Нынешний, очередной день Конституции – уже десятый по счету. В 1993 году не слишком еще основательно сформированная российская демократия вышла из состояния первоначального хаоса и закрепила преобразования в основополагающем документе, сменившем несколько уже неуместную брежневскую бумажку 1977 года. Интересно, что это была первая собственно российская конституция – о необходимости которой особо продвинутые умы заговорили еще в XVIII веке, при Екатерине II. Затем молодой Александр поманил будущие декабристские умы конституционными надеждами, окончательно пошедшими прахом на Сенатской площади. Конституцию ждали и в начале XX века, полагая ее делом ближайшего будущего. Дождались известно чего. И получили конституцию сперва 1918-го года – сразу же объявленную временной, затем 24-го года – несколько по-прежнему неуклюжую, примерочную, а затем уже – главное завоевание торжествующего пролетариата, сталинский подарок народам страны победившего социализма 1936-го.
Все эти три документа, между прочим – отнюдь не просто реестр установлений и определений нового общественного строя. Скорее – мощное свидетельство эпохи, полноценное отражение ее пафоса и катарсиса. В восемнадцатом году выражались сильно и забористо, с каким-то практически библейским напором: "Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика признает труд обязанностью всех граждан Республики и провозглашает лозунг: «Не трудящийся, да не ест!». Конституция двадцать четвертого – суше и самодовольней, ее авторы явно уже чувствуют себя победителями, но по-настоящему хвастаться боятся: "Само строение советской власти, интернациональной по своей классовой природе, толкает трудящиеся массы советских республик на путь объединения в одну социалистическую семью". И наконец в 36-ом – полный триумф, ощущение победы над Солнцем, успешной оккупации универсума: "Право на труд обеспечивается социалистической организацией народного хозяйства, неуклонным ростом производительных сил советского общества, устранением возможности хозяйственных кризисов и ликвидацией безработицы". Конституция 36-го не столько характеризовала новое состояние общества, сколько являлась его идеальной моделью, в реальности так и не осуществленной. Это ведь вообще была эпоха макетов: Конституция существовала где-то в том же измерении, что и Дворец Советов.
К конституции 18-го приложил руку Ленин, в 36-ом практически единоличным автором стал вскоре после того расстрелянный Бухарин. Когда-то столь важные для общества документы сочиняли не безымянные юристы, не авторские коллективы, а непосредственно организаторы исторического процесса – оттого, видать, конституциям и удавалось оформлять этот самый процесс на годы вперед. Американскую Декларацию независимости писали Мэдисон, Гамильтон и прочие; аналогичную французскую декларацию 1789 – Лафайет, Сийес, Мирабо. Демократии двадцатого века, сильно растерявшие первоначальную энергетику, держатся на юридически безупречных и абсолютно безличных конституциях. То же можно сказать и о нашем нынешнем основополагающем законе. Что вообще-то странно – как-никак мы были свидетелями натуральной революции, слома эпох, крушения империи и тому подобных ужасов. Нам остро необходимо отнюдь не только оформление новых экономических отношений – что, собственно, и является главной ценностью нынешней конституции. И не только закрепление разнообразных человеческих прав и свобод. Нам очень бы пригодилась окончательная бумажка, с содержимым, выходящим за рамки собственно юридических положений; с таким же общекультурным драйвом, как Декларация Независимости; с такой же энергетикой, как ленинское творение. Только такая конституция может по-настоящему и надолго сцементировать свежеобразованное общество.
Между тем наша нынешняя конституция смогла просуществовать без изменений лишь десять лет. Вот-вот случится первое в ней изменение: сольются воедино Коми и Пермь. И похоже, что это только начало. Отнюдь не исключено, что в не очень отдаленном будущем нас ждет ненасильственное присоединение Белоруссии; самый устойчивый нынче политических слух – изменение с помощью новой Думы сроков президентского правления. Не факт, конечно, что все это состоится; однако сама циркуляция в обществе подобных концептов весьма показательна. Наличие вроде бы четко прописанных конституционных норм публику не смущает. Бумажка так и не стала для нас окончательной.
