Как-то на международной конференции один западный лингвист страшно удивлялся, почему в России так популярна идея о том, что язык влияет на сознание не меньше, чем сознание на язык. Из этой идеи российские интеллектуалы склонны делать вывод о первичности языка по отношению к реальности. Мол, как мы говорим, так и думаем, а не наоборот, а потому наблюдать за реальностью гораздо менее эффективно, чем за описывающим ее языком. Лингвист этот был съеден нашими учеными соотечественниками за посягательство на святое – об этой истории рассказал Михаил Ямпольский на последних Банных чтениях. Ситуация эта идеально вписалась в концепцию самого Ямпольского о потере реальности современной российской культурой.
А за два часа до этого несколько правозащитных институций представили журналистам очередной этап исследования языка печатных СМИ, в котором резюмировали тенденции последнего времени. Мониторинг показывает, что, во-первых, журналисты все меньше поминают кавказцев (надеюсь, этот случай мне не зачтется). А во-вторых, враг вообще утерял свою национальную принадлежность, сохранив важнейшее качество – нерусскость. Получается, что конкретная история национальных отношений не имеет прямого касательства к возникновению абстрактного, но глубокого и иногда взаимного чувства под названием “ксенофобия”. Потому что в ситуации, когда реального врага уже нет и в помине, он возникает снова – как расплывчатый, туманный Чужой. Возникает не из горизонтов реальности, а из глубин сознания.
После таких результатов надо начинать что-то делать. Но ведь невозможно заставлять журналистику показывать пример и задавать норму, забывая о том, что журналисты – во многом производное от этой нормы. А потому какие бы то ни было программы по юридическому консультированию или этической корректировке авторов репортажей или публицистики к полноценному эффекту не приведут. Что тогда?
Как правозащитники, так и экстремисты, каждый на своем поле, - обвиняют власть в отсутствии четкой программы и решительных действий. Власть же отращивает шерсть на ушах: своей позиции у нее нет. А вся заметная деятельность либеральных неправительственных организаций сводится к анализу и регистрации. С исследованиями у нас все традиционно хорошо, потому что исследовать мы умеем. Вопрос, что же с этим делать дальше, вызывает сначала сомнение в возможности действия вообще, а потом смелые, но несопоставимые по масштабу с самим явлением попытки развернуть социальную программу. Несопоставимые – потому что денег нет.
А еще потому, что борьба за толерантность приобретает явные черты нетолерантности, насилуя слух, зрение и печень пустым морализаторством. Современный русский язык уже полустер и “терпимость” с “демократией”, и “гражданственность” с “доброй волей”, присвоив им ярлыки бессилия и скуки. Это вечная проблема: толерантность принципиально толерантна, а значит, в терминах экстремистов, слаба. Она использует не эффективные, а законные методы. Которые, естественно, неэффективны.
Дискуссии – тоже хорошо, если есть, с кем дискутировать и быть в диалоге. Для диалога нужен общий язык. Те же, с кем общего языка не найти, автоматически становятся “чужими”. Так, практика показывает, что любые попытки вызвать на беседу борца за чистоту расы или религии оборачиваются выслушиванием монологического потока сознания (про тысячелетнюю традицию, угрозу духовности и заграничное финансирование неправедных). Борьба с “борьбой” – парадокс. Как быть?
Устроить понятиям бойкот. Действовать через паузу и многозначительное молчание: мол, мы про толерантность и ксенофобию не говорим. И искать поддержку не через уличные акции по закрашиванию националистических граффити, а, например, через поэтические конкурсы про любовь. Или через демонстрацию протеста против консервантов в рамках защиты потребителей. В акциях флэш-мобберов. В спортивных секциях, кружках по фото и бальных танцах. Общее в таких “грибницах” - только их неангажированность (если таковая вообще возможна) и отсутствие ярко выраженного интереса к политическим процессам.
Сможет ли разглядеть российская культура свою реальность за описывающим ее языком – науке это пока не известно. Но есть шанс, что если игнорировать язык, то может получиться.
