Юлий Гуголев пишет все пронзительнее и жалостнее. Пусть последний эпитет не покажется придирчивому читателю сентиментальным преувеличением. Не случаен мотив блатного «жестокого романса» в первом стихотворении последней подборки Гуголева в 10 номере журнала «Октябрь» за 2009 год.
Есть на Россолимо тихий двор,
там всегда цветы зимой и летом,
есть там и автобус и шофер,
но рассказ мой будет не об этом.
Если учесть тему «рассказа» – о «мертвых во гробех», о «чело-человеке», который «в путь потек в край, что назывался Палестиной» (принимаем во внимание отсылку к «Анчару»), то сочетание этой темы с дворовой мелодией создает у читателя ощущение, скажем так, дискомфорта. Это как если бы в новогоднюю ночь к вам в квартиру влез некто, резонно принятый за домушника, но оказавшийся в результате Дедом Морозом – самым настоящим. Иначе говоря, предмет разговора и манера речи вступают в явное противоречие. Тут надо сослаться на Михаила Айзенберга, писавшего о многослойности поэзии Гуголева.
Однако возвращаемся – дискомфорт, если вдуматься, и есть единственно верная реакция на поэзию, которая всегда «езда в незнаемое». Не случайно мотив путешествия так эксплуатируется литературой. Не случайно последний сборник Гуголева назван «Командировочные предписания». И уж конечно, неспроста в первом стихотворении октябрьской подборки персонаж едет в Палестину. Параллель между моргом на Россолимо и Гробом Господним мотивируется не только смертью, но и жизнью, точнее – Божьим присутствием.
Некий имярек («был ли он там женщиной, мужчиной»), а именно, как уже сказано, «чело-человек» (неологизм как нельзя лучше придает слову «человек» нечто уж совсем человеческое и общечеловеческое) фотографирует «реальную Голгофу». (Ловлю себя на том, что стихи Гуголева при желании можно пересказать, они сюжетны, но их сюжетность растворяется в лирической стихии, которая, в отличие от сюжетности, не столь очевидна.)
Конец этого «жестокого романса» показателен.
А чуть что спроси, взовьется весь
и ответит горестно и нежно:
- Нет, ну то есть как это «не здесь»?!!
Да ну что ты, здесь Он, здесь, конечно.
Ерничество («вышел он с эффектом красных глаз, / восставая из Господня Гроба») не снимает пафоса. Из многозначного рефрена «о Боже мой», сквозь «случайные черты» проступает облик Божий, взаправдашний, посюсторонний.
При этом про Гуголева не скажешь, что он «сам обманываться рад». Работа фельдшером на Скорой помощи, вероятно, довольно быстро избавляет от иллюзий. Тем ценнее такая вера такого «чело-человека».
Меньше всего Гуголев хочет нас утешить. Он совсем не горьковский Лука, он скорее тот, кто может сказать повесившемуся: «Испортил песню, дурак!». Но за этим «дураком» – много чего, и сочувствие не в последнюю очередь.
Кто пахал, кто бухал,
кто – стакан, кто – бокал,
но одна всем улыбка шакалья,
а кто им не чета,
тем провоет Чита,
как по диким степям Забайкалья.
Это цитата из посвящения Елене Фанайловой. Ее «особого цинизма» (напомню, что один из сборников Фанайловой назывался «С особым цинизмом») тут не больше, чем в стихах самого объекта посвящения. Отметим попутно опять популярный мотив («По диким степям Забайкалья»), актуальность, даже злободневность (вспоминается известный на всю страну заключенный). Дух захватывает от того, как это «ладно скроено, крепко сшито». Версификатор Гуголев прекрасный, что отмечают все рецензенты. Тем ценнее аскетичность следующего стихотворения подборки.
***
Недотыкомкою старой
промелькнешь во тьме, в огне,
передоновской Варварой
след оставишь на стене,
об одном прошу, запомни,
сколь бы ни был облик мним,
после гроба суждено мне
утешаться им одним.
Ритм стихотворения «След несозданных созданий», отсылка к Сологубу, вообще отсвет Серебряного века не удивляют того, кто знаком с ранними стихами Гуголева (см. «Полное. Собрание сочинений» – первый сборник поэта).
А вот последнее стихотворение подборки взрывает ее всю вполне согласно с предметом стихотворения. Оно про шахидку. И после него от иллюзии благостности (если она еще оставалась) мира этого автора не остается и следа. Автор сочувствует террористке-смертнице, как их называют в сводках новостей.
Если не до сна, ёпт,
вот вам ваш хабар.
Все сейчас узнают,
что – Аллах Акбар,
чтоб несли как велено
бремя белой расы
лесины-емелины-
жиды-пидорасы,
ехалось чтоб швыдко
и большим, и детям.
Мы с тобой, шахидка,
в следу'щем поедем.
Вот это «мы с тобой» (здесь не только сочувствие, но и самое нешуточное самопожертвование) – ключевое в стихотворении и во всей подборке. «Чело-человечество» за последние 2010 лет от Рождества Христова подошло к некоей черте. Что за этой чертой – вставший из Гроба Господня или «из тротила пояс», Гуголев не знает. Он зафиксировал катастрофичность «века и человека», а что с этим делать – решать читателю.
