Вышел в свет 50-й номер «Зеркала». Редактор Ирина Врубель-Голубкина заслужила самые горячие – и не дежурные - поздравления. Выпустить полсотни номеров литературно-художественного журнала – колоссальный труд. А ведь «Зеркало» - не просто «толстый» журнал, но элитарное издание в самом лучшем смысле. Оно никогда не опускается до уровня литературного ширпотреба, отслеживает современные тенденции развития искусства. «Зеркало» декларирует свою приверженность эстетике авангарда. Его идейный вдохновитель, художник и поэт Михаил Гробман – один из крупнейших представителей московского андеграунда, Второго русского авангарда.
Можно себе представить, как усложняется работа главного редактора такого журнала по подбору материалов каждого номера: надо обеспечить непрерывное поступление публикаций о русском авангарде, задающих эстетический вектор «Зеркала», необходимо на международных посторах современной русской словесности выбрать тексты, которые, если и не становятся открытиями, то демонстрируют принципиальный отказ от штампов, поиск собственного художественного языка. Даже юбилейный выпуск лишен парадной отделки и точно отражает состояние развороченности, разноликости нынешней русской литературы, которая давно не хочет работать по-старому, но еще не умеет говорить по-новому так, чтобы услышалось «векам, истории и мирозданью».
Именно в силу этой аутентичности интересно побродить по огромной литературной мастерской, где среди беспорядка заготовок и инструментария вспоминается другое: «Красота – не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра».
Поэты, публикующиеся в «Зеркале», не рассчитывают выжать чью-то слезу спонтанными лирические излияниями, которые явно занесены в каталог банальности и дурновкусия. У каждого автора просматривается набор определенных приемов, рассчитанных но то, чтобы нестандартностью текстов «зацепить» внимание читателя.
Сергей Сдобнов из Иванова предлагает философско-ассоциативные «размышлизмы»:
в самолете воздух можно резать ножом
в крови соседа нашли сомнения в округлости земли
и на каждом вздохе случается небо
как бы в воздухе мы себя не вели
лед тает а вода не имеет ничего против
бутылок, кранов – состояний странных
и если чё – у нас и того нету
но какого света
но что если не вода в тебе
а одно лишь дно озера Мичиган
взгляни на камень у дороги и приложи его к щеке
так поступают с землей ноги шагающие налегке
При большом желании тут можно уловить и остраненность абсурда, и отголоски холодноватой метафизичности Бродского или изысков концептуализма, но разве что искорки иронизма возвращают стих к индивидуально-эмоциональному началу.
Киевлянин Сергей Соловьев может даже прикинуться традиционным лириком в... первой строке, однако это оказывается частью литературной игры, искренность которой выражается только в откровенном признании беспомощности современного поэта в мощном магнитном поле назойливых литературных стереотипов:
Пойдем, моя девочка, моя мать и мачеха,
помолчим, побродим, как люди некие,
в тех краях, где живут башмачкины
полевые в припыленных шинельках,
где кульбаба с пижмою говорят, мол, с утра
кашка ларина вышла замуж, и с онегиным
мелкоцветным не по-летнему холодна,
где люцерны книжные в лютиках обрусели,
где трехлистные карамазовы с папенькой на одре
каменистом, и сурепка масляного воскресенья
и один меж мирами плывет андрей.
Московский поэт Кирилл Корчагин неторопливо рисует свои впечатляющие мрачные картины, обозначая ритм такими длинными периодами, что это уже похоже на прозу:
я сидел у травы на дороге
и в трещинах жаркий мазут поднимался грохоча закипая под
русское техно под собачий лай
и над стоянками тавров войлок тумана
в такт с листвою качался и время билось красными вспышками...
Есть ли у этих метаморфоз русского стиха тот предел, за которыми он утратит свои родовые свойства? Нет сомнения в том, что во многих экспериментах расшатывается «теснота стихового ряда», создающая, как показал Юрий Тынянов, отличие поэзии от других способов литературного высказывания.
Проживающий в Иерусалиме Леонид Шваб, несмотря на немалый литературный опыт, по сей день ищет себя. Он отдал дань разным поэтическим направлениям, но - то ли сознательно, то ли интуитивно - сохраняет динамику стиха и человечность интонации, определяемые авторским «я»:
Я пойду объяснять что злая собака и черт за углом
Незаметны в моих глазах
В моих глазах неловкий человек
Есть просветитель может быть агрессор...
В композиции этого номера «Зеркала» роль своеобразного камертона приобретают современные поэты Нене Гиоргадзе (перевод с грузинского Андрея Сень-Сенькова) и Амир Акива Сегал (перевод с иврита Лены Байбиковой). Характерная для представляемых ими литературных традиций теплота, чувственная конкретность напоминают о том, что и нынешней русской поэзии необязательно расплываться в бесконечных формальных играх и смысловых туманах.
Впрочем, нельзя не заметить, что эта стилистика во многом детерминирована непростыми обстоятельствами. Русская поэзия метрополии опять подталкивается к самоцензуре, зашифрованности... По той же причине не спешит разбираться в сложностях реальной российской жизни и проза.
Две крупных прозаических публикации «Зеркала» - «Библиотека ангелов.docx» Ильи Данишевского и «Хор» Любы Макаревской производят совершенно не «русское» впечатление, хотя оба писателя живут в Москве. Не начинается ли процесс более интенсивного, чем прежде, заимствования русской прозой опыта зарубежной литературы?
В романе Данишевского вообще действие происходит где-то «там» и герои носят иностранные имена. Но дело не в этом. Повествование заполнено сексуальными переживаниями юных героинь, антиэстетическими физиологическими подробностями. Чем-то напоминает «Пианистку» Эльфриды Елинек, хотя нобелевская лауреатка не полностью «в теме», да и помягче будет...
Трудно назвать прозу Данишевского эротической. Мрачный, мучительный секс здесь трактуется как отражение тоталитарного социума. Ключ к прочтению – не Фрейд, а скорее Фромм, Маркузе.
«Хор» написан в похожей манере. Здесь всё про «то же». Озадаченный - а при недостаточной подготовленности и подавленнный - читатель отсылается к нацистским концлагерям, к чеченской войне...
После этой эмоциональной встряски просто отдыхаешь на рассказах двух писателей-художников, предлагающих всего лишь легкий сюр. В «Батальоне» Валерия Айзенберга – характерное для его прозы сочетание гротеска и ненавязчивой, изящной философичности. Вера Гуткина в небольшом цикле коротеньких рассказов «Две Веры» со свойственной ей сатирической въедливостью рисует картинки реальности, которая сама по себе достаточно карикатурна.
В «Зеркале» продолжается публикация сенсационных мемуаров поэта Валентина Хромова «Вулкан Парнас», в которых он восстанавливает интереснейшие страницы истории «неофициального» советского искусства 1950-х – 1960-х годов. Но культурно-тематический диапазон 50-го номера «Зеркала» гораздо шире важнейшего для «Зеркала» авангардистского направления.
Искусствовед Элла Ганкина в статье «Гвардия Лебедева» делится личными воспоминаниями о блистательной когорте ленинградских художников – иллюстраторов детских книг.
В исследовании востоковеда, писателя Евгения Штейнера «От импрессионизма к мультипликации» обозначенная автором тема раскрывается со свойственной ему эрудицией на фоне исканий искусства конца XIX - первой половины ХХ века и завершается эпилогом, в котором высказанные мысли переходят в размышления о возможностях компьютерной графики!
Эссе Дмитрия Сливняка «Мир как школа» рассказывает о модном ныне в интеллектуальных европейских кругах мыслителе Иоганнесе Фридрихе Ратенбахере и его идеях.
Широчайшую панораму мировой культуры вмещают две статьи профессора Димитрия Сегала: «Андрей Белый в контексте двадцатых годов ХХ века» и «Памяти великого человека» - некрологе, посвященном Вячеславу Всеволодовичу Иванову – гениальному ученому, одному из последних выдающихся энциклопедистов.
Несмотря на «эпатажно»-авангардистскую позицию, редакция «Зеркала» исповедует простейший принцип: публиковать всё, что небанально и интересно. Вот и в юбилейном номере каждый культурный читатель найдет чтение по своему вкусу. Напомню, что существует электронная версия журнала: zerkalo-litart.com.
