Пришло Письмо.
Когда письмо приходит, его открываешь. Происходит Открытие Письма. Это – интерпретация. Взрезав ножиком con/vert(e), разворачиваем нарратив. Мы поражены – умер Жак Деррида. Что же будет с деконструкцией? У нас в голове каша – кто будет её расхлёбывать? Где та Большая Лож(ь)(к)а? Она у всех нас. Мы Дерриду не читали, но знаем о нем больше, чем можем написать. Как это соотносится с тем, что письмо первично? То, что мы не можем написать, мы знаем, но не понимаем. Вот на столе лежит листок. На нем написано: “Отправить по почте, обсудить эту программу”, и нарисован знак конвертика. Куда отправить? С кем обсудить? Где он теперь?
Le petit prince fit l’ascenS/Zion d’une haute montagne. Единственные горы, которые он видел до сих пор, это те три вулкана, которые были ему по колено. Потухший вулкан служит нам табуретом. И с этой Горы мы видим всю планету и всех населяющих её людей. Они в задумчивости. Кто же теперь будет нас развлекать. Кто придумает что-нибудь новенького. Кто так звонко споёт, не даст уснуть. Кто приедет в Москву на голубом вертолёте и привезёт эскимо для мозгов. Кто озвучит ученье в свободном полете и избавит умы от оков.
Мы не читали Дерриду, потому что он не писал по-русски. Но его Голологос действительно был для нас Перевощиком через Sticks культурной памяти. Он учил нас встречать Левиафана с улыбкой на устах. Учил не быть “профессором”, будучи им. Он сказал, что с одной стороны все можно поставить в скобки, но с другой стороны, поставить в скобки – это всё же лучше, чем не поставить вообще. Именно он отфильтровал нам “Bazaar” в эпоху так называемого свободного рынка. В отличие от других “грамматиков”, он внушил нам веру в наш Аз и научил не бояться Буки. Деррида – наши Веды.
“Новые серьезные” не любят Дерриду за релятивизм. Но Деррида тоже был серьёзным – и не шибко starым. Может быть, сегодня они/мы бы так бойко не писали, если бы Деррида своим шприцем не привил их/нас от некоторых словесных болезней. Для кого-то из нынешних пафосных он – только деконструктор, а они хотят “собирать камни”. Но, во-первых, те камни, которые разбросал Деррида, они никогда не соберут. Во-вторых, он вообще никакие камни не разбрасывал, а переставлял и аккуратно складывал их рядышком, чтобы построить из них что-нибудь особенное. А в-третьих, у него есть воспоминание о том, как в него бросали камнями. Поэтому ему виднее.
Мы никогда не читали Дерриду, но сейчас, когда мы пишем о нём, становится ясно, что это не так уж хорошо. Было бы лучше, если бы хотя бы одну его мысль мы могли передать точно. И это тоже урок, который он нам преподал. Теперь, когда он стоит на вершине Горы, мы уже собираемся его почитать. Пора уже со всем этим заканчивать – с необразованностью, вялостью, скукой, однообразием, унынием, безместной похотью и трусом. Некоторые вещи кажутся скучными и не дающими непосредственного самоуслаждения, но эти вещи необходимо делать. Такая работа вознаграждается сторицей. Возможно, мы получим от этой, казалось бы, нудной работы гораздо большее наслаждение, чем от того, что мы имеем “здесь и сейчас”. Но это уже вопрос веры и знания.
Топ-топ, первые шаги. Теперь он снова стал маленьким. Он вернулся на свою Планету и встретился со своей Розой. И со своим Барашком. Теперь мы за него в ответе, потому что мы его приручили. Когда человек умирает, изменяются его портреты. Мы говорим о нём хорошо, чтобы напомнить о той частичке любви Агапэ, которая сохранится от него в этом мире – и в мире грядущем.
Он чуть было не ушёл, но мы уговорили его остаться.
