекту Кирова (с двух до двадцати одного года я жил в трех разных домах наэтом самом проспекте, который чуть ли не всерьез считал названным в честь моегоимени, а не мордастого дядьки, подстреленного злодеем на лестнице в Смольном).В ней знакомыми были не только работницы, но и сама директриса – маленькаяженщина неопределенного возраста в очках. Она разрешала мне все: самомувыбирать книги, листать их в полупустом читальном зале, где можно быловстретить разве что полусумасшедшего старика, внимательно изучавшего всевозможные в то время советские газеты, да несколько трудолюбивых студенток,сбежавших из коммуналок, чтобы спокойно, в тиши, штудировать сопромат илианатомию.
Директриса позволяла мне даже утаскивать добычу домой,чтобы я мог уже безо всяких помех наслаждаться (неведомо как попавшими впостроенный в 1930-е район) толстыми томами «Отечественной войны 1812 года»,изданными к столетию избавления от нашествия «Великой армии» – с прицелом натрехсотлетие дома Романовых. Каких военно-исторических причудливостей тамтолько не было! Клаузевиц. Мемуары Наполеона. Сразу три «Истории военногоискусства» -- Дельбрюка, Разина и Строгова – с десятками утонченной красотыиллюстраций, изображавших лихих вояк разнообразных эпох: от балеарскихпращников до кавалеристов Тюренна и Конде…
Впрочем, дома было не очень удобно: стоило деду заметитьменя с книгой в руке, как он тут же придумывал для меня «настоящее занятие»,сокрушаясь, что я предаюсь лени, «ничего не делаю». Он был, конечно же, прав --со всех точек зрения. Сам дед читал только газеты, практическая ценностькоторых была для него, родившегося во второй год Советской власти и умершего занесколько месяцев до краха СССР, очевидной. Ведь я действительно предавалсявосхитительному ничегонеделанию; а как еще можно назвать внимательное изучениекарт Итальянского похода генерала Наполеона Бонапарта вместо приготовленияуроков по математике? Разве я стал генералом? Или военным историком? Наоборот,сегодня я испытываю отвращение к любому насилию, индивидуальному иликоллективному…
Дело не в войнушке, дело в том, что на проспекте Кирова,дом шесть, можно было уйти в иной мир, не эскапистский, нет, просто другой, гдежили и умирали люди в расписных мундирах, со шпагами в руках, которые, к томуже, писали обо всем этом прекрасные строгие книги, украшенные тонкопрорисованными надежными картами, не упускающими в своей скрупулезности ниодной самой ничтожной деревушки или проселочной дороги. Существование этогодругого мира не уносило из мира этого, мира профессиональных автозаводскихпияниц в войлочных тапках на босу ногу, измученных жизнью агрессивных теток спарикмахерскими башнями -- будто слоны Ганнибала - на головах, мелкой,злобной, ленивой с оттяжечкой шпаны, поджидавшей меня за каждым углом, мира,где я курил бычки, подделывал подписи училки по математике в дневнике, тайкоммечтал о Светлане Крючковой из фильма «Большая перемена», мира, где всегда былопустовато, пыльновато, нудновато, скучновато. Я оставался там, но мог теперьсовершать процедуру выхода прочь, за - чтобы взглянуть на него со стороны ипонять, что еще не все потеряно в мои десять лет.
