Серию интервью про книги продолжает беседа с аналитиком службы Яндекс-новости Еленой Землинской. Беседовала Наталия Демина.
Помните ли вы, когда вы научились читать? Как книги попадали в ваш дом? Вы ходили в библиотеку или вам мама, папа приносили?
Научилась читать лет в пять. У нас была не очень большая библиотека, папа не любил хранить книги и раздавал их, а у моих родителей был друг – Лев Певзнер, у него дома была богатейшая библиотека. И мы оттуда таскали книжки, он давал их детям. Мы дружили семьями. У нас был такой ведомственный дом, в двух подъездах жили геологи. Как родители, так и дети были примерно одного возраста, и мы жили такой коммуной. Проводили совместные праздники, родители праздновали в одной квартире, дети – в другой. Соответственно, этой библиотекой пользовались все дети.
Я помню, что прочитала всего «Незнайку» Носова. Еще «Волшебника Изумрудного города» читали. Первой книгой, которая стала «подподушной», были прочитанные в 12 лет «Три мушкетера». Я могла его цитировать, начиная с любой страницы с любой строчки наизусть.
А можете сказать, почему вам эта книга так понравилась? Почему именно она?
Это были и приключения, и любовная история, и романтика, это был совершенный мир, это была моя библия. Еще я помню, что в раннем подростковом возрасте на меня очень сильное впечатление произвел «Овод». Это была первая книга, над которой я рыдала. А второй книгой, над которой я ревела, была «Человек, который смеется», прочитанная тоже примерно в 12-13 лет.
Я читала всё, на что падал взгляд, всё, что писали для детей в то время, всяких Анатолиев Алексиных и Вениаминов Кавериных, что называется. А в старших классах нашей очень известной физмат школы у нас появилась учительница литературы Галина Яковлевна Калинина, которая просто перевернула нас всех. Она вела литературный кружок, после уроков мы к ней ходили. Между 8 и 10 классами, у нас было такое летнее соревнование: мы заучивали на спор стихи, за лето надо было выучить как можно больше стихов. Кто-то выучил «Евгения Онегина» наизусть, кто-то Есенина, в общем, кто что. Потом в сентябре отчитывались, кто и сколько смог. Наша учительница открыла нам Серебряный век, и это был прорыв. Надо понимать, что у нас дома не было этой литературы.
Даже в библиотеке вашего друга не было?
Что-то было, но поэты Серебряного века тогда не издавались. Потом уже на первом курсе, когда я попала в Москву…
А вы где сначала жили?
Школьные годы прошли в Алма-Ате. Алма-Ата – город эвакуированных и ссыльных, там была очень сильная культурная прослойка. Это нас и формировало. У нас была одна из лучших школ города. В городе был довольно сильный Театр юного зрителя, а при этом ТЮЗе был детский театральный кружок. Наша учительница литературы дружила с этим театром, и мы, ее ученики, состояли в клубе друзей ТЮЗа. В городе было много сосланных и эвакуированных людей разных национальностей. Собственно, город Алма-Ата создавался эвакуированными, «Казахфильм» создавался эвакуированными, все русские театры, Академия создавались из тех, кто остался после эвакуации и ссылки. Мой папа со времен университета дружил с Олжасом Сулейменовым, я помню его у нас в доме.
Потом наступила Москва. Я столкнулась с самиздатом, с неофициальной литературой, с неофициальными художниками.
Кого-то можете вспомнить? Может быть, с кем-то вы были лично знакомы из поэтов?
Нет. Личные знакомства начались уже совершенно в другой жизни. Тогда ни с кем не была знакома. Это была студенческая жизнь, театры, выставки, ни о каких личных знакомствах речи не было.
Как дальше развивалось ваше чтение, когда вы учились в университете и после окончания?
Я заканчивала «Керосинку» уже имея детей. И следующие 6-7 лет я занималась семьей и детьми. Дети, кормление, роды, неформальная жизнь и всякие такие вещи. И потом это уже была перестройка. Начались народные издания. Сначала Пушкин, когда каждый, кто хотел, мог подписаться. В 1984 году, ещё до официальной перестройки, начали печатать то, что раньше не печатали. Причем это началось с периферии. Я помню, что приехала в Алма-Ату на какие-то летние каникулы, и мы оттуда вывезли два, по-моему, ящика книг, которые в те годы издали на плохой бумаге, но это были Мандельштам, Пастернак, Андрей Белый. В общем, всё, что раньше было абсолютно недоступно. Собственно, это основа всей домашней библиотеки до сих пор.
Еще была такая вещь: в детстве мы ездили отдыхать на Иссык-Куль и привозили оттуда книги. Надо сказать, что на окраине советской империи, где-нибудь в Киргизии, издавали русскую литературу хоть и на «туалетной» бумаге, но издавали то, чего в столицах было не достать.
Что цензура не пускала?
Даже я не знаю, цензура или кто, потому что Лермонтов – какая там цензура? Но хороших книг было просто не достать. Была система покупки книг за талоны, полученные от сдачи макулатуры. Собственно, откуда брался Дюма? Дюма брался оттуда.
У вас, наверно, такой же Дюма, как у меня.
Ещё у меня в детстве был двенадцатитомник Жюля Верна, прочитанный от корки до корки.
Он вам не казался скучным?
Нет, я его очень любила. Я его прочитала, мои дети его прочитали. Ещё у нас было собрание Шолом Алейхема, но это было в каждом еврейском доме.
Что-то вспомните из научно-популярной литературы кроме Жюль Верна?
Моим чтением в школьные годы был журнал «Квант».
Как он к вам пришел? Родители посоветовали?
Нет, родители нам с братом выписывали детские и научно-популярные журналы. Сначала были «Веселые картинки» и «Мурзилка», потом «Техника – молодежи», «Наука и жизнь». «Химия и жизнь» была в дефиците, но мы выписывали все журналы. А «Квант» был частью школьной программы.
Толстые журналы были практически недоступны, поэтому номера как-то передавались из рук в руки. Я помню первые публикации в «Новом мире» романов Анатолия Рыбакова. Еще был «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского, Это было событие, роман зачитывали до дыр и ждали своей очереди на чтение. Туда же относится «Альтист Данилов» Орлова, такой интеллектуальный хит того времени. Не пробовала все это читать с тех пор.
А чем был вызван выбор вашей текущей работы? Можно сказать, что какая-то книга на вас повлияла? Или это стечение обстоятельств, не связанное с книгами?
Скорее стечение жизни, потому что со временем выяснилось, что, во-первых, мне нравится медиа, во-вторых, я всё-таки люблю работать с текстами. Я много лет работаю с текстами. Когда у меня появились близкие знакомства в пишущей среде, я много лет вычитывала тесты, вычитывала рукописи. На заре компьютеризации, когда компьютеры только появились, и работа была связана с хай-теком, у меня был компьютер сначала на работе, потом у одной из первых дома. И я перевела в электронный вид некоторый пласт русской литературы.
Оцифровывали сами?
Я просто набирала, да. Сначала я научилась печатать слепым методом на машинке «Москва». Когда произошла самая первая денежная реформа (павловская), появились какие-то товары, мой папа купил мне пишущую машинку, а мой брат подарил мне книжку Шахиджаняна «Уроки на пишущей машинке». Я её освоила, научилась печатать вслепую.
Когда еще Яндекса в помине не было, а было только группа из пяти человек, снимавшая квартиру на Ленинском проспекте, первая моя работа заключалась в том, что надо было набирать на компьютере вручную международный классификатор изобретений. Так я получила практику в печатании. Потом была Библия, потом ещё что-то. Потом я освоила такой редактор Тех, набирала математические тексты. Это был мой первый заработок, не считая работы в НИИ, где я после института числилась в одном отделе с Леной Колмановской, и где моя функция заключалась в том, чтобы закрывать ключом двери вычислительного зала. Там я пересиживала от одной беременности до другой. А основная работа заключалась в том, что я набирала тексты.
Есть ли у вас опасения за судьбу бумажной книги, что ее потихоньку сменит электронная? Останется ли какая-то ниша для бумажной книги?
Я помню разговоры с моими пишущими друзьями (это была середина 90-х), когда мне пишущий человек говорил, что нет, он никогда не подойдет к компьютеру, потому что процесс вождения пером по бумаге абсолютно нельзя заменить работой за компьютером. Прошло, между прочим, 15 лет, и порой кажется, что люди разучились писать на бумаге.
Некоторые пишут ручкой до сих пор.
Еще пять лет назад я говорила, что я никогда не буду читать электронную книгу, что это невозможно. Теперь я почти не беру в руки бумажную книгу. Нет, беру, конечно, но это отдельное действие. Электронные читалки несовершенны, там нельзя, например, отлистать и посмотреть, что в конце, а это одно из самых моих больших удовольствий. Я люблю открывать, пролистывать, смотреть. Поэтому, конечно, вне дома только электронные читалки, не таскать же эти тома с собой, а дома – обычные книги.
А когда находится время читать?
Перед сном.
А в транспорте?
В транспорте, когда я не за рулём. И, соответственно, в каких бы то ни было очередях. У меня всегда в сумке лежит читалка.
Многие родители говорят, что их дети не читают. У вас есть секрет, как пристрастить детей к чтению?
У меня трое детей, поэтому я про эту проблему знаю всё. Моя старшая дочь научилась читать сама года в три. В любви к чтению она напоминала меня: её надо было силой отрывать от книг и выгонять на улицу. Она до сих пор не может мне простить, что её гнали на улицу гулять, а не давали посидеть с книжкой. Я помню, что я ей не давала читать книги Аркадия Гайдара, например. Я считала, что детям нельзя давать Гайдара.
Почему?
Потому что это коммунистическая пропаганда, и вообще это страшные вещи, сам он страшный человек, и вообще не нужно, нас этим кормили, а мы не будем. И наша дочь ночью под одеялом с фонариком читала Гайдара. Мои дети уже росли во времена книжного изобилия, когда было всё.
Средний сын в школе не читал вообще. Это была проблема. Мы думали, как же так, ребенок не читает, что же мы будем делать? Как его заставить читать? Это было до конца школы. Но когда надо было готовиться в институт, то он по следам своей сестры пошел к репетитору по литературе Елене Исаковне Вигдоровой. Как только он к ней попал, она мне сказала: «У меня для вас две новости: одна хорошая, а одна плохая. Хорошая новость – мальчик грамотно пишет. А плохая новость – он ничего не читал». После того, как он у неё отучился и поступил в университет, уже когда сдал все экзамены, за лето между вступительными экзаменами и началом учёбы он прочитал всю школьную программу от корки до корки. Спасибо Елене Исаковне, мы на неё молимся.
Вы не знаете, какие она слова нашла для вашего сына?
Я не знаю, что она делает с детьми, но когда я к ней попала первый раз со своей старшей дочерью, то я бы отдала всё, чтобы остаться самой на неё уроках. Это совершенно невероятный человек. И у нас эта проблема исчезла. Теперь сын читает всё сам по своему выбору.
А третий ребенок?
А третий ребенок как-то так, читала всё, что надо. C третьим ребенком я уже расслабилась и не следила вообще. В каком-то интервью моя младшая дочь сказала, что её любимый писатель – Пруст, чем совершенно поразила интервьюера.
Вы лично знакомы с современными писателями, может быть, расскажете о них, если это возможно? Чем они вам нравятся?
Я, в общем, с людьми знакомлюсь не по профессии, у меня с некоторыми людьми создаются личные контакты и связи. Да, меня может захватить текст, если я дружу с человеком, то, как правило, я сначала дружу с его текстом. Бывает и наоборот. Бывает, что сначала знакомишься с человеком, а потом оказывается, что тебя захватывает текст.
Не могли бы вы сказать несколько слов об Александре Иличевском? Чем вам нравится его книги?
Я могу сказать, чем меня зацепил Иличевский – романом «Перс». Он, собственно, стал знаменитым, слава к нему пришла на «Матиссе», но меня зацепил «Перс». Во-первых, у нас очень совпали детские впечатления, потому что он рос на Каспии, а мой отец – один из крупнейших специалистов по Прикаспийской впадине. И я в детстве некоторое время жила с другой стороны Каспийского моря, папа брал меня один раз с собой в экспедицию. Я хорошо помню это время. Чисто визуальные картинки: Каспий, желтый песок, синее море, синее небо и белые построенные французами дома. У города Шевченко, сейчас я не знаю, как он называется, был совершенно марсианский пейзаж. Это город в пустыне, построенный на сваях, где, как в Израиле, к каждому кустику подведен краник, и всё это живет на атомном опреснителе. Сейчас я не знаю, как он выживает. И то, что Александр описывал из своих детских впечатлений, очень пересекалось с моими. И я сначала прочитала «Перса», а потом с ним познакомилась, оказалось, что у нас очень много совпадений.
Одна из его недавних книг – про Иерусалим – вам понравилась?
Про Иерусалим писалась на моих глазах… На самом деле, запоминается та книга, которая внутри тебя формулирует в слова то, что у тебя уже есть, автор находит те слова, которые ты найти не можешь. И вдруг: вау, вот оно! И так ты влюбляешься в автора.
Здорово сказали! Так получилось, что в ряде моих интервью люди сами заводили разговор о Достоевском. Вы не могли бы сказать, что для вас это писатель?
В школе я как любая девочка его ненавидела.
А почему?
Потому что всегда было противостояние Толстой – Достоевский, а я – человек Толстого. С Толстым было понятно, мы читали мир и пропускали войну. Не могли простить Наташу Ростову за её непонятную любовь к Пьеру. И я вообще не понимала, про что Достоевский. Я помню, что только к середине жизни наступил момент, когда я вдруг поняла, что это чистый реализм. В меня вошел Достоевский, когда я прочитала «Бесов», когда я стала перечитывать то, что мы читали в школе, просто брала том за томом и перечитывала. Я вдруг поняла, что всё, что там описано, это – чистый реализм.
А если выбирать между Ахматовой и Цветаевой?
Я – человек Ахматовой. В выборе Пушкин-Лермонтов я – Пушкин.
Есенин-Блок? Наша учительница по литературе в 8-ом классе как-то нас спросила: «Кто вам кажется красивее Есенин или Блок?». И мы хором: «Есенин». Она почему-то была потрясена: «Ну, как же так».
Как можно сравнивать? Крестьянский парень и совершенно рафинированный интеллигент. Нет, конечно, красивее Блок, но стихи Есенина. Они попроще, а я девушка тоже простая. Хотя наизусть я учила Блока, а не Есенина.
Кого вы постоянно перечитываете?
Пруста. Я влюбилась в его книги, один раз открыла и потом читала все подряд.
Вы и дочь заразили Прустом?
Я никого специально не заражала, просто все его книги стоят у нас дома, и дети брали их с полки.
Что из книг последнего времени вас зацепило, заинтересовало?
Иличевский. Есть еще такой спорный писатель как Терехов, я читала у него ровно одну вещь, и она мне понравилась. Исторический детектив о 30-х годах в 800 страниц.
Что вы думаете об Улицкой, нравится?
Нет.
Давайте поговорим с вами о литературе на иврите. Вы читаете эту литературу?
По-русски в переводах.
Что вас зацепило из этой литературы?
Я читала Шалева и Гроссмана.
Есть Гроссман еще и израильский?
Да. Гроссман мне понравился, хотя он такой очень сложный. Шалев – классика, русские корни, вполне русская литература.
Мне очень хвалили Шалева, говорили, что он – очень хороший переводчик.
Чем отличается русская литература от ивритской? Тем, что мы, русские, литературоцентричные, у нас все образы литературные. Ивритские люди, у них другой способ мышления: у них все ассоциации из Танаха, собственно, и все образы оттуда. Люди впитывают традицию с рождения, она у них не пресекалась никогда, независимо от происхождения, политических взглядов, воспитания. Все образы оттуда, они для них абсолютно естественны. Нам надо угадывать, а у них в порядке вещей, это очень интересно.
Когда вы приходите в книжный магазин, по каким маркерам, по каким признакам вы отличаете хорошую книгу от плохой? Как вы вообще покупаете книги?
Я прихожу в книжный магазин купить ту книжку, которую я уже знаю. Я не ищу там книжки.
А как появляется желание купить?
Что-то где-то прочитала про неё, кто-то сказал.
На какие источники, на какую экспертизу вы опираетесь, когда выбираете книгу?
На друзей. На самом деле экспертиза – друзья и какие-то рецензии, которым я доверяю, например, в «Кольте», моя фейсбучная лента. В общем, опираюсь на рекомендации своих людей со схожими вкусами, скажем так.
Спасибо вам большое!
