Жители Чешской республики по воскресеньям наслаждаются достижениями своей недавней истории; не только своей, но и истории Восточной Европы, даже – если посмотреть на дело более концептуально – всеобщей истории. Все началось несколько лет назад, когда по местному четвертому каналу принялись показывать сериал про мрачноватого полицейского майора Земана – грозу западных шпионов, империалистических прихвостней, низкопоклонствующих перед Америкой жуликов и вполне банальных чехословацких преступников. Тогда в Чехии показ сериала эпохи так называемой «нормализации» был еще в новинку – интеллектуалы (совершенно справедливо) возмущались, обвиняя телевизионное начальство то в глупости, то в цинизме. Действительно, за что боролись? Будто не было 68 года, Хартии-77, «бархатной революции»... Увы, российскому постсоветскому человеку этого возмущения не понять и не разделить: старые песни о главном, трансформируемые сейчас в главные песни о старом, составили в его сознании ту неотчетливую, не проницаемую анализом область, которую ученый назвал бы «областью исторической легитимации». В сущности, это просто кладовка, куда, не размышляя, швыряют самые разнообразные вещи – банальный здравый смысл держал бы их подальше друг от друга. Молоток, которым дедушка прикончил бабушку, соседствует с их свадебной фотографией, подтяжками любовника бабушки (из-за него она так печально закончила свои дни!), письмами этого самого любовника из Сыктывкара, где он строил камвольный комбинат, экземпляром заводской газеты с призывом вдарить трудовым исступлением по подозрительной неспешности иноверцев; все это завалено правительственными отчетами об историческом прорыве в обеспечении населения молотками. Все это наше навсегда. Мы должны гордиться своей. Мы не позволим покуситься на.
Но вернемся к Чехии. Протесты поутихли, да и сам майор Земан покончил, наконец, с супостатами и исчез с экрана. Его сменили герои менее двусмысленные, к тому же иностранцы: четыре танкиста и собака, а потом и неподражаемый блондин капитан Клосс. Здесь враг не вызывает сомнения; к тому же, никому в Чехии нет дела, как там у них в Польше было: черт их разберет, с кем и как воевали Армия Людова и Армия Крайова, и куда эта последняя запропастилась в 1945 году. (Разве что журнал Tyden, местный вариант Newsweek, откликнулся на показ польских сериалов подробной статей о вкладе поляков в победу во Второй мировой войне)... Но я не об этом. Я о том, что эстетически это недавнее прошлое – прошлое не военное, а послевоенное, соцлагерное – выглядит так же тускло, бездарно и мертво, каким оно и существовало в качестве тогдашнего «настоящего». Лицезреть майора, танкистов и даже красавчика Клосса – невыносимо скучно: это не только бездарная пропаганда, это плохое кино. На четвертом канале чешского телевидения зрителю организовали дотированную встречу с собственной историей – не с историей войны или борьбы с преступностью в послевоенной ЧССР, а с историей режима, снимавшего эту халтуру, и с историей людей, эту халтуру потреблявших. Русский читатель воскликнет: «Так ведь и у нас так же!». Нет, дорогой читатель, не так. В Чехии сценарии старых пропагандистских телесериалов не превращают в учебники истории и сборники афоризмов на все случаи жизни.
Есть еще одна – гигантская – разница. Ирландский писатель Джон Бэнвилл в книге «Пражские картинки» рассказывает историю своего знакомого, чешского диссидента, которого в семидесятые бесконечно арестовывали и тягали на допросы в местную госбезопасность. Никто из следователей и агентов никогда не называл своих имен, анонимность государственной репрессивной системы вызывала у оппозиционера не меньше страха и отвращения, чем сами аресты и допросы. Прошло много лет, рухнул соцлагерь, распалась Чехословакия, в Чехии воцарился туристический капитализм, и вот в один прекрасный день бывший диссидент видит на противоположной стороне улицы неприметного человечка, одного из тех, без имени и фамилии, которые мучили его многочасовыми допросами в серых комнатах без окон. У бывшего диссидента темнеет в глазах, прыгает сердце, он останавливается посреди развеселой многоязычной толпы, простирает руки к своему мучителю и кричит: «Как тебя зовут? Как твое имя?». Перед тем стоит выбор – отреагировать, или сделать вид, что обращаются не к нему. Лицо экс-агента светлеет, он широко улыбается, изображает даже нечто в роде поклона и – перекрывая уличный гул – вопит: «Привет! Как дела?». А потом навсегда исчезает в переулке.
Затеряться в орде туристов и не ответить было проще простого, но жизнь порой подло подражает литературе – ведь дело происходило в городе писателя Франца К, который сочинил всемирно известную историю процесса над страховым агентом Йозефом К. Впрочем, в других странах – другие литературные традиции, а в некоторых из них бывшим сотрудникам тайной полиции даже не приходит в голову скрывать своих имен и уж тем более прятаться по подворотням.
